Кровь, грехи и искупление

      Нираги опустил ствол оружия на плечо, облизнув пересохшие губы. Из брови сочилась струйка алой крови. Конечно, ему было наплевать. Он давно перестал ощущать боль: любую, о какой бы не шла речь. Заглушал свои эмоции чем угодно, будь то наркотики, алкоголь, секс. Они помогали отвлечься от насущных проблем этого мира, этой страны. Жить с осознанием неизбежного легче, чем с неизвестностью за собственным тылом, не ощущая опору под ногами; когда каждый чёртовый день кажется, что вот-вот свалишься с обрыва в бездонную пропасть. Естественно, вопросов здесь находилось больше, чем ответов на них. Но Нираги было наплевать и на этот неоспоримый факт. Он просто жил тут и существовал в прискорбной пустой реальности там, по ту сторону призрачной стены, за прожилками лазеров и светом прожекторов. Ему нравилось насилие, приносило блаженство жестокость, анархия, вся аморальность, которая была присуща «Пляжу». Сама идея диктаторства и захвата власти доводила до оргазма. То, какой животный ужас он навевал на тех, кто удостоился одного лишь его взгляда приводило Нираги в будто детский восторг. Я могу расстрелять любого, усмехался про себя Сугуру, водя точёным краем пирсинга языка по губам, кто решится посягнуть на моё достоинство. — Да ты, чёрт возьми, просто отбитый, — Чишия вновь появился из ниоткуда — так загадочно и скрытно, как обычно и исчезает — в никуда. — А ты по-прежнему достаёшь меня, смотришь свысока и думаешь, что самый умный. — Нираги злобно оскалился и направил дуло пистолета на Шунтаро, вытерев о бездыханное тело на полу ноги. Тот издевательски усмехнулся, не удостоив Сугуру и мимолётного осуждающего глумливого взгляда в его сторону. Он любил злить и провоцировать Нираги — показывать тем самым превосходство и своё бесстрашие. Жаль, что у кошек этой страны не девять жизней. — Я и есть самый умный, — поведя плечом и ещё сильнее расплываясь в ухмылке, съязвил Чишия. Его длинные пальцы теребили в руках что-то похожее на камень, а белые волосы были спрятаны за капюшоном. Сугуру рявкнул. — Твою мать, — сократив расстояние между собой и Шунтаро в два шага, Нираги схватил того за воротник кофты, оттянув. — Больной ублюдок здесь только ты, — прошипел и стиснул ладони лишь сильнее. Глаза метали огонь, исполинский гнев и ярость. Ещё немного и изо рта, казалось бы, пошла бы пена, уши начали бы дымиться, а угольные волосы становиться дыбом. Ни одна мускула на лице парня напротив не сменилась чем-то схожим с чувством страха или ужаса. Он не повёл и бровью, когда почувствовал на щеке чужое дыхание, а на горле — сжатую сонную артерию чьей-то холодной ладонью. — И почему же, Нираги? — отрезал Чишия, приподняв подбородок и взирая на Сугуру свысока. — У тебя нет инстинкта самосохранения, — подняв дуло пистолета прям над светлой макушкой, он потеребил на нём курок, как бы предупреждая, что не шутит, — патроны на месте и оружие заряжено. Шунтаро медленно поднял руки вверх. Всё так же издевательски, сощурив глаза, хитро и ловко обводя Нираги вокруг пальцев. — Я не боюсь тебя, — прошептал Чишия, поймав зрительный контакт. — Из нас двоих ты — единственный, кто поддался соблазну разброда и безумия. Хотя, возможно, ты не так глуп, каким кажешься. — Отцепив чужую руку от шнурков и воротника кофты, Шунтаро высвободился и в молчании удалился, побродив прочь, хладнокровно переступая через очередную жертву насилия Нираги: избитого до потери сознания хлипкого мальчишки. Сугуру раздражённым жестом выплюнул кровь от разбитой изнутри щеки. Его раздражало в Чишии абсолютно всё, с головы до пят: любой жест парня, поведение, по-кошачьи издевательская мимика, саркастичная ухмылка на губах, язвительность, чувство некого превосходства над другими. Он не просто считал себя гениальным, а таковым неоспоримо и являлся, прекрасно это осознавая, что делало других, недалёких до подобного масштаба людей, глупыми пешками. Манипулятивность, равнодушие к чужим жизням, желчность… Чем же он лучше Нираги?.. И Сугуру раздражало, пугало, приводило в холодный ужас от осознания того, что с Чишией он незримо связан. Его тянуло к белоснежным волосам до самых плеч, тёмным глазам и к притворной