Девять жизней

Ловкость рук и никакого мошенничества — так гласило кредо жизни обычной портовой воровки. Сколько себя помню, эти ловкие руки всегда находили причину пошарить в чужих карманах: будь то дорогие пиджаки уважаемых господ или широкие дырявые карманы матерых пиратов. Ребенком затеряться в толпе и юркнуть маленькой ладошкой в маленькую тайну раз плюнуть: легче стащить, проще сбежать, а если поймают — может повезти: оболваненные дуралеи падки на детские слезы, готовые не только отпустить тебя, но и купить в подарок за ограбление в ближайшей лавке самую вкусную булочку с корицей. Лакомства, доступные только в мечтах. Кормить семью приходилось мне. Отец однажды отправился на рынок за хлебом, но не уточнил на каком именно острове находится этот рынок. Так и простыл его след. Матушка с концами сводила жизнь, горбясь на двух работах: уборщицей в трактире и торговкой в рыбной лавке. Мое же рабочее поле не имело границ: будь то шумные, наполненные местными жителями рынки, или провонявшие солью и йодом порты, где моряки из разных островов ввозили редкие для нашей гавани товары в обмен на сладкие специи. Но когда ты вырастаешь, давить на жалость становится несколько сложнее и приходится играть по новым правилам: невинный взгляд меняется на кокетливый, слезы и сопли — на смешки и улыбки. А если отвлекающий манёвр не срабатывает, в ход идут когти и зубы. Почти как в детстве. Никогда не проблема выцарапать глаза очередному джентльмену, поймавшему тебя за шкирку с поличным или прокусить руку милой леди, пытающейся схватить тебя за черные, как глубокая ночь, волосы. Царапаться. Кусаться. Бегать по крышам, лазать по деревьям, проникать через окна, — мать часто называла меня кошкой, которая гуляет сама по себе. И правда, я могла пропасть на несколько дней, просто затерявшись среди шелеста листвы или сбежать с друзьями на озеро в чужую деревню — запреты и просьбы были для меня чужеродным сложным языком. И как прекрасно было бы стань я чуточку ближе к тем, кто ходил веками сам по себе — слышала, у кошек девять жизней. Еще восемь жизней никогда не бывают лишними, правда. Я бы никогда не подумала, что мое желание может сбыться в сладкие, как ириски, девятнадцать лет. Проникнув в амбар местного склада, я выполняла заказ одной шайки: достать 500 грамм редчайшего дурманящего порошка, за который в Сиксисе предлагали три миллиона белли. Пока я тенью скользила вдоль коробок, приподнимала крышки, принюхиваясь и щурясь, на глаза мне попалась необычная вещица: в большой коробке, набитой шелухой, лежал всего один фрукт. Незнакомый на вид, но вкусный на запах. У меня невольно потекли слюнки. По цвету он напоминал баклажан, а по форме — персик, но запах — сладчайший мед. Громко сглотнув, я умыкнула его с собой, спрятав в широком воровском кармане. И только ближе к вечеру, оставшись одной, отдыхая на ветви дуба после выгодной сделки, я со смаком вгрызлась в деликатес, — он казался мне еще слаще от одной мысли, как дорого он мог стоить. Дороже, чем вся моя жизнь. Но… сладость продлилась недолго. Чем больше я откусывала, тем противнее становился мой ужин. Уже на пятом кусочке, не выдержав, я выплюнула вязкую горькую мякоть. Гадость. Точно в рот мне попала сырая земля. Разочаровавшись, я выкинула остатки фрукта в противоположное дерево, потянулась и спрыгнула с ветки, приземлившись… на четыре лапы. Бойтесь своих желаний — они имеют свойство сбываться. Первый час я пребывала в панике; в голове, как в осином гнезде, роились мысли — как вернуть человеческое обличье! Из отражения ручья на меня смотрела чёрная кошка, отпрянувшая от собственного изображения. Проносившись по лесу весь вечер, я прибежала домой: по крышам, деревьям, с ветки в окно, почти как делала будучи человеком, но ловчее и быстрее, чтобы прямо в кошачьей форме зарыться в свою маленькую, ветхую, скрипящую кроватку и проспать целые сутки. А проснуться — человеком, осознавшим какой большой куш преподнесла мне судьба. Воровать еще проще, когда ты кошка. Ты быстрее, ловчее. Крупную наживу, конечно, не утащить. Но мелочь — запросто. Колье с шеи богатой мисс — пожалуйста. Шуршащие банкноты из рук пьяных матросов — легко. Настал мой звездный час. Заказчики оставались довольными. Мне специально поручали задания за физически мелкой, но финансово ценной наживой. Моя слава опережала меня. Я покинула деревню с благословения матушки, пообещав, что вернусь с таким количеством денег, что мы сможем жить, не работая, до глубокой старости, и отправилась странствовать по неизведанным ранее архипелагам. Мир оказался большим. Чертовски большим, опасным, но при этом невероятно богатым на приключения. Возможно, продолжи я в том же духе, через годика три, смогла бы позволить купить небольшой домик, где мы с матушкой могли бы развернуть для начала скромную ферму. Но… я забыла, что кошки — далеко не высшие звери в пищевой цепи. Они уязвимы перед более крупными хищниками семейства кошачьих. Когда тихим, спокойным шагом, неся в пасти кулон — как мне объяснили заказчики, некий уникальный раритет, — я ступала по перилам лестницы особняка зажиточной семьи, запахло палёным. Во всех смыслах. Из-за мозаичного простреленного окна над деревней подымался сизый дым. Ночное небо разрывали залпы выстрелов. Доносились крики и мольбы о помощи. Не минула беда и сам особняк. Когда я спрыгнула на первый этаж, то приземлилась в алое озеро, — кровь струилась из перерезанного горла богатого господина. Лапами, даже сквозь шерсть, я ощутила её теплоту. Легкие наполнил резкий металлический запах. Когда ты кошка, обоняние, зрение и слух обостряются как никогда. Даже шорох слышится как громкий стук. А что говорить о стрельбе и лязге металла. К моему несчастью, один из пиратов, грязный здоровяк, заметил меня, а точнее кулон в моих зубах и, грубо выругавшись, ринулся за мной. Мебель, шкафы и даже люстра служили мне трамплином к далекой, как небо, свободе — выскочить в окно я не успела. Видимо, о ценности кулона знала не только я. От толстяка быть может я и сумела бы сбежать, но, когда меня налету схватили за хвост, я не успела и руку расцарапать — помешали длинные лезвия противника, — как меня уже сунули в мешок. К ужасу, как бы я не пыталась вырваться, разодрать холщовую ткань когтями, разорвать клыками — ничего не вышло. Перевоплотиться в человека я не решилась — знала, что шанс выжить резко уменьшится даже с моими рукопашными навыками. Их много — я одна. В конце концов меня вывалили из мешка, как мусор и, не позволив убежать, с силой придавили к дощатому полу и разжали челюсти, откуда извлекли кулон. Только мельком я успела заметить очертания пирата: темные волосы, очки, широкие плечи — прежде чем меня отбросили в сторону, и я стремглав понеслась к свободе, запрыгнула на борт и… вовремя остановилась. Впереди меня ждали лишь покачивающиеся волны голубого моря. А вдалеке, откуда в небе еще клубился дым, отдалялась суша. Я оказалась на пиратском корабле. На мачте которого развевался веселый Роджер в виде кошачьего черепа.

