моя весна

— Ну просил же тебя больше не ввязываться! Чего ты вечно лезешь на них с кулаками?!  — А что я должен делать? Они говорят про тебя гадости, — Енджун жмурится и шипит, когда вымоченная в перекиси вата прижимается к рассеченной брови. — Да они же просто кучка недоумков, поиздеваются, и все. А тебя вон, отделали, — Бомгю недовольно кривится и побольнее давит на рану. — Я ведь привык уже, какая разница, кто там что говорит?  — Большая. Тебе все равно от этого обидно. А я не хочу, чтобы тебя кто-то обижал. Бомгю вздыхает, откидывает окровавленную ватку и усаживается рядом, прислонившись спиной к сетчатому забору. На школьной крыше ветрено и пыльно, зато тихо и никто, кроме них, сюда не ходит. Потому что не знают, что замок на двери давно сломан, а цепь там висит только для вида. Главное — не попасться никому на глаза, когда поднимаешься по лестнице, иначе — крыша перестанет быть их местом.  Выглядывающее из-за пухлых облаков весеннее солнце почти не греет, приходится кутаться в безразмерные кофты и жаться друг к другу вплотную, чтобы теплее.  Бомгю трет порядком замерзший красный нос и поднимает, наконец, голову. — Немного же осталось. Окончим школу — больше никогда с этими придурками не увидимся. Пообещай мне, — он протягивает руку и оттопыривает мизинец, — что не будешь с ними драться до выпуска. Пожалуйста. Енджун хмурится, медлит немного, но в итоге сдается. Всегда сдается перед ним. Они цепляются мизинцами, кивают и остаются сидеть так, взявшись за руки. Тепло. Бомгю все еще выглядит злым, но Енджун знает, что он быстро отойдет. Он знает о нем, пожалуй, все.  Знает, что Бомгю не умеет долго злиться, любит молочную газировку и кислые конфеты и ненавидит горький шоколад, постоянно носит звенящие крупными бусинами браслеты, вечно спотыкается и разбивает коленки да локти, бормочет во сне и смеется всегда искренне. Бомгю никогда не рассказывает о том, что его задирают, или о проблемах дома, но всегда без умолку трещит о любимых комиксах и мультсериалах, которые по телеку крутят каждые выходные.  Бомгю не любит зиму и любит весну. Потому что «зимой кажется, что холода никогда не кончатся и снег будет идти вечно. А потом приходит весна. Весна исцеляет. И от этого весной хочется жить вдвое сильнее обычного».  Енджун знает, что Бомгю — самый яркий мальчик, у которого вместо сердца хрупкая музыкальная шкатулка с детскими драгоценностями. Енджуну хочется его защищать. Спрятать ото всех, чтобы никто и никогда не посмел сломать шкатулку. И ему порой почти невыносимо от того, что он не всесильный и отгородить Бомгю от всего-всего плохого попросту невозможно. Совсем невыносимо ему тогда, когда Бомгю, взъерошенный и разбитый, приходит к нему посреди ночи. Глаза в такие моменты всегда красные — точно плакал, но не сознается ни за что на свете. Енджуну остаётся только отпаивать его молочной газировкой, обнимать долго-долго и безуспешно просить остаться хотя бы на пару дней. А Бомгю все равно наутро возвращается домой. Бомгю говорит, что обязательно со всем справится и просит не волноваться. Всегда говорит, что все хорошо. Даже в их первую встречу, в средних классах, когда мальчишки из параллели выпотрошили брюхо его рюкзака на школьном дворе, а Енджун не смог пройти мимо. Наваляли тогда им обоим. Когда Енджун поднял Бомгю, всего в пыли, на ноги, тот лишь сказал, что он в порядке, попросил так больше не делать и разревелся оттого, что кого-то поколотили из-за него. Слишком он хороший. Енджун решил, что не оставит его ни за что.  И бездействовать — потому что обещал не калечить и не калечиться — оказывается очень трудно. Но Енджун справляется и обещание свое сдерживает, хотя кулаки чешутся ужасно.  Когда они сидят на крыше, обсуждая прошедшие экзамены, оба вдруг понимают, что больше их ничто не удерживает в этом несчастном месте. Ветер, сильный, но теплый, лохматит им волосы и забирается под форменные рубашки. Бомгю делает глоток персиковой газировки, вертит в руках банку, рассматривая незамысловатый рисунок, и ложится Енджуну на колени. Вздыхает устало: — Хочу отсюда сбежать. Енджун отвечает прежде, чем успевает подумать: — Так давай сбежим, — он гладит Бомгю по волосам и отводит от его лица выбившиеся пряди. Серьезно продолжает: — Возьмем велики и уедем как можно дальше от этого места. Поступим в университет на какие-нибудь заумные факультеты. Или поселимся на ферме и будем разводить овец всю жизнь. И не вернемся.  И, право слово, Бомгю улыбается так лучезарно, что слепит глаза.  — И куда мы поедем?  — Куда только захочешь, — Енджун хочет сказать что-то еще, пошутить, продолжить мысль, но только смотрит на него, и сердце его трусливо ухает вниз. — Кажется, ты мне нравишься, Бомгю. Ты мне нравишься. Ты мой друг. Ты мой свет.  Ты — моя шкатулка с детскими драгоценностями. Бомгю беззлобно усмехается, садится, кладет свои ладони ему на щеки, нежно-нежно.  — Ты моя весна, Енджун.  И касается губами его лба. Енджуну кажется, что поцелуй искрится, как бенгальские огни, и от этого горячо колет в груди.  С тобой мне хочется жить вдвое сильнее.