Bones

Долгий вдох сменяется причмокиванием губ и хрипящим прочищением горла, прежде чем голос произносит: — Вас обвиняют в убийстве Сиэля Фантомхайва. Также в ряде других убийств… После первого предложения остальное становится неслышимым. Ручка, зажатая в мясистых коротких пальцах, быстро шкрябает по бумаге. Безразличный взгляд пробегается по мелким небрежным буквам. Пыльный свет в тусклой комнате моргает. — Страдали ли вы в прошлом и страдаете ли в настоящее время какими-либо психическими расстройствами? — Нет. — Сухие губы еле размыкаются, когда дают ответ. Холодно. Температура помещения отмечается машинально, скорее по факту покрывшейся мурашками кожи, нежели по ощущениям — тех нет вот уже несколько недель, будь то холод, пекло, нож в плоти или ещё что. Глаза бесцветно оценивают протянутый листок для проставления подписей. Себастьян не читает, расписывается и возвращает обратно. — У нас есть показания свидетеля, выжившего после нанесения ему вами тяжких телесных повреждений. Я повторюсь, по его словам, вы… — Состояли с убитым в близких отношениях, я помню. — Да, с Сиэлем Фантомхайвом. Вы подтверждаете это? — Подтверждаю. — Губы выговаривают механически. — Какого формата были эти отношения?

***

Руки перелистывают бумажные листы блокнота в хлипком переплёте. Кое-где на краешках страниц виднеются пятна смазанных чернил, где-то кровавые подтёки — красное напыление, оставленное отпечатком костяшек на ладонях. Привет, Сиэль. Когда наполовину думаю, а наполовину пишу, ощущаю, что и правда с кем-то разговариваю. Если долго молчать, заговорить снова волнующе и непросто, голос еле извергается. У меня же голос только выплёвывается с натяжкой. Впрочем, сейчас не об этом. Сейчас о самом начале, ядре всего, старте, обратной точки отсчёта необратимого. То был самый обычный дождливый вечер. Вспоминать его сейчас вдвойне забавно. Бесснежное начало зимы, пятница. Вроде бы она. Тянущиеся толпы галдящих пьяных людей вдоль по улице, проезжающие мимо машины с бьющей по перепонкам музыкой. Плывущий чужой сигаретный дым в лицо, мигающий красно-синим автомобиль. Дежурство уже почти закончилось, но оборвалось внезапным вызовом. К точке назначения не подъехать, а значит, придётся бросить машину в соседнем квартале. Он выходит и ловит испуганные взгляды стоящих рядом. Пройти вдоль улицы, обогнуть мельтешащие потоки прохожих. — Это не твоё дело, — первое предназначенное Себастьяну предложение, произнесённое ледяным голосом, наполненным ядом. — Иди куда шёл. — Глаза на него тогда даже не подняли. — Полиция. — Он был без формы. Достал синее удостоверение с поблёскивающим золотом. — Не вызывал. В отделе они впервые встретились взглядами и мир окончательно вышел из состояния покоя и равнодушия. Запечатлев, вколотив в память: Один пустой, с наложенной медицинской марлей, а второй синий-синий и очень несчастный. Да, всё изменилось уже тогда. Что бы ты сказал про этот день? Для тебя он, несомненно, тоже переломный, только по другим причинам. Я его люблю, а ты, должно быть, ненавидишь? «Сиэль Фантомхайв» Себастьян несколько раз читал это имя в досье, смаковал его тогда. Иногда произносил вслух, прокатывал по языку, чувствовал на губах. В тот самый момент и произошло это короткое замыкание, вулкан, ожидавший начала своего извержения, приготовился закипать. Речка готовилась стать рекой в своём разливе. Это стихийное бедствие, его невозможно остановить или предугадать — а зря! Если бы только было можно подготовиться к чему-то подобному. Отравление твоим ядом. Что-то замкнуло. Перекосилось где-то внутри, механизмы порушились. Себастьян ждал этого всю свою долгую бесцветную жизнь. Остановиться было невозможно — он перечитывал дело снова и снова. Просматривал личные данные, читал сведения. Внешне оставался спокоен как минимум для коллег. Себастьян изучил всё от корки до корки: про семью, каждого из родителей, место жительства, место учёбы. Подобрать нужное время и место не составило труда. Высчитать вероятность, проверить выстроенную самостоятельно теорию возможности встречи. Сейчас мне до ужаса смешно, Сиэль — а это уже хоть что-то, кроме оглушающей тишины. Я помню твою реакцию тогда, помню, как сложно было до тебя добраться. Высшие силы помогли мне, не иначе. Только не светлого покровительства, а самого зловещего и лукавого. Я помню каждый твой жест и взгляд с того дня. — Ты меня преследуешь? — Пар выходил изо рта вместе со словами, когда Себастьяна наконец заметили. — Я твою машину постоянно здесь вижу. Сиэль смотрел с явной враждебностью и опаской, держал руки скрещенными. Нарумяненные холодом щёки придавали его бледному лицу живости и особенной очаровательности, хотя казалось, куда больше. И так весь интригующе очарователен. Целиком и полностью. — Мне нужно взять у тебя показания. Скептический взгляд оценивает с ног до головы, и его хочется поймать и задержать на себе дольше. — Я уже давал показания. И вообще, это ведь не твои обязанности. — Сводит брови, когда говорит, еле заметно облизывает пересыхающие на морозе губы. — Я занят. Он мёрз на улице с собиравшимся дождём в одиночестве в тот день вечером, говорящий, что торопится, но всё равно не уходящий с места. — Показания от тебя нужны мне лично. — Грудь спирало, а ладони потели в предвкушении. Молчание висело долго, перебиваемое ветряными потоками и звуками скользящих по мокрому асфальту колёс. А потом прозвучал снисходительный вердикт, заставивший выдохнуть весь воздух разом. — Ты так настойчив, что мне даже стало любопытно. Интересно, сколько раз ты жалел об этом решении?