***

Помню мама частенько говорила: «Учись плавать, в нашем мире, полном пиратов, не выжить без навыка прыгнуть за борт и проплыть кросс в несколько миль». Но я всегда панически боялась воды, предпочитая наслаждаться её видами только с берега на безопасном расстоянии. Единственный наш контакт мог состоять в мягком касании холодной шипящей пены моих ступней. Не более. Теперь я, сидя на палубе и глядя в бескрайний голубой саван, переливающий на ярком солнце, жалела, что не переборола вовремя страх. Меня не выкинули за борт. Когда один из пропахших пойлом пиратов схватил меня за шкирку и хотел вышвырнуть в открытое море из-за того, что я пробежала мимо, суля несчастье, капитан приказал не трогать меня. От кошки на корабле может быть польза: пускай, мол, ловит мышей. Меня такая жизнь не прельщала: в окружении десяток убийц, бандитов и воров разного калибра во главе с жестоким капитаном, которому было плевать на жизни собственных людей. В первые же дни мне посчастливилось лицезреть, как этот человек перерезал длинными когтями горло своему же головорезу, отправив его останки на корм рыбам только из-за того, что тот заболел. Второму не повезло из-за жадности: несколько лишних белли в кармане стали камнями, утянувшими его на дно. Посыл был понятен: не попадаться под руку, а точнее под когти капитана, пока не найду способ улизнуть. Единственный выход — дождаться, когда корабль причалит к берегу, незаметно проскочить на шлюпку и добраться до земли. Но землей и не пахло. Корабль все дрейфовал на волнах, а я все больше впадала в апатию. Пришлось доказывать свою профпригодность, чтобы самой не стать едой: кое-кто из команды, кажется, и сам был не против полакомиться мной. Я исправно ловила мышей и притаскивала их, задушенных, на видное место. Есть не решалась и клянчила еду, проникая в камбуз. Поначалу кок прогонял меня, пиная под живот, но в конце концов смилостивился и давал плавники, кожу, требуху и прочие объедки. Я была рада и этой пищи. Иногда удавалось выманить еды у помощника капитана — человека, чьи глаза тоже прятались за очками, но причудливой сердцевидной формы. Он называл меня «коша» и подкидывал съестное стоило мне больше минуты погипнотизировать его большими голодными зелеными глазами. Он уважал меня как коллегу и поощрял рыбьим мясом. Однажды вслух он задался вопросом, как бы меня назвать, на что капитан ответил, что нехорошо давать имена тому, кто сам не хочет представляться. Мне это показалось странным, но я быстро выкинула этот диалог из головы. Ночи проходили под открытым небом на палубе, а в плохую погоду приходилось ютиться в корзинке, пропахшей яблоками, у камбуза. Когда корабль остановился в двух милях от берега, а шлюпку спустили за борт, я уже готовилась претворить план побега в реальность, но меня быстро вышвырнули обратно на палубу, откуда только и оставалось, что с болью в сердце глядеть на отдаляющуюся лодку, в которой везли награбленное для черного рынка. Не в этот, так в следующий раз, успокаивала я себя, с грустью наблюдая за чайками, парящими в небе. Жаль, в мои руки попался дьявольский фрукт, превративший меня в кошку, а не в птицу. Тогда бы я рассекала небо и отправилась домой. Но небо долгие дни рассекали только облака, молнии и пушечные залпы. Нападали то мы, то на нас — третьего не дано. И новый бой выдался ожесточенным. В страхе я забилась в открытую каюту, спрятавшись за сундуком и просидела за ним несколько часов, пока все не стихло. Но даже тогда я не решилась выйти из укрытия: не знала, что может нести за собой штиль. Комната наполнилась металлическим запахом. Ни скрипа, ни шороха. Лишь сильный запах. Я поняла, что в комнате кто-то есть, как только крышку сундука, за которым я ютилась, подняли. Выпрыгнув из укрытия, я ощетинилась, — капитан, весь в крови, доставал свежую одежду. Обоняние меня не обмануло. Но кровь была не его. На столе, куда я запрыгнула, лежали перчатки с когтями. Осторожно я приблизила к ним морду: кровь не одного человека. Она перебила его запах. Повинуясь странному инстинктивному порыву, я высунула язык и самым кончиком скользнула по ребру лезвия. — Осторожно, порежешься. Капитанский голос, глубокий и властный, снова заставил меня вздрогнуть, я дернулась назад и хотела соскочить со стола, но капитан перехватил меня, однако из каюты не выгнал, а опустил на кровать. И сам продолжил снимать грязную одежду. Я не смогла отвернуться.