улыбке. Он понимал, знал, что всё это — маска, возможно защитный механизм. Но, чёрт возьми, эмпатия — не самая сильная сторона Нираги, чтобы судить о подобном. Как бы то ни было, он его избегал. Не хотел вновь затевать перепалки, чтобы доказать ему, как же сам ничтожен. Теперь бесполезно. Между ними больше сходства, чем отличий, и брюнет каждый раз вновь и вновь убеждался в этом. Выигрывал в немом споре с самим собой, чертыхался и позорно, сжав хвост и скуля, спрятался за ширму осознания. Своего сознания. Чишия не был заинтересован в том, чтобы убегать или прятаться. Быть жертвой в игре или охотником. Сугуру порой казалось, что парень вообще ни в чём не заинтересован, по крайней мере в подобном месте, в этом мире. С такой лёгкостью игры не на жизнь, а на смерть, проходят клинические психопаты, думал Нираги, когда собственная верхняя губа нервно подрагивала от раздражения и нависающего в воздухе высоковольтного напряжения. Глаза сузились в презирающем прищуре, когда Шунтаро прошёл мимо, слегка задев волосами кончик носа брюнета. Казалось, это было точкой кипения; пределом невозможного и тем, что Чишия сумел так просто подкосить. Заставить потерять самообладание и контроль над собой, сделать так, чтобы эмоции взяли вверх. Пару секунд — и мужская ладонь крепко сжала плечо парня поодаль, заставив того, помедлив, остановиться. В ответ — сардоническая усмешка, язвительная, с нотами горечи от разочарования и презрения. Они ненавидели друг друга. Просто до одури. Терпеть не могли. — Блядь… — прошипел Нираги сквозь зубы, преодолев расстояние в полметра за один единственный шаг. Чишия наконец обернулся. — Пожалуй, между нами много недосказанности. Но они оба понимали, что недосказанности гораздо больше, чем виднелось на поверхности. Этот айсберг пускал свои корни на глубине тысяч метров под воду. В саму бездну. Шунтаро, несмотря на все противоречия и терзания внутри, повиновался, выдохнув и безмятежно пожав плечами, подавшись на встречу, осознавая, что обычным разговором дело явно не закончится. Даже если и подойдёт к концу, то ненадолго. Постоянно играть в кошки-мышки не выйдет. К чёрту.       Его трясло от отвращения к себе; липкий ком прилип к горлу, густой туман в голове никак не рассеивался. Единственное, что было перед глазами — обнажённое тело, худой торс, растрёпанные белые пряди. По горячей шее стекали капли холодного пота, дыхание сбилось, руки дрожали, а ногти оставляли след на серых рваных обоях. Чишия не сопротивлялся происходящему, казалось, что и сам не отдавал должное в желаниях и своих действиях, которые предпринимал. Наверное, всё это против природы, против упроченных законов и моральных устоев. Возможно. Вполне. Но здесь нет законов, больше нет морали, нет осуждения, всем наплевать. Каждый борется за собственную жизнь и прикрывает только свой тыл. Больше не существует порядков — есть только анархия и хаос. Люди с оружием, хладными патронами и ножами за пазухой. Ничто. Никто. — Остановись, — судорожно перехватив запястье Нираги, Шунтаро склонил голову к полу, и белоснежные пряди теперь обрамляли в лунном свете бледное лицо. Бровь Сугуру взмыла вверх в жесте непонимания. Он остановился. — Ты мне отвратителен, — придвинувшись к затылку и уху Чишии, прошептал Нираги так, чтобы слышно было только ему, опаляя шею горячим сбившимся дыханием. Чишия не ответив ничего, что посчитал бы уместным при подобном раскладе, усмехнулся. С облегчением. С толикой благовонного снисхождения. — Твои чувства мне знакомы, — слегка повернувшись вбок, начал парень, — но, несмотря на упорство сопротивляться им, сейчас мы здесь, Нираги. — Поставив точку в виде акцентирования на имени, Шунтаро развернулся всем торсом, уперевшись о стену позади себя. Сощурив глаза и сжав чужой подбородок в своих руках так сильно, что, скорее всего, останутся гематомы, в лучшем случае — синяки, Сугуру облизнул пересохшие губы, опустив взгляд вниз. Чишия уже плохо скрывал беспокойство и нетерпение, а поэтому лишь наблюдал со стороны, что Нираги предпримет. Ему нравилось играться, осознавать своё превосходство, чувствовать преимущество, хоть и пассивность стороны принял на данный момент именно