***

Мигающая лампочка у потолка потрескивает. Освещает серый стол то ярче, то тусклее. Скрипящий голос повторяет снова: — Я жду ответа. Какого формата у вас были отношения с Сиэлем Фантомхайвом? Себастьян медленно поднимает приклеившийся к глянцевой поверхности стола взгляд. Тяжёлый и пустой. — Любовная связь. Врач, сидящий напротив, поправляет соскользнувшие к переносице очки. Его бровь дёргается едва заметно, но Себастьян видит. — Он был вашим любовником? Кивок в ответ. — Склонность к гомосексуальности была у вас с детства? — Нет. — Врач прокашливается, перекатывает ручку меж пальцев. На его гладком лбе с глубокими залысинами видны отблески моргающего света. — Вас привлекал его юный возраст? — Нет. Пальцы быстро вбирают ручку и начинают строчить по бумаге. Следом берутся за клавиатуру, заполняя комнату суетливым клацаньем. Наручники проезжаются по натёртым запястьям. Боли не ощущается — только неприятное покалывание на затворках. — В момент совершения преступления вы находились в состоянии аффекта? Себастьян упирается взглядом в далёкое окно — то плывёт. — Нет.

***

Как думаешь, если бы я принес всех этих людей тебе в жертву и сложил у твоих ног их тела, тогда ты бы оценил? Звон в ушах оглушает стоящую в тишине ночную улицу, темнота которой освещается только одиноко горящей вывеской закрывшегося продуктового. Чёрное небо окутало собой всё пространство. В его молчании слышен лишь редкий шелест листвы от ветряных потоков. Сбившееся дыхание, пришедшее на смену тишине, больше походящее на хрипы. Чужие красные пальцы, судорожно пытающиеся нащупать ручку автомобильной двери. Можно безмолвно наблюдать за тем, как пальцы крадутся к ней, пытаются сжать и открыть, но сбиваются в дёрганной искарёженной судороге. Пальцы, так страстно пытающиеся найти ручку выхода — ручку спасения — кривые и уродливые. Приходится бесшумно наклониться к чужой шее, почувствовать запах крови в ноздрях и отчётливо сказать по буквам: — Мы в полицейской машине. Они сейчас дышат так рядом, что сливаются в одно целое. И ещё тише: — Бесполезно что-то предпринимать. Заплывшая шея резко оборачивается и врезается в точёную скулу с загнанностью скота. Лысым затылком прикладывается о стекло — хорошо, что не разбивает. Защитить от крови салон — это одно, а менять стекло — совсем другое. Наконец-то долгожданное развитие событий: дверная ручка поддаётся и чужие кости вываливаются на асфальт. Кости собирают себя в единое целое и пытаются подняться и убежать. Вместо этого получаются только кривые поползновения изуродованного умирающего червя с четвертованной тушкой и человеческими рёбрами внутри, вскрытыми наружу. Ботинок отлетает в сторону — по земле семенит уже босая ступня. Стучит так громко и небрежно, что приходится на секунду зажмуриться в неприязни. За ним ступают мерные целенаправленные шаги. Топ-топ. Ровный стук каблука в такт, тонущий в хрипах и всхлипываниях, нечленораздельных звуках и рвущем горло кашле. Жирные масляные кости бьются в прозрачные стены закрытого магазина, разбиваются вдребезги окончательно, кричат одно и тоже вновь и вновь: — Помогите! Помогите! Прошу, спасите, умоляю! И громче, с окончательным разрывом горла: — ПОМОГИТЕ! Топ-топ. Стук каблука приближается медленно. На дорогах пустота, поблизости ни единого звука. Кости разлетаются красными, продолжая дубасить по прозрачным алюминиевым стенам. Кровь стекает струйкой по вертикальной поверхности вниз до самой земли, орошает пробившуюся сквозь бетон траву. Сейчас. В нос бьёт запах крови, мочи и блевотины. Тонкая грань, когда чужие всхлипывания и рваные крики становятся надоедливыми, почти пройдена. Сейчас. Руки легко вздымают кости вверх и прикладывают их об стенку магазина. Так, что слышен хруст чего-то в голове — кажется, это череп от неожиданности удара съехал вперёд, вызывая инертное смыкание зубов, приводящее к прокусыванию языка. Да, это точно так, потому что рот вспенился и залился кровью с бульканьем. Вся эта масса начала капать на вычищенные ботинки. Крики и рыдания, вместе с разорванным выблёвывающим звуки горлом — всё смешивается в один долгий протяжный стон, походящий на нечеловеческий животный вой. Сейчас. Руки пережимают горло искусно и отточено, надавливают несколько чётких просчитываемых в голове секунд, ровно до того момента, пока дыхание не останавливается. Глаза на синеющем лице лопаются и разбухают, выпучиваются и практически выдавливаются из орбит — раньше, может быть, Себастьян мог бы выдавить их ради интереса. Сейчас интерес остался только к самой смерти — вот она. Дыхания больше нет. Лицо синеет и желтеет, вены лопаются в глазах и на лбу, изо рта вываливаются куски прокушенного языка. Так всё заканчивается и начинается одновременно. Мне, Сиэль, совсем не