***

В одну из ночей, пока корабль, качаясь на тихих волнах, прятался под черным небесным пологом, где места не было даже звездам, я задумалась над тем, насколько легко убить человека. Ведь для такого человека, как мой временный сосед, ничего не стоит порезать горло своего человеку, вырезать целую семью, а то и истребить целую команду морского дозора. Для кого-то на моральной чаше весов невозможно представить и ограбление, но ведь я с легкостью воровала все: от фруктов до украшений еще с самого детства. Так чего же стоило спрыгнуть с капитанской груди, принять форму человека, взять со стола нож и перерезать горло спящему капитану Куро «Сотни замыслов» — смерть во сне для такого, как он, подарок. Так бы многие сказали. Даже его люди. Но я понимала, что со всей командой мне не справиться. В этом убийстве нет никакого смысла, напротив именно капитан лоялен ко мне как к питомцу, и я продолжала крепко спать на мерно вздымающейся груди. Мы заключили негласное соглашение: пустили друг друга в личное пространство, одинокие, никому не доверяющие, но наивно полагающие, что мы оба находимся в безопасности наедине. Капитану нечего бояться комка шерсти, а комок шерсти не дает повода выбросить себя за борт. Возможно, капитану просто нравились кошки. Не зря же он именовал свой корабль чёрным котом. Мне несказанно повезло попасть в руки именно этой пиратской команды. Все началось, когда Джанго спустился в капитанскую каюту и доложил о судне в трех милях от нашего корабля — судя по флагу торговый корабль из Логтауна. Золотая жила. Однако капитан, перелистывая страницу книги, не отрываясь от текста, ответил: — Нет. — Но, капитан, — запротестовал Джанго. — Мы можем выручить по меньшей мере миллион белли. Это не малый куш. — Если мы нападем снова на торговый флот, сумму за мою голову могут увеличить, а значит и прицелов на спине станет только больше, — заключил Куро, продолжая читать. — Но… Джанго пытался такое развитие событий развернуть с положительной стороны — разве это не хорошо, разве ещё одна единица в награде не возвеличит капитана в лицах других пиратов, разве не внушит еще больше страха всему Ист Блю. Но на лице Куро читалась только апатия. Такие плюсы не вызывали в нем восторга. Я присмотрелась к названию книги в его руках — базовый ввод по домоуправлению. Мне всегда казалось, что пираты, когда не заняты убийствами и бессмысленным насилием, целыми днями купаются в награбленном золоте, затапливают тоску глинтвейном, а в перерывах между этими важными делами пытают пленников, которых везут на черный рынок. Но капитан пиратов черного кота слегка из этого образа выбивался. В его каюте то и дело появлялись книги. Различные: от научных до художественных. И он читал их от корки до корки. То тут, то там стояли предметы роскоши, несбытые трофеи: позолоченный торшер, несколько фарфоровых поцарапанных тарелок смотрелись чужеродно в простенький каюте, куда едва из небольшого иллюминатора проникал свет. Не только вещи, но и сам капитан как будто пытался доказать, что он не из этой среды: волосы всегда идеально уложены, линзы очков блестяще отполированы, каюта вычищена до блеска — каждый день ее драили матросы, зная, что если пропустят хоть соринку, капитан заставит вылизывать все с самого начала языком. В прямом смысле. Лично видела. Его одежда всегда чиста и опрятна. Единственная грязь, которой он не брезгует, — кровь. Напротив, его она, кажется, приводила в чистейший экстаз. Но при этом… При этом, к сожалению Джанго, он не искал пиратской славы. Всё больше, с новым днем, в нем чувствовалась безынтересность к происходящему. Я запрыгнула на диван и устроилась на коленях капитана. Он продолжал читать. — Для нападения нужен чёткий план — слишком много рисков для спонтанных действий. — Мы можем просто использовать старую схему! — Я не могу командовать этой вылазкой. Я просто не могу встать. — В каком смысле? — опешил ничего не понимающий Джанго. — Мои колени заняты, — с самодовольной ухмылкой ответил капитан, и я в доказательства этим словам удобнее растянулась на его ногах. Джанго вытянул палец в мою сторону. — Вот ты как, коша, я думал, мы на одной стороне. Останешься сегодня без кальмаровой нарезки. Он ушёл. А на мою спину опустилась большая, теплая ладонь. От непривычки я вздрогнула. Даже человеком я редко позволяла кому-либо к себе прикасаться, а кошкой и подавно меня хватали только за загривок, чтобы отшвырнуть подальше от еды или оружия. Ласка оказалась неожиданной и приятной. Меня почесали за ухом, и мне это пришлось