Не страшен темной ночи лик

      Мертвецы не чувствуют холода, но дрожь все же прошла по его телу, когда ночной ветер забрался под тонкое одеяние. Была причиной непогода или же собственные чувства, Хэ Сюань не хотел разбираться.       Он снова пришел сюда.       Уверяет себя, что это в самый последний раз, хотя в глубине души знает, завтра ноги снова приведут его в этот сырой, промозглый, едва стоящий на месте, полуразрушенный храм. Только бы убедится в том, что с Цинсюанем все хорошо.       «Не может быть все хорошо, когда живешь практически на улице» — проносится мысль в голове Черновода.       Под покровом ночи, когда все бродяги, живущие в храме спят, он осторожно пробирается к самой дальней стенке, где свернувшись калачиком и дрожа от холода спит бывший Повелитель Ветров. На нем какие-то лохмотья не сравнимые с теми прекрасными нарядами, что он носил в бытность небожителем. Что бы сказал тот Ши Цинсюань о своем нынешнем облике? Наверное, ужаснулся бы. Лежит он отвернувшись к стене, так что лица не разглядеть, но спутать Цинсюаня с кем-то еще, просто невозможно.       Хэ Сюань накрывает его принесенным с собой одеялом, хоть и знает, что потом Цинсюань как и предыдущие отдаст его кому-то из бедолаг соседствующих с ним. Но главное, чтобы сейчас он был в тепле.       — Мне жаль, — почти неслышно шепчет Хэ Сюань. Если не прислушиваться специально, то может сложится впечатление, что это прошелестела листва за окном или ветер завыл в стенах, на столько тихо произнесены слова.       Он всегда это говорил. Каждый раз начинал с «мне жаль». Иногда на этом и заканчивал, молча охраняя сон Ши Цинсюаня, а иногда говорил что-то еще, лишь бы заполнить гнетущую его тишину. Сегодня был один из таких дней. Черновод опустился на грязный пол рядом с мирно спящим бывшим небожителем.       — Я иногда думаю, что было бы, если бы я выбрал тебя, а не месть. Если бы рассказал все раньше, ты бы принял меня? Наверное, принял, это в твоем характере, — повелитель черных вод горько усмехнулся, — Еще и Хэ-сюном стал бы звать. А я из вредности говорил бы, что мне это не нравится. Но в тайне любил это дурацкое прозвище.       Хэ Сюань невольно потянул руку, чтобы коснуться спутанных кончиков волос спящего, но словно ошпарившись отдернул, обхватив ее запястье другой рукой. Будто если не держать руку достаточно крепко, она вырвется и позволит себе куда больше невинного прикосновения к волосам.       В его голове крутилось лишь одно слово — «нельзя».       «Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Нельзя.»       Оно означало много всяких нельзя. Нельзя прикасаться. Нельзя надеяться. Нельзя хотеть. И много других «нельзя».       — Нельзя. — произнес он наконец вслух.       Спящий на полу Ши Цинсюань заерзал, но на другой бок не перевернулся все так же лежа лицом к стене. Решив не испытывать судьбу, Черновод отодвинулся подальше в темный угол, дабы не быть замеченным.       Он молчал. Но мысли в его голове не остановили свой поток.       «И почему из всех небожителей ты пристал именно ко мне? Я ведь даже этого не хотел. Просто в один из дней ты подошел ко мне с этой твоей дурацкой улыбочкой и заявил, что теперь мы друзья. У меня словно и не было никакого выбора»       — Я ошибся.       Эту фразу он произносил так же часто как и «мне жаль». В чем он ошибался, Черновод никогда не уточнял, словно это было само собой разумеющееся. Нечто не требующее разъяснения.       Так было всегда. Но почему-то именно сегодня, уходя, Хэ Сюань решил разъяснить, что же все-таки означают его слова.       — Влюбиться в тебя, Цинсюань — стало моей самой большой ошибкой.       Он ушел. Будто и не было здесь одного из четырех великих бедствий. Вот только Хэ Сюань так и не заметил, что тот, с кем он все это время говорил был молчаливым слушателем, пытавшимся лишний раз не дышать, дабы не упустить ни одно сказанное слово. Как и каждую ночь до этого.       — Это и моя самая большая ошибка, Хэ-сюн.