было интересно смотреть на всё это, не интересно уродовать чужие тела, или что ты там в последствии начал обо мне думать. Я, может быть, объяснил бы, что здесь самое главное, но ты поведёшь бровью, отвернешься и нахмуришься, отображая всё своё ко мне пренебрежение. А потом выплюнешь: — Ты отвратителен. Но я всегда был с тобой честен. Помнишь один из наших многочисленных диалогов? Он был у тебя или у меня… За окном медленно тянулся солнечный будний день. Благо массивные тёмные шторы укутывали от дневной суеты. Синий взгляд поднялся и посмотрел на Себастьяна, мгновенно сковав все движения, заставив сглотнуть и устремить внимание только в самый центр огромных проницающих глаз. Сиэль не смотрит долго — не задерживается на неважных для него вещах. Не говорит громко, зная, что Себастьян всё равно прислушается и впитает каждое слово. — Почему не работаешь посреди недели? — Огонёк интереса и подозрительности. — Я необычный полицейский. Сиэль усмехается и этот звук прекрасен. — Говорят убийцы идут работать военными, хирургами, полицейскими, — его голос льётся так приятно, что хочется, чтобы он говорил вечно. — Там они ближе всего к смерти. — Я похож на убийцу? Себастьяна награждают самой красивой улыбкой, которую он видел. Он пытается запомнить её в самых тонких деталях, уловить все подробности: от сложенных у подбородка изящных рук, до остающегося холодным взгляда, завершающего совершенность этого возвышающегося над всем остальным миром лица. — Ты похож на того, кому точно нельзя доверять. — Хочешь я кое-что пообещаю? — Себастьян сластит свой голос как может, пытается осторожно подступиться, отражает улыбку одними слегка приподнятыми уголками. — Обещаю никогда не врать тебе. На этот раз его награждают коротким льющимся холодным смехом. Улыбка на собственном лице становится шире. — Не смеши меня. Когда ты говорил, что необычный полицейский, не упоминал, что идиот. — Замолкает и добавляет чуть тише и серьёзнее, вновь поднимая взгляд. — Все врут, хотя бы в мелочах. Ты уж точно. — Я не буду лгать тебе. Я тогда очень хотел, чтобы ты начал доверять мне. Я знал, что ты со мной, потому что я даю то, чего тебе так катастрофически не хватает. Я был полезен тебе, и это главное. Но на самом деле, я могу только догадываться и петлять развилками вариантов, почему ты внезапно положил голову на мои колени в тот вечер. Я тогда замер. — Не уходи сегодня, переночуй у меня. — Во рту всё пересохло. Тело окаменело так, что стало страшно даже лишний раз вздохнуть. Ноги, на которых покоилась голова с разметающимися волосами, обдались жаром. Чтобы продолжить разговаривать пришлось склонить лицо вниз — посмотреть напрямую на открывшийся от извечно спадающей чёлки лоб, на заигравшие в невозможно красивом лице новые краски. Оставалось только молчать и не двигаться, хотя губы продолжали автоматически отвечать что-то. Конечно, Себастьян останется. Руки напряглись, лежащие по бокам, неуместные и неясные сейчас. Всё тело наполнялось ощущениями — как это было необычно. Плавилось под пронзительным синим взглядом, который исчез под длинной паутиной ресниц вскоре. Было совсем непонятно, что можно делать, кроме безмолвного восхищения чем-то живым и совершенным со стороны. А когда оно само упирается своим свежим дыханием прямо тебе в лицо, хочется только задохнуться. Так необычно и неизведанно это соприкосновение. Взгляд привычно впитывает каждую черту: ласкает по живому налившееся алым соком губы, искусные в своих очертаниях, обводит каждую мышцу, каждую впадинку, бежит к линии прикрытых величественных век и изящному изгибу бровей. Запомнить всё, каждую мелочь. Бледную хрупкую тонкую шею с виднеющимися ключицами-веточками. Набухшее место столкновения выпирающих косточек с кожей между ярёмной впадиной как прорывающиеся через древесную кору живые созревающие почки. А дальше рёбра, скрытые под тканью рубашки, наверняка такие же тонкие и чётко проглядывающиеся, волнующие и интригующие. Себастьян почти не дышит, чувствует себя роботизированным механизмом, работающим автоматически и по команде. Окаменевшей материей, решившей дотронуться до чего-то дышащего, когда тяжёлой рукой тянется к волосам, струящимся по его коленям, когда впускает в них свои пальцы. Прикрывает глаза в наслаждении. Сиэль едва заметно подёргивается в этот момент, но остаётся лежать неподвижно — значит не возражает. И это удивительно. Себастьян поглаживал волосы еле заметно тогда, со всей возможной нежностью, которую мог скопить и отдать, начиная с её подобия и заканчивая превращением в нечто настоящее. Сиэль съежился в какой-то момент, приспустил закатанные рукава рубашки ниже. — Замёрз? — Ответа не последовало. Себастьян снял пиджак с плеч и аккуратно опустил к себе на колени, накрывая.