он, оказавшись в безвыходном положении — между стеной и телом, грозно возвышающимся сверху. — Тебе ведь всё равно, кого трахать, не так ли? — Этот вопрос звучал скорее как издёвка, нежели с прямым упором на ожидающий ответ. Нираги злобно оскалился, сжав рукой горло парня напротив и заставляя того привстать на цыпочки. Чишия улыбнулся. Он был, как назло, прав. Несомненно. — А тебе — под кого подставляться. Та девка, Куини? — Решил зайти с тыла — умно, прокралось в мыслях блондина. Вот только тот был опрометчиво не прав. — Проницательность — явно не твоя сильная сторона, — усмехнулся Чишия. Но больше разговаривать не хотелось. Ни одному, ни другому. Они в порядке правил ощупывали почву, слабые места друг друга и таили гниющие на осколках памяти желания, секреты. Тот самый подвох, страсть, предательски воткнутая ядовитым лезвием в сердце, оставляя после себя корку некогда липкой крови.

***

      Как же было мерзко ощущать на языке притворство и лжи от собеседника, возможно, от самого себя тоже. Чишия впервые в жизни не мог довериться рациональному чутью, не мог соврать или уклониться от ответа, как делал обычно. Ещё немного — и клетка с тигром внутри захлопнется, а от стен эхом разнесётся по коридору лязг железного замка. Он беззвучно вдохнул свежий воздух полной грудью, как бы спрашивая себя, верное ли принял решение. Дразнить Нираги сродни с игрой со смертью. Хотя смерть грозила точно не ему — единственное, в чём Шунтаро наверняка заверялся. И убеждался в этом уйму и кучу раз. Тот захочет приставить оружие к виску не конкретного человека, а того, кто вечно маячит перед глазами, ужасно раздражает или просто вовремя попался под горячую руку. Но на Чишию, естественно, посредственное правило эгоцентричного Нираги не распространяется. Хотя легче от констатации данного факта не становилось. Чишия на миг сгорбился, поёжившись и убрав руки в карманы белой толстовки, когда в дверь номера напористо несколько раз постучали. Отвечать взаимной радостью от встречи с каким-либо человеком не хотелось, кто бы не стоял по ту сторону покрашенного белого дерева; хотелось скорее проигнорировать того, кому приспичило в тёмное время суток навестить вечно пустующие апартаменты. Парень чертыхнулся и размеренным шагом направился к источнику звука. — Ты? — изогнув бровь и с мнимым безразличием пробежавшись взором угольных глаз по незваному гостю, Шунтаро опёрся левым плечом о дверной косяк, скрестив руки на груди. Сегодня он был не в настроении пускать кого-либо за порог, особенно если этим человеком являлся Нираги. Тот же с непривычной ему серьёзностью во взгляде пробежался глазами по комнате Чишии, приметив про себя, как в помещении холодно и… пусто?.. Идеальный порядок — то, чем Сугуру пренебрегал у себя и что не привык видеть у остальных постояльцев отеля, нынешнего «Пляжа». — И всегда ты такой снобистский? — наконец показав в привычном жесте, не предвещающем ничего хорошего звериный оскал, Нираги сократил расстояние одним лишь шагом, показательно покрутив винтовкой на плече. Шунтаро напротив выглядел бесстрастно и спокойно, собственно, так же, как и чувствовал себя, потому что знал, что такой человек как Нираги до одури предсказуем, наполнен до краёв блефом и показательной импульсивностью. Такие как он читаются проще раскрытой на столе книги. Впрочем, это не помешало стать Сугуру цепляющей личностью для Чишии. Целью и мишенью; человеком, который легко поддавался манипуляции, потому что сам ложно верил в свою истину и праведную призрачную правоту. От собственных доводов про себя блондин не смог удержать пустой смешок, который был адресован скорее в некуда, нежели имел скрытый мотив или был обращён кому-то конкретно. Нираги выгнул бровь. — Меня начинают раздражать твои глаза, — парировал брюнет, — они всегда смотрят на всех свысока. — А как ещё мне смотреть на идиотов? — Конечно, конкретизация в данном случае отнюдь ли требовалась — Сугуру понял так, как понял, без поверхностного приумножения или смутных догадок, хотя Шунтаро специально употребил последнее слово в множественном числе. Миндалевидная пуля полоснула воздух возле щеки Чишии, прямо в нескольких сантиметрах от белёсых, сожжённых