по вкусу — из нутра вырвался вибрирующий мурлычущий звук. — Не переживай, я поделюсь с тобой рыбой, — успокоил меня капитан. Он продолжал читать и гладить меня по спине, отвлекаясь, только чтобы перевернуть страницу. Хозяин, несмотря на внешне холодный отстранённый вид, был приятно теплым, от него пахло странным сочетанием крови, мыла и крепкого чая. Он не любил алкоголь. Кажется, его не прельщали вещи, способные отнять чувство контроля. У всего на этом корабле был чёткий порядок: как людей, так и вещей. Одна я вносила толику хаоса. Набегавшись за мышами, я могла спокойно юркнуть в приоткрытую дверь каюты и запрыгнуть на стол, где капитан сидел за книгой «Правила этикета». Мой хвост ходил, как маятник часов, то задевая карандаши для пометок, то попадая по остывшей чашке чая. Когда привлечь внимание не удавалось, я совершенно случайно сбрасывала хвостом или лапой карандаши со стола. Куро только тяжело вздыхал, но молча терпел мою шалость. Вещи возвращались на место, а меня одаривали предупреждающим взглядом. И только когда чашка, опасно заскрипев по столешнице, оказалась у самого края, капитан угрожающе поднял палец. — Не смей. Чашка замерла, как и палец у моей морды. Лапа дернулась. Чашка полетела вниз и разбилась вдребезги. Хаос и разрушение в миниатюре. Прекрасный, приятный звук. Как и вкус хозяина капитана. Я сомкнула клыки вокруг его пальца, но не так, как делала это, чтобы отпугнуть, а напротив, чтобы выказать расположение, лизнув выступившую капельку крови. Куро, не отнимая руки, поправил очки ребром ладони и свободными пальцами почесал меня под подбородком. Он часто поправлял очки ладонью, — вероятно, привычка из-за оружия. Удивительно, неужели среди всего награбленного не находилось пары золотых на новые очки. Вероятно, то была сентиментальная прихоть. Я с легкостью могла потереться о его ноги, навострив хвост, и получить с капитанской тарелки целиком хорошо прожаренную воблу. Отныне никаких костей и плавников. Кок, явно не по доброй воле, стал оставлять у моей корзины миску молока. Мою жизнь многие, как кошки, так и люди могли бы назвать сытой и счастливой. Замерев на столе, подобно статуэтке, я наблюдала за тем, как капитан методично объясняет кватермейстру очередной, выверенный от корки до корки план. Когда Джанго пытался почесать меня за ухом, я сцепляла клыки на его указательном пальце. Болезненно и враждебно. — Кошки не любят, когда их трогают без разрешения, — усмехался капитан Куро, видя, как мы с Джанго сверлим друг друга испытующим взглядом, пока его палец все еще находился в моей пасти. Никому больше я не позволяла прикасаться к себе кроме капитана. Ночи становились холоднее, и даже с кошачьей шерстью меня пробирал озноб до самых косточек. Сон, спокойный и крепкий, окутывал вместе с теплом, исходящим от груди капитана. Свернувшись калачиком, я охраняла его сон, или он мой — сложно сказать. Порой мне снилось, что я, в человеческом обличии, крепко обнимаю капитана, его теплое дыхание опаляло мое лицо, а длинные черные волосы опутывали его руки и ноги, словно морские лилии. Не понимая — сон это или явь, я тревожно поднимала голову и озиралась вокруг. Мир мерцал в той же ясной кошачьей мгле. Куро успокаивающе гладил меня по голове, и я засыпала вновь. Признаюсь, с каждым новым пиратским рейдом мои попытки сбежать становились все более вялыми — клетка казалась достаточно просторной, чтобы размять косточки, но порой мне все равно хотелось вспомнить, какого это стоять на двух ногах, а не на четырех лапах. Первый раз вернувшись в человеческую форму, я едва могла удержаться на ногах: позвоночник настолько привык за последние месяцы к горизонтальному положению, что с трудом мне удалось не растянуться пластом. Даже кошкой я частенько мёрзла, а без шерсти и вовсе продрогла в первую же минуту. Из капитанского сундука без зазрения совести я стащила рубашку — разница в росте у нас была, конечно, ощутимая (неудивительно с его ростом в два метра), поэтому на мне она болталась, как платье, скрывая коленки. Из капитанской каюты выходить казалось слишком рискованным — приходилось фланировать из угла в угол, чувствуя, как похрустывает от непривычки каждая мышца. От скуки я бывала просто дремала, но однажды выхватила из большой стопки книгу — детективную историю об убийстве в особняке, — да так зачиталась, что едва не пропустила момент, когда вернулась команда. Шаги Куро были тише штиля. Услышав дверной скрип, я мигом вернулась в кошачью форму и бросилась на стол. На кровати остались рубашка и раскрытая книга. Куро остановился, видна была только его широкая спина — на золотых эполетах с изображением кошачьего Роджера виднелись засохшие пятна крови. Он ничего не сказал. Только убрал книгу на стол, а рубашку повесил на стуле. Я не отрывала от него пристального взгляда, а маленький комочек сердца заглушал мои навостренные уши страхом. Но ничего не произошло. Стоило команде отправиться на рейд, попойку или кракен его знает куда еще, я тут же возвращалась в свое тело: иногда баловалась фруктами, оставшимися в каюте (в кошачьей форме они не казались такими уж вкусными); читала взахлеб книги; вдыхала запах Куро своими легкими (в рубашке было теплее, чем нагишом, но мурашки все равно пробегали морозцем по коже). Но я слишком расслабилась: на девять жизней уповай, но сам не плошай — кредо, о котором стоит помнить всем кошкам. В очередной вечер я лежала на диванчике, задрав ноги на его спинку, и читала детективную историю об убийстве в запертом особняке. Чтение так увлекало меня, что я даже не услышала скрип двери. Мои глаза въедливо впивались в строчки, а сама я глупо улыбалась, разминая стопы. В конце концов мои глаза начали слезиться от усталости и напряжения — я отвела книгу, поморгала, сильнее запрокинув голову, а когда открыла глаза, мой взгляд упал на красные полосатые ботинки. Ужас сжал мне горло. Куро стоял напротив, а рядом с моей головой маячили лезвия его перчатки. Я даже не успела подумать, как тело само вернулось в кошачью форму и я, ловко выпутавшись из рубашки, ринулась под диван. Логичнее было ожидать, что прямо сейчас когти пробьют обивку и наколют меня на лезвия, как мышку. Но вместо этого рука, без когтей, потянулась за мной, забившейся в самом углу. — Выходи немедленно, ты ведь понимаешь, что прятаться нет смысла. Я могу перевернуть здесь все вверх дном. Конечно, понимала. Не раз видела, как капитан выходит из себя. Неуравновешенный, он часто мог зайтись в долгом, залповом хохоте из-за несуразной ситуации или жуткой шутки, но так же быстро он мог в порыве злости ногой сломать кому-нибудь хребет. Меня такая участь не прельщала, я не послушалась и, свернувшись калачиком, осталась в темном, запыленном углу. Вопреки ожиданиям Куро не искромсал мое укрытие на кусочки — все равно мне некуда бежать. Даже самые дикие кошки рано или поздно показываются из своего укрытия, чтобы утолить голод — рудиментарный инстинкт, в глазах которого равны абсолютно все. Всю ночь я пролежала под диваном, навострив уши, уверенная, стоит мне высунуться — из меня сделают котлеты. В прямом смысле. Ранним утром мне удалось выскользнуть из каюты тайком. Несколько дней я пряталась в подсобке, где хранился провиант, в страхе, что вся команда уже знает о том, что я обладательница зоана; меня наверняка приказали поймать и приготовить для капитана на ужин. Но, когда я все-таки высовывала нос, кажется никому не было до меня никакого дела. Потихоньку я снова начала клянчить кости и плавники у кока. На глаза Куро старалась не попадаться. После очередной вылазки команда вернулась с десятками сундуков. Но больше всего меня взбудоражил металлический запах: это была кровь, но кровь принадлежал Куро. Его запах я не спутаю ни с чем. Пробравшись в каюту, я вскочила на стол, где лежали окровавленные марли, а мой кошачий взгляд в полутьме ясно как при солнечном свете разглядел кровоточащую рану на плече Куро. Никогда бы не подумала, что с такой феноменальной скоростью, как у капитана черного кота, можно словить пулю. Я схватила чистые марли со стола и, смочив их спиртом, приложила к ране. Рядом кружил незнакомый женский хрипловатый голос, и, только когда паника отступила, я осознала, что голос принадлежит мне, человеку. Я забыла, как он звучит, забыла, что умею говорить. Забыла, что такое быть уязвимым человеком. Мигом я смолкла. Молча закончила перевязывать руку, боясь смотреть капитану в глаза. Я чувствовала, как от него исходит жар, как он пристально следит за каждым моим движением. В конце концов я поддалась кошачьей сути, въевшейся в мою душу, как клешни краба, прижалась к Куро и, покалывая его спину ногтями, положила голову ему на плечо. Мне хотелось как прежде запустить в него когти — на кончиках пальцев приятно щекотало. — Почему перестала ночевать со мной, сейчас ноябрь, на палубе холодно. — Это были его первые ко мне слова как к человеку, и я так сильно испугалась, что хотела вскочить, но Куро перехватил мою руку — больше я не пыталась впустить в него когти, но осталась в той же позе. — Я думала, ты разозлился и захочешь