***

— Вы подтверждаете, что в момент совершения преступления действовали осознанно? Очертания улицы были хоть каким-то разбавлением всепоглощающей серости, поэтому сейчас Себастьян не может оторвать взгляда от окна, пусть даже маленького и далёкого. Это не приносит ни облегчения, ни интереса — просто лучшей точки для фокусирования не находится. — Да.

***

На этот раз это была дорого обставленная комната с огромным узорчатым ковром на весь пол, по стоимости который, наверняка превышал втрое состояние среднестатистического человека. — Твою мать, мужик, ты кто блять вообще такой? — Это пока что он так говорит. Белые колонны, имитация капителей, большое квадратное зеркало и диван на резных ножках посреди. Извергаемый изо рта крик приходится затыкать куском чужой оторванной одежды — пропихивать глубже в гортань, чтобы окончательно заглушить. Но борьба продолжается, и злосчастная ткань не пропихивается внутрь. Пальцы кусают чужие зубы, так сильно, что прокусывают до крови. Увесистое тело брыкается и извивается под весом другого тела, спокойного и довлеющего. Непослушные кости приходится перевернуть рывком и приложить об блестящий пол с идеально выстеленной плиткой, которая вторит происходящему: податливо разбивается. Правда, создавая лишний шум, а значит, ограничивая время. Я знал, что он сделал тебе особенно больно. Твоим родителям, так? Теперь в куске ткани в глотке не остаётся смысла — она вываливается изо рта вместе с осколками зубов, вся насквозь пропитавшаяся кровью. Тело разваливается безвольной грудой в неудобном месте, из-за этого его приходится с силой оттащить подальше от дивана к пустому пространству пола. Волочит его Себастьян ухватившись за ногу, дёргает особенно сильно, когда передвинуть не получается с первой попытки. Можно прекратить всё сейчас, но это будет неправильным. Сознания нет, а значит, нет и смысла. Нужно немного подождать. Себастьян медленно ходит по комнате и осматривает белёсые колонны, критически оценивает напольные вазы и останавливается у большого зеркала. Через него можно наблюдать за разбитой плиткой и за недвижимым телом — то всё ещё безжизненно. Ждать быстро наскучивает, потому Себастьян быстро оказывается у изуродованного лица и обдаёт его парой сильных пощёчин. Трясёт за волосы, сжимает щёки, а после с силой бьёт ещё раз. Лицо от приклада об плитку полностью разбито: нос перекошен, губы раздроблены, в коже встрявшие осколки и глубокие раны с белыми сердцевинами. Будет печально, если он не очнётся. Себастьян садится на диван и ему открывается прямой вид на тело перед собой. Он решает подождать столько, сколько позволит кончающееся время, и, если ничего не случится, уйти, приняв собственное поражение. Пульс колотится в ушах, внутри всё спирает. Мельком думает, что это похоже на чувство, когда он смотрит на Сиэля. Сидит с выпрямленной спиной, напряжённый и отсчитывающий истекающее время. В этот раз Себастьяну досталось: точно зреет синяк в области печени, на бедре, и конечно, рваные укусы на пальцах. Рваные перчатки могут оставить отпечатки, поэтому он быстро сменяет их. Наконец тело подаёт признаки шевеления, напрягает дрожащие руки и пытается на них подняться. Оборачивает своё мясное месиво вместо лица, после чего ускоряется, обретает силы и даже привстаёт на колени, тщетно пытаясь найти точку опоры слепо мажущей рукой в воздухе. Себастьян молча наблюдает, не вставая с дивана. Тело ползёт к стене и таки находит опору — но промахивается, вместо этого упирается в большую китайскую вазу, которая от такого давления стукается о стену и разбивается на осколки. Они ударяются о плитку с громким перезвоном. Разлетаются по углам, закатываются под диван. Скулёж усиливается, и Себастьян понимает, что сейчас точно пора заканчивать. А потом только ты перед глазами. На губах блестит вино. В них тут же тонкими пальчикам помещается виноградинка. Сиэль располагается на диване полулёжа, закидывает ногу на ногу и смотрит своим невозможным взглядом из-под полуприкрытых век. Сейчас он томный и туманный, навсегда пленяющий. Себастьян каждый раз очаровывается ещё сильнее, хотя кажется, куда уже больше, когда думает, что Сиэль даже не подозревает, как выглядит со стороны, какие эмоции в нём вызывает. Иногда всё это хочется спрятать от мира и оставить только себе. Очень хочется. Плавно текучая беседа возобновляется одним из неожиданных вопросов: — Каким ты был ребёнком? — В алые губы погружается ещё одна сочная фиолетовая ягода. Себастьян думает, прежде чем ответить, но на него выжидающе смотрят, и он не имеет права больше тянуть. — Спокойным. — Умалчивает, что слишком. — А ты? Ответ зеркально приходит не сразу. Тоже обдумывает, решает Себастьян. В какой-то момент даже перестаёт надеяться на разрушение молчания. — Тихим. — Слова всё же рождаются, медленные и осторожные. Под стать словам Себастьяна, такие же ничего не говорящие. — Что с твоими пальцами? Сиэль наклоняется ближе и призрачно касается Себастьяна в местах укусов и синих припухлостей на связках суставов и выпирающих косточках. Рука Сиэля рядом с его рукой совсем маленькая и хрупкая. Этот контраст изумляет. Приходится проглотить ком в горле и успокоить воспламеняющееся внутри чувство, чтобы собраться с мыслями для ответа. — Один очень буйный преступник. — И ведь Себастьян не соврал. Недоверчивый взгляд и сохраняющееся касание, а потом… Потом это. Я боялся, что всё окажется сном. Пальцы во рту, поблескивают от слюны, окутываются сочными губами. Голову отрывает, дробит на мелкие части, раскалывает изнутри череп — Себастьян точно чувствует. Длинные ресницы дрожат и трепещут прикрытые, худая рука гладит своими ветками лицо, впивается в него с силой и ненасытностью, блуждает по чертам — и те отдаются моментальным жаром. У Себастьяна перед глазами все плывёт от прикосновения листвы и изящных стеблей. Трогать ответно страшно — можно сломать. Он гладит осторожно и бережно, еле прикасается, боится повредить живое. Пальцы выпускаются из губ, за ними — прозрачная нить слюны. Щеки Сиэля, налиты розовым, волосы в беспорядке. Ноги перекрещены и сжаты, руки все ещё оглаживают скулы. Их лица близко-близко. — Сделай это со мной. — еле слышный шёпот. — Зачем тебе? — Сделай. Ты, наверное, не понимаешь, как сложно мне было сделать с тобой хоть что-то. — Ты не хочешь? — Произносят блестящие губы, добивая окончательно. — Хочу, — Себастьян все ещё боится притронуться. Боится поцеловать. Но они решаются одновременно — сталкивают губы в небрежном поцелуе, бьются