когда-то дешёвой краской и аммиаком волос. И вновь они стали холодными врагами; казалось бы, беспричинно ненавидели за глупое существование и соседство в одном здании. Но то, с какой ярой беспринципностью Чишия всегда стоял на своём, убеждал, хотя ему абсолютно точно не нравились собственные же идеи и мнимые желания, которые он охотно скрывал за маской вздора и вероломной неприкрытой лжи — это видел и понимал каждый. Он единственный, кто был нечитаем и показывал лишь обёртку, что люди вокруг хотели увидеть, прознать, разгадать, словно запутанный шифр. Даже ноты лицемерия, хладнокровия этой сами лжи. Дёрнувшись, Чишия сделал шаг назад, бездумно усмехнувшись и отведя взгляд в сторону. Глупо было полагать, что подобная мелочь обойдет Нираги стороной и останется вне поля его зрения. — И что же Шляпник нашёл в тебе? — показательно язвительно и издевательски поддев замок на ветровке парня, Сугуру оттянул тот вниз дулом оружия, конечно, предусмотрительно сняв с предохранителя и наполнив порохом и пулями. Шунтаро не двигался, лишь едва прищурился, шумно втянув носом воздух. Даже не соизволил на столь опасном расстоянии поднять руки вверх, хотя знак добровольной сдачи для Нираги не означал ровным счётом ничего. Тот бы сделал то, что планировал, будь даже Чишия последним проповедником в этом отсыревшем и прогнившем до корней мире. Молния с протяжным скрипучим лязгом поехала вниз, позволяя освободиться от её оков и заставить лёгкий ветер от сквозняка, что шёл с приоткрытого окна, забраться за спину и ворот кофты. Блондин едва заметно поёжился. Сложно сказать, отчего конкретно стало не по себе; от жадно изучающего взгляда напротив или же от простого физического явления, к которому Чишия, безусловно, привык. — Скорее всего, ум, чего нельзя сказать о тебе, — с выдержанным спокойствием и едко пущенной усмешкой прошептал Шунтаро, наклонившись так, чтобы до Нираги наверняка дошла суть сказанного. В воздухе эфемерно витало электрическое напряжение. Оно возрастало в сотню вольт, когда Чишия открывал рот, дабы прыснуть дюжинную дозу желчи и яда в лицо Сугуру; и тот вытрет её рукавом чёрной блузы, скривится, но продолжит — игра стоит свеч. Со стороны теперь тяжело сказать, кто нарушил непоколебимую идиллию и потянулся первым врознь устоявшимся, укоренившимся принципам. Теперь они оба были в потоке, из которого уже не выбраться, понадеявшись на удачу или ухватившись за резиновый спасательный круг. Нираги, сам того не ожидая, напористо ответил на внезапный поцелуй, за которым, скорее всего, и потянулся; возможно, потому что отчаянно подавлял желание; возможно, потому, что хотел его. Ярко, безвозмездно и страстно ощущая болезненно-нестерпимое желание, которое разжигалось синим пламенем внутри. Смешок. Чишия не был удивлен. Он знал. Всё с самого начала, чем закончится этот злополучно-долгий день и вечер. Пирсингованный язык скользнул вдоль нижней губы, и Шунтаро шумно выдохнул, по-прежнему не вынимая холодных рук из карманов кофты. Это казалось чем-то слишком нереальным: то, чего он, возможно, ждал, тайно желал и даже представлял, но никогда бы не пошёл на подобный рискованный шаг. Хотя в мире отныне не осталось понятий чего-то стоящего и правильного; верхи аморальности заполнили кувшин до краёв, и жидкость от давления начала выплескиваться, стекая по горлышку посуды и приземляясь на стол. Нираги был импульсивен и столь же экспансивен в своих поступках; все совершённые когда-либо грехи скидывал на паршивое настроение или вставание с утра не с той ноги. Издевательства, насилие, убийства никогда не вызывали у него верного сожаления. Хотя вернее было бы сказать сожаления за собой, потому что единственное, о чём он по-настоящему жалел, так это каким же гладкошёрстным слабаком раньше являлся — мишенью и досягаемой добычей жестокого обращения и измывательства. Сейчас, прокручивая на задворках памяти отрезки десятилетней давности, кривился и проводил ладонью по лицу, мучительно вздыхая. Когда произошёл переломный момент? Что заставило переубедить собственное внутреннее «я», снять маску и показать гадкое лицо, измазанное дерьмом обидчиков? Возможно, темнота всегда была с ним, в нём.

