Не плачь

      Как больно.       Это всегда так больно?       Словно из легких выбивают весь воздух, и тело все полыхает в огне; а слезы не тушат, а распаляют пожар, в котором биться еще не один день. -Не плачь, - я слышу, что, пренебреженье? вот так все и закончиться? -Ну, не реви ты, что ты как сиротка? – он натянул шапку на мои глаза и исчез в звуках шагов по снегу. И казалось мне, что не хлопья хрустят под его ногами, а мои кости.       Легко ли так убить человека? А чувства? Ему самому не больно? Его совесть, простая совесть, неужели она позволяет ему так грубо, внезапно, по-хамски, сказать мне столь ужасную вещь: «Я подумал, что мне стало лучше, поэтому теперь ты вольна идти куда хочешь».       Как можно? Есть ли право у одного человека решать судьбу другого? Использовать человека, как заплатку на сердце, а когда рана зарастает, срывать, как ненужный кусок тряпки? И неужели совсем не больно…       Руки, как веревки, повисли вдоль тела, и даже завалиться на бок не хватало ни сил, ни смелости.       Слезы жгли щеки не хуже раскаленного металла, то ли мороз так бушевал, что они тут же леденели. Но поток никак не кончался. Наивная, думаешь, что и чувства уйдут вместе с ними? Но слезы – не хуже керосина.       В неясности, непонимании, непринятии и отчаянии, если я взаправду ощущаю все это, нет ни капли хорошего. Но я не понимаю, как я могла не замечать? Как можно не заметить, что человек к тебе холоден, что он не любит тебя больше, что никогда и не любил. Актер?       Все было в наших с ним руках, уже строились планы на обозримое, но теперь столь далекое, будущее. Мы проводили вместе так много времени, я совершенно ничего не успевала, но знала точно, что права, когда шла к нему, отложив все срочные дела. И ни разу он не приходил проведать, узнать, здорова ли, как живу, чем, нужна ли мне помощь делом или словом.       Вся я – одному только ему. И, неужели, он совсем ничего для меня не сделал?       Горечь на языке.       Но я не помню совершенно ничего, что было сделано им для меня. Я не вспомню даже того времени, когда занималась собой ради себя. Волосы, тушь, платья, все это, ведь все - было для него. И, неужели, мои старания были так низко оценены?       Но вокруг меня уже никого не было. Были только мгла, снег, и один единственный желтый фонарь, медленно качающий провода.       "Это конец?"       Я не знаю, сколько времени провела, сидя возле подъезда, борясь с мыслями о самом худшем. И стоит ли оно того?       Я самолично крою свои раны, связанные с ним, пока сам он, наверняка, пьет чай на кухне и ни разу не вспоминает о том, как пару часов назад оборвал чью-то жизнь.       Он был моей жизнью.       Так думала я. Но теперь, есть ли в этом смысл?       Был ли смысл когда-то?       Стоило ли все это – смысла?       Кто-то вышел из подъезда, скрипя дверью и топая ногами, что привело меня в сознанье. Я, глупо озираясь по сторонам, вскочила, ловя ручку двери, и забежала в подъезд.       Лифт, казалось, едет вечность, гремя и потряхивая кабинкой. Пятый этаж, ключ, прилипающий к пальцам от мороза, протертый ногами и временем коврик, вешалка. За ними – холодная вода, греющая руки и лицо, вафельное полотенце, свист чайника и вечерний выпуск новостей.       На какие-то жалкие мгновенья я забываюсь, даже не замечаю, что чай давно выпит; тупо сверлю мигающий экран взглядом, а после – ухожу в свой угол, где одеяло уже не колет.       За окном засвистел бушующий ветер, я все-еще не сомкнула глаз. Разглядывая потолок, я проживала все те моменты, оставшиеся в моей памяти, по-новому.       Ведь он никогда не смотрел на меня влюбленно, в его глазах всегда читалось только веселье, желание или боль. А ведь он намекал мне. Он всегда так охотно рассказывал о том, как несколько лет назад одна девушка разбила его сердце, и говорил, что со мной – он снова чувствует себя живым. И я взаправду принимала это за признания в любви и верности?       "Вот, как оно работает?"       Люди с разбитыми сердцами уже не могут любить по-настоящему, если не совсем; они так обижены, что единственное их стремление – тоже разбить кому-то сердце, чтобы знать наверняка – сейчас тяжело не одному ему.       Как гадко и несправедливо; не тому нас всю жизнь учили, твердили и выкладывали крупицами. Истинные чувства, милосердие, гуманность, честность. Я не хочу верить, не могу верить в то, что люди могут быть такими жестокими.       Все слезы в эту ночь остались на моей подушке, и уже утром я должна была построить вид, будто совершенно ничего не поменялось, что меня ничего не беспокоит; и мне, со злости, даже казалось, что я справляюсь.       Но, со стороны, все косились на меня, озирались, и мне стало страшно: будто они уже все знали…       Это было трудно, идти по дороге, где день назад ты был еще счастлив и «любим»; а после пытаться работать вместе с этим человеком (мысленно представляя его самым ужасным злодеем на Земле), строя вид, будто ничего не произошло. В конце рабочего дня я с горечью приняла замечания о том, что «вы стали будто порознь» и «все ли у вас в порядке» от знакомых коллег.       Но зачем им знать?       Безумное одиночество накатывало по вечерам. Не спасали ни чай, ни телевизор, не малочисленные подруги, заглядывающие в гости по праздникам.       Новый год я проводила в одиночестве, разрывая совместные фото и сжигая их от бенгальских огней. Салюты громыхали в голове, и мне казалось, будто апокалипсис настал взаправду. Но утром, что удивительно, мне стало легче. Впервые за прошедшие два месяца, я смогла вздохнуть и почувствовать не «боль утраты», а запах апельсинов.       Так прошел третий месяц, за ним четвертый, а после я сбилась со счета, что уже было хорошо. Я сменила работу, где меня оценили выше, чем на предыдущей, завела котенка, чтобы коротать долгие вечера, а после, в августе, стала на выходные ездить к родителям. И жила я так, редко вспоминая и огораживаясь от своих терзаний, целый год и еще немного.       Мне, кажется, впервые за всю жизнь было жить легко.       Работа хоть и была трудной, но доходной, я сама поклеила обои в коридоре и купила новый коврик под дверь, потихоньку обставляла полупустые комнаты, а к чаю брала конфеты.       Но в один вечер, на новогодних выходных, в моей квартире раздался звонок.       Родители уехали позавчера, гостили первые числа января, и не сообщали о своем очередном приезде. И подруги навещали меня недавно, потому, кто пытался достучаться до меня, начав названивать каждые две секунды, я не знала.       Вот так открывать дверь, возможно, незнакомому человеку, было тревожно, мало ли пьян, а если пьян и настроен негативно - совсем мрак.       Приоткрыв дверь на маленькую щелку, я никого не увидела, пришлось отворить ее полностью.       Я даже сумела сохранять самообладание, пока под свет тамбурной лампы не шагнул он. -Привет, С Новым Годом! - нелепая улыбка, вызвавшая во мне бушующий гнев и отчаяние.       Я захлопнула дверь прямо перед его лицом, запирая на все обороты, упала на колени и пыталась сдержать поток слез, не издавая ни звука. Лишь бы он забыл, что видел меня сегодня, когда-либо, лишь бы он не знал о том, что где-то на свете есть я. И я тоже все-еще надеялась забыть.       Не болит. Больше не болит. Но истерика, нарастающая во мне, была тому опровержением.       Из-за двери доносились слова извинений, крики, просьбы пустить и простить.       Но была ли я способна на это…