зубами, скомкано путают языки. Внутри все так возгорается, что сбавить темп или остановиться ни на секунду не получается. Всё разбивается, трескается. Уже ничего не видно. Они вцепляются друг в друга не только ртами, но и хаотично впивающимися в кожу руками, гладят каждый промежуток тела в желании сблизиться. В голове — белый шум. Ощущений так много, что темп сбавляется лишь спустя время: успокаиваются, перестают бездумно сминать губы. Себастьян чувствует, как дрожит тело Сиэля. Как он сжимается. Он ещё раз проводит пальцем по вспухшим алым губам, подбирает влажность. А потом не выдерживает окончательно — поднимает худое тело на руки и несёт к кровати. Выключает свет. Опускает на простыни, смотрит сверху вниз: разметающиеся волосы, открывающие лицо, смятая одежда, синий-синий полуприкрытый взгляд. Тонкая грудь часто вздымается. Сиэль смотрит вязко и туманно, гипнотизирует и окончательно примагничивает. Сохраняет величественный холод во взгляде даже сейчас, несмотря на раскалённый жар. Сводит с ума окончательно. Себастьян не может больше ничего сделать. Он нависает сверху и сам полностью плывёт головой от накатившего возбуждения. Я проделывал это множество раз, но ни один из них не оставил за собой ничего. Но с тобой — как ты только захочешь, если только позволишь. Я даже мог почувствовать себя человеком какое-то время. Только с тобой. Пальцы медленно расстегивают пуговицы рубашки Сиэля, а он в это время сильнее сминает простыни. Худая грудь с проглядывающимися рёбрами предстаёт в полном обнажении, и Себастьян припадает к ней сразу же. Эти рёбра выточены из фарфора, не иначе — руки пересчитывают каждое, а после к ним присоединяются губы, попутно выбивая этим действием сдавленный вздох. Сиэль под ним выгибается, перемещает руки с простыни на спину Себастьяна, дышит чаще. Собственная рубашка быстро снимается, так, чтобы кожа прикасалась к коже. Дальше обнажаются тонкие изящные белые ноги. Лодыжки, обе из которых Себастьян может обхватить одной лишь рукой. Он бережно целует их, поднимается выше, обдаёт горячим дыханием коленные чашечки. Чувствует, как те начинают дрожать. Ощущает прикосновение к волосам. Как пальцы впиваются сильнее, когда он движется выше: к мягкости бедренной кости, к горячей коже. Он целует нежные бёдра, прежде чем вобрать в рот горячую твёрдую плоть и почувствовать, как на его макушке в волосах судорожно сжались пальцы. Реакция тела и звуки горячего дыхания его единственные ориентиры. Услышать резкий сбивчивый выдох, увидеть, как сильнее изгибается спина, отчётливее прорисовывая очертания рвущих кожу рёбер. Сиэль отворачивается в сторону и сводит ноги — Себастьян разводит обратно, гладит сначала их, а потом проходится по тонкой талии и бокам, заставляя живот дрожать и часто-часто сокращаться. Продолжает ритмичные вакуумные движения ртом. Он вбирает полностью, ласкает языком, помогает себе руками, ровно до того момента, как не чувствует, что его оттягивают за волосы интенсивнее. Его встречает окончательно затуманенный взгляд и красное пылающее лицо со спутанными волосами. — Я сейчас… — Сиэль задыхается на последнем слове. Что-то не так? Себастьян останавливается и внимательнее вглядывается. — Мне остановиться? — На что Сиэль снова опускает голову на простыни и зажмуривает глаза. — Нет, я… — Себастьян припадает к тонкой шее, проходится по ней самым краешком губ почти призрачно, целует хрупкую выступающую венку. — Я сейчас кончу. Как удар по голове. Перед глазами встаёт окончательная пелена, во рту пересыхает. Их губы снова смыкаются, и Себастьян чувствует, как пытаются расстегнуть его ширинку. Он отпускает сочащиеся губы и хочет снова спуститься вниз, но его останавливают. Смотрят в глаза. — Сделай это. — С придыханием. От возбуждения становится почти больно. — У тебя уже… — Говорить внезапно становится невозможно. — У меня ничего не было. Да, Себастьян и так знал, догадывался, но всё равно спросил, не зная, как может оставаться в здравом уме для ещё каких-либо действий. Ему не хотелось делать ничего, кроме наблюдения и восхищения, кроме воздушных прозрачных лёгких прикосновений к сосудам и венкам, всем выпирающим косточкам и голубой коже, кроме вдыхания кружащего голову запаха, но он сделает всё, о чём попросит Сиэль. Себастьян неохотно отдаляется и ощущает при этом слишком болезненный разрыв на физическом уровне. Начинает медленно снимать брюки. За ним внимательно наблюдают. Он тоже смотрит на обнажённое худое тело в простынях и всё ещё не может поверить в реальность. Внешне я наверняка был спокоен, я знаю, но по самым маленьким мелочам можно было прочитать моё волнение, и ты точно сделал это тогда. Ты единственный, кто мог это сделать. Себастьян чувствует себя до безобразия пьяным, когда обдаёт дыханием ключицы-ветки и вбирает в рот маленькие соски, когда чувствует, как его спину вновь обвивают руки. Он отрывает от себя одну из них и целует каждый пальчик. Разводит сведённые бёдра и запускает между ними руку. Резные рёбра вновь обнажаются в резком вдохе, и Себастьян проводит по твёрдой плоти чтобы смягчить ощущения. Потом снова припадает к обнажённой из-за запрокинутой головы шее, вдыхает дурманящий запах кожи полными лёгкими. Тонкая рука в моменте ответно касается его. И Себастьян понимает, что его не хватит, если всё так продолжится. Минутно шелестит блестящей упаковкой. Останавливает тонкую руку и разводит острые колени шире, пристраивается между. Сиэль возвращает пальцы к простыням и сжимает их до вереницы складочек. Входит медленно и туго, обжигается обволакивающим теплом. Себастьян закусывает губу, толкается глубже, опирается на локти, когда опускается ближе к телу под ним и находит плотно сомкнувшиеся губы. Сиэль сводит брови в изломе, размыкает рот в дрожащем выдохе — в него тут же погружается язык. Нужно подождать, дать привыкнуть. Поцеловать, расслабить сильнее, забрать напряжение. Они лежат неподвижно какое-то время, до того момента, пока судорожное дыхание не успокаивается, пока Себастьяна не прижимают к себе плотнее. Он сцеловывает капельку пота с лица Сиэля, зарывается в его волосы руками, гладит пылающие щёки и ещё раз горячо целует. После этого начинает медленные толчки. Между телами невыносимо жарко и горячо, воздуха катастрофически мало. Толчок — и Сиэль под ним сотрясается, изгибается, резко вдыхает воздух. Его притягивают ближе, окутывают, сплетают в пылающем соединении. Себастьян целует лицо, гладит шею, двигает бёдрами и плавится всё сильнее с каждой секундой. Мозги стекают вместе с горячим потом по спине. Меняет позу парой лёгких манёвров — переворачивает их обоих на бок, входит под другим углом, так, чтобы помимо вдохов выбить еле слышный стон на грани с плачем. Сиэль вцепляется в его бедро, легко царапает ногтями, прогибает спину дугой. По его подбородку и шее блуждают руки Себастьяна, очерчивают скулы и контуры губ с нежностью. Большая кровать скрипит от частых толчков, ставших сильнее. Дрожь разливается по телу, закипает внутри, готовится разлиться после очередного тихого полустона. Хочется, чтобы он стал громче. Этот стон. Как же хочется. Желание заменяет собой всё. В этой позе запустить руку меж бледных ног сложно, но Себастьян чувствует, что это просто жизненно важно сейчас. Он получает свой открытый ничем не сдерживаемый стон, когда скользит рукой по твёрдой плоти, доводит до состояния, когда чувствует слепые исступлённые толчки в свою руку. Выходит из обволакивающего тепла и разворачивает Сиэля давлением на плечи — сейчас просто необходимо видеть его лицо. Оно влажное и блестящее, с дрожащими ресницами и изломившимися внутренними уголками бровей. Возле глаз мокрые дорожки. Подрагивающие губы закушены. Сиэль тянется назад к теплу, мажет руками по твёрдой груди, нависающей сверху, но изливается в сжимающую его руку Себастьяна со вздохом-всхлипом. Каждый момент впитывается целиком, каждая черта отпечатывается в памяти. Абсолютно совершенный. Синие глаза открываются и смотрят заплывше, потерянно промаргиваются. Себастьян скользит по приоткрытым губам своими, медленно гладит худое тело, усиливая дрожь послеоргазменной чувствительности. Кончает следом, как только Сиэль касается его. Он падает на кровать рядом и сгребает тепло ближе к себе. Стирает слёзные дорожки с мягкой кожи. Я всё думал — как быстро ты догадаешься? О том, что я собираю эти кости для тебя. Грузный топот заполняет собой все звуки, и приходится поднять голову, чтобы увидеть, как над рабочим столом нависла тень. Он стоит и смотрит на него нехорошим взглядом. Рабочий компьютер мерно шумит в повисшей тишине. Я отчётливо вспоминаю, как в его лице боролись тысячи эмоций в тот момент, наверняка призывая то к действию, то к отступлению. Он выбрал действие и ошибся. Хотя… Себастьян наблюдает, как движется острый кадык внутри толстой заплывшей шеи, когда он сглатывает, готовясь открыть пасть. Конечно было ясно, что ему собираются сказать. — Михаэлис… — Он неуверенно мнётся и опускает взгляд. Неудивительно. — Я хочу сказать, что я… Что мы всё знаем. Они не могли подослать кого-нибудь поувереннее? Себастьян медленно поворачивается и заглядывает прямо в глаза. Тянет с ответом. — Знаете что? — Спокойная ровная интонация, сложенные вместе руки и прямая спина. Полная невозмутимость жестов и мимики. Внезапно голос становится смелее и увереннее, будто выпускает то, что слишком давно копилось: — Ты злоупотребляешь должностными полномочиями! — Взрывается экспрессией. — Кроме того, мы знаем, что ты используешь служебное положение в личных целях. Суетливые зелёные глазки, всегда слишком наивные и ревностно относящиеся к своей должности. Слишком простые, если бы не одно но… Себастьян слушает молча и сохраняет нечитаемое выражение лица. Ровно до того момента, как к нему не наклоняются ближе, возвышаясь и закрывая собой жёлтый свет лампы. Говорят еле слышно по буквам: — И кроме того. Сиэль Фантомхайв. Я знаю. — Чужое лицо приближается ещё ближе, смотрит с угрозой. Слова не произносит, а выплёвывает, практически изрыгает прямо в ухо. — Ты мог бы хоть попытаться не оставлять везде открытым его личное дело. Это стало моей первой ошибкой, совсем крошечной, по сравнению с тем, что было дальше. Но тогда я впервые понял, что значит быть близким к поражению. Когда вмазывал его лицо в кирпичную стену заднего двора корпуса, когда смыкал руки на шее. Осознавал тогда, что черта близко, но не мог остановиться. Это страшнее, чем тебе может показаться. Колёса скользят по мокрому асфальту, дождь льёт такой, что дворники на лобовом не успевают прочищать стекло от водной завесы. Кап-кап — по крыше барабанной дробью. Парковка в привычном месте, отработанные оточенные действия. Себастьян стучит дверьми слишком сильно, когда выходит под ливень без зонтика и стремительно направляется к ставшей родной двери. Капли струятся по лицу, мочат волосы и одежду. Он промокает до такой степени, что с него течёт, прежде чем дверь открывается. — Себастьян, — первое, что говорит ему недобрым голосом Сиэль при встрече. Стоит на пороге и не пускает внутрь. Весь тёплый и уютный в большом домашнем халате, так ярко контрастирующий с холодом улицы. Знаешь, что происходит, когда кажется, что всё налаживается? — Ты больной ублюдок. — Голос затихает и растворяется в шуме дождя. Вот это. Говорит и молча смотрит, не захлопывая дверь. У Себастьяна прямо поперёк лица стекает дождевая капля. — Сиэль… — Нет. Это зашло слишком далеко. Я не хочу ничего слышать. — Спокойный ровный вонзающий в плоть нож голос. Не дрогнувший ни на секунду. — Ты обещал, что не будешь мне лгать. Ком встаёт поперёк горла и слов больше не остаётся. Было бы совсем неубедительно, если бы я сказал тогда, что не лгал, не так ли? Я не знал, как вывернуть из черепной коробки всё содержимое и сложить в материальные осязаемые слоги. Как мне можно было оправдаться в тот момент, и можно ли было вообще? Это невозможно понять или объяснить. Но я никогда не лгал тебе. А дальше молчаливое созерцание друг друга под звуки рвущихся в голове сухожилий. Ты нарушаешь: — Уходи. Тяжело, когда оружие, которым восхищаешься, направляют против тебя. Я не думал, что сам поранюсь об этот выточенный изо льда яд. Дверь все ещё не захлопывается, но и Сиэль не сдвигается с места. Будто ждёт чего-то, хотя ждать тут нечего. Себастьян сейчас уйдёт. Он сделает всё, о чем его попросит Сиэль. Просто посмотреть ещё чуть-чуть. Хотя бы немного. Может быть это была повисшая тишина, может быть струящиеся по лицу капли, а может быть холод с улицы, залетающий за порог, что-то необъяснимое точно заставило Сиэля тогда сказать ещё кое-что. — Я использовал тебя ради своей выгоды, ты использовал меня. Разве не так? Но я даже представить не мог, насколько ты повёрнутый. Ты сумасшедший. Пародия на человека. Не так. Сиэль дрожал от холода и очень, очень хотелось привычно согреть его, заставить войти в тепло, сделать что угодно, чтобы он не мёрз больше. Но права больше не было. В дождевых каплях теряется ещё одно «уходи». Почему же ты не закрыл дверь тогда?

***

— Значит, по вашим словам, у вас была любовная связь? Всё намного сложнее, сплетённое из тысячи лоскутов. Но Себастьян упрощает, как может: — Да. — Бесцветно и сухо. — И вы убили его в итоге? — Либо кажется, либо в голосе врача проскальзывает скепсис. — Убийство этого человека отличается от всех других преступлений. Кроме того, после него вы сами сдались полиции. Себастьян не видит смысла отвечать что-либо на констатацию очевидных фактов, тем более, когда от его комментариев ничего не будет зависеть. Ручка ритмично выстукивает по столу, пока на него выжидающе смотрят маленькими внимательными глазками из-под очков. И повторяют вновь, думая, что это что-то изменит: — Почему? Тишина в ответ. В ней слышно еле уловимое гудение старенького компьютера. — Как бывший полицейской вы должны всё понимать, о, и я уверен, вы понимаете. Ваша картина мира рациональна и ясна — в индивидуальной вашей плоскости. Одно только не вяжется. Последнее убийство.

***

Что бы ты выбрал, пожизненное заключение или смертную казнь? Я уверен, что второе. Череда пролетающих дней превратилась в череду ошибок. Сначала мелких, потом всё крупнее и крупнее. Они друг за другом разрушали отлаженный механизм по деталям. По крупицам. Винтики и шурупчики переставали крутиться под надзором гаснущего взгляда. Но у Себастьяна всё было под контролем даже сейчас. Несмотря на суды с избитым коллегой, несмотря на потерю своего прикрытия, несмотря на… На то, что на приборной панели жёлтым мигает значок бензина, а перестать ехать за белой машиной, в которую только что сел Сиэль, не допускается даже в мыслях. Всё под контролем, он может свернуть к заправке и быстро нагнать его. Куда Сиэль может ехать сейчас, в ночь? К своим немногочисленным знакомым? По каким-то делам? Это не в его характере. Себастьян знает, потому что он внимательно наблюдает. Всё под контролем. Мигающий значок на периферии навязчиво раздражает взгляд, как и дёрганное движение автомобиля при повороте. Пропустить движение машины впереди нельзя. Нельзя сейчас остановиться и потерять её из виду. Кажется, что глазная сетчатка выжигается по каждой молекуле, потому что Себастьян не закрывает глаз. Не смотрит по сторонам, не движется ни одним мускулом. Одно только белое размывающееся пятно впереди — всё оно только существует. Ещё один поворот, на этот раз на красный. Салон сотрясается всё сильнее при каждом подъёме. Ждать зелёного — потерять белый ориентир. За поворотом нахлынул семенящий перед глазами шквал машин, который закрывал обзор на прямую дорогу. Рука с силой давит на гудок, выжимается педаль газа. Один ряд сменяется другим, пока это ещё может позволить грёбанный мигающий жёлтый значок. Магистраль прямая, а значит, нужно просто вырваться вперёд. Под сигнальный гул Себастьян пролетает на уже загоревшийся красный. И наконец, в поле видимости снова мелькает заветный белый квадрат. Он сворачивает, и Себастьян движется следом. Ещё немного и заглохнет без заправки. Только бы увидеть кто в машине. Только бы увидеть желаемое лицо. Улыбка сама ползёт по лицу, медленная и жутковатая, когда автомобиль паркуется в переулке. Прекрасно. Главное встать подальше, если топлива хватит доехать. Я же говорил, что у меня всё под контролем. Капот закрывается слишком нервно и громко, когда Себастьян заканчивает доливать бензин вручную, попутно не сводя взгляд с одной единственной точки. Вы блять выйдете из машины, или нет? Руки измазаны в чёрном масле. Впереди в темноте стелется тусклая дорожка света от включённых фар. И вот, в далеке открываются обе двери сразу. Всё замирает. Сиэль в своём привычном пальто. Сиэль с его привычными жестами и отстранённостью, стоит сейчас рядом с посторонним мужчиной. Вроде бы скрестив руки, или обнимая себя за плечи — издалека знакомый силуэт сложно прочитать. Это точно он. Настоящий. Прямо здесь и сейчас. До невыносимой острой боли далёкий. Опять крадёт уже украденное, как и всегда, когда Себастьян его видит. После стольких событий даже не верится. Что это за ублюдок рядом? Он подходит ближе. Ещё ближе. Приобнимает за плечи. Себастьян закрывает глаза. Спина ровная. Руки сложены вместе. Спокойное дыхание, высчитываемые вдох и выдох. Ноги покоятся у педалей носок к носочку, идеально-параллельно. Ботинки вычищены до блеска. И, конечно, твоё сообщение тогда: «Если ты думаешь, что я не заметил, то очень ошибаешься. Я предупреждаю по-хорошему». Перечитанное множество раз. Та ночь повлекла за собой конец. В ушах бренчит долгий, выскребающий по чайной ложечке мозги, тихий-тихий звон. Оттого он и страшен, что тих, кажется, что его почти не слышно, а он всё равно есть, никуда не исчезающий. Медленно соскабливает остатки разума из черепной коробки, через глаз (конечно же, отсутствующий) проникает внутрь и шкрябает прямо по стенкам, которые, в свою очередь, размягчаются и всасывают в себя металл, выплёвывая обратно с чёрными кровавыми сгустками и ошмётками омертвевшей кожи. Перед глазами почему-то стоит детство — слишком далёкие и мутные воспоминания, тонущие в обрывках случайных фраз и образов. Оно никакое: ни тёмное, ни яркое. Оно было. Один только вспоминается вкус, затупленный с годами: тухло-пресная ненависть. А раньше, в детстве, обжигающая и острая. Колющая в бесчувственную грудь, вонзающаяся тонкими иглами под гнилые ногтевые пластины. Мёртвые, ничего не испытывающие. Что-то тусклое и далёкое, как и все существующие доступные ему ощущения. Прости меня. Шаги за дверью заставляют вяло перевести к ней взгляд, только для того, чтобы услышать, что они прошли мимо. Ещё рано. За ним придут позже. Вспоминается детство — это точно что-то значит. Я не хотел его убивать, Сиэль.

***

— Я спрошу ещё раз. Напоминаю, от этого ответа будет зависеть ваша дальнейшая судьба. Подумайте. Себастьян устал слышать этот вопрос. — Вы совершали убийство Сиэля Фантомхайва?

***

Я дробил его мозги о стену, думая о тебе, смыкал руки вокруг его горла, представляя твоё лицо. Он сопротивлялся, извивался и вырывался, боролся за свою жизнь так рьяно, что даже заставил меня восхищаться. На его месте я бы тоже боролся. Он пытался мне что-то сказать, изрыгая из горла булькающие хрипящие звуки, но я не дал ему. Знаешь, к тому моменту все черты были давно пройдены, все границы разрушены, а будущего не было в любых раскладах. Скажи мне, если бы я мог построить священный храм из органических материалов с резными окнами и костяными нефами, с полуциркульными многослойными арками, всеми белыми, с повторяющимися орнаментами на каждой новой арочной ступени, ты бы принял такой подарок? Чёрный-чёрный день. Себастьян его не помнит. Навязчивый звон в ушах не стихает после полученного двадцать минут назад сообщения от Сиэля с приглашением в гости. Спустя пять минут Себастьян уже был на улице, а через пятнадцать уже у нужного места. Решиться войти до невыносимого сложно сейчас. Он понимает, что за дверью не будет ждать ничего хорошего. Ты умнее и опаснее, чем кажешься. Я знал это всегда. Себастьян всё же входит в любезно оставленную открытой дверь и видит направленный на него пистолет. Такими пользуются полицейские в особо острых случаях. И ты страшнее, чем кажешься. — У тебя есть минута, чтобы объясниться. Нужно было жать на курок сразу. Я молчу. Ты стоишь и смотришь не моргая, вытягивая руку почти уверенно, не считая редкой дрожи. Сомневаешься? Зачем даёшь объясниться? — Прости. — Сиэль только сильнее сводит брови. Себастьян разувается, снимает верхнюю одежду. Хочет подойти ближе, если выстрела не последует, а если будет… Ты мог бы выстрелить тогда, я не был бы против. Я всё также не мог оторвать от тебя взгляда, когда подступил ближе. Всё стабильно, не правда ли? А ты сделал шаг назад. Держишь пистолет так неумело, хоть и изображаешь твёрдость. Стрелять из него в помещении опасно. Прошу тебя, будь осторожнее. Сиэль отступает ещё на шаг, прежде чем произносит с отвращением: — И это всё, что ты можешь сказать мне? — Синий становится ещё враждебнее, даже при всём предыдущем пике смешанной сконцентрированной ненависти. И чего-то ещё к ней примешанного. — Не приближайся. — Начинает задыхаться, и Себастьян замирает. — Знаешь, я понимал, какой ты больной ещё раньше, чем ты можешь подумать. Об этом, чтоб ты знал, не так сложно догадаться. Я и сам такой, ты понимал. Поэтому шёл ко мне навстречу, не так ли? Поэтому так зацепился. Всё так. Путается в собственном дыхании, когда продолжает говорить. Больше нет холода, больше нет яда. Только ненависть. — Но каждый раз я думал, что в тебе всё же есть что-то сродни сопереживанию. Сочувствию. — Прерывается на глубокий вдох, отрывается от быстрого потока слов. А они как море — уже снесли волной и уносят дальше. Нахлынувшие внезапно. — Чем дальше — тем сильнее я убеждался, что ничего этого нет. В тебе ничего нет. И я… — Голос ломается, срывается со слога. Сиэль делает ещё один загнанный шаг назад, излучая такой дикий страх и испуг, что на это нельзя было смотреть равнодушно. Так, будто он увидел нечто не из мира сего — настолько ужасающее. Я никогда не трону тебя, ты же знаешь. — Я… Дым, поднявшаяся пыль и звук разлетающихся осколков, похожих на хрустальных бабочек. Летают по комнате.

***

— Вы совершали убийство Сиэля Фантомхайва?

***

А вокруг звенит металлическим железный звон, и что-то падает сверху, зацепляет руку больно. Пыль в глазах, в ушах и в носу. Тело на полу. Я вспоминаю. Звуки кашля и капли крови, чёрной, нехорошей. И всё блестит — так бьётся хрустальная люстра, передавая пространственный свет от осколка к осколку. Я знаю, что ты тогда не договорил.

***

Себастьян заглядывает врачу в глаза впервые за весь монотонный диалог, всматривается в эти бледные маленькие точечки и пытается увидеть в них суть вопроса. Собирает последние остатки, отголоски отголосков чего-то существующего или когда-то существовавшего. Он видит в лице напротив усталость и раздражённость от неплодотворной беседы, скорейшее ожидания конца и долгожданный уход с рабочего места в дом, к семье, или куда ещё, главное отсюда. Вглядывается со всей серьёзностью до того момента, как врач не отводит взгляд. Не может выдержать. И лишь только тогда Себастьян произносит тихое «да».