***

      Очнуться в больнице после продолжительного сна было непростой задачей: распахнуть веки, по возможности пошевелить затёкшими конечностями, перевести скучающий взгляд на капельницу поодаль и уже затем задаться вопросом, а какого, собственно, чёрта я тут делаю?.. Половину обожжённого лица Нираги скрывала марлевая повязка: по всей видимости Сугуру оказался в эпицентре взрыва. Но в груди не потухало ноющее чувство дежавю. Его сердце остановилось всего на минуту с лишним, но эта реальность теперь уже казалась иным миром. Я не чувствую себя отдохнувшим, усмехнулся про себя парень, улыбнувшись краем губ, но что-то говорит мне повернуться… Чишия едва приоткрыл веки и пару раз моргнул дабы убедиться в правдивости, найти ответы на аномально-быстро растущие из-под верхов сознания вопросы. Кожа побледнела, обрела неестественный серый оттенок. Вены вокруг глаз стали более выражены так же, как и тёмные круги под по-кошачьи узкими глазами. Он вяло склонил светлую макушку на бок вправо на болезненно вырывающийся из груди незнакомца поодаль кашель. Ему потребовалось с полсекунды, чтобы понять, что в палате, к сожалению, не один, и остальных людей, находящихся тут, связывает с ним незримой нитью какое-то ужасное событие. От этих мыслей по спине и рукам Чишии пробежался табун мурашек. Парень вздохнул. — Чего тебе?.. — попытался огрызнуться Нираги, но силы, казалось, были на исходе; любое движение причиняло боль и мнимую судорогу, от которой приходилось сжимать пальцы и ногти впивались в ладонь до крови. — Как я понял, ты испытал остановку сердца, — как бы невзначай озвучил домысел Шунтаро, улыбнувшись краем губ. Насмешливый тон остался с ним по привычке, потому что что-то изменилось на корню. — А ты кто, врач? — не заостряя своего внимания на блондине, Сугуру направил взгляд в потолок, прикрыв веки. Спорить и дерзить, увы, больше почему-то не хотелось. Нираги казалось, что шевельни он хотя бы мизинцем левой ноги — и вся жизненная энергия, которая заставила проснуться и прийти в себя, вмиг истратиться. Уже навсегда. Впервые он забоялся смерти, впервые желание жить было востребованнее. — Я тоже пережил это… — прошептал Шунтаро. — Мы чуть не умерли, так? На тебя это повлияло? Резонный вопрос, задумался Нираги, заставляет задуматься. Но оба заранее знали ответ на него. И почему-то не чувствовали тягость или напряжения, оброняя насмешки и колкости в адреса друг друга, разговаривая легко, по-дружески. — Трудно сказать, — серьёзно ответил брюнет, — но выгляжу я… хуже, гораздо. — Сморщившись от пульсирующей боли в виске, Нираги чертыхнулся, кажется в душе завидуя самой чёрной завистью соседу в палате за то, что тот без трудности разговаривает, отвечает на обыденные вопросы, смеётся. Умудряется вести себя как ни в чём не бывало. Истинный талант лжеца. — И ты… тоже был злодеем? — усмехнувшись собственной догадке, озвучил ту Сугуру, повернув голову к окну и пытаясь рассмотреть лицо загадочного парня поодаль: понять, что тот чувствует, находясь рядом с ним, слыша подобное от незнакомого человека. — Паскудничал? Чишия знал ответ заранее, обрисовал его в голове и вертел на языке, смакуя и пробуя на вкус, как только Нираги начал задавать каверзный вопрос. Он не хотел уклоняться от ответа, давить на жалость или врать. Казалось, ему будет легче от принятия горькой правды. Легче от обещания изменить свою жизнь на корню, пересмотрев взгляды на неё и преодолев пелену пред глазами, дымку заведомо известных грехов и их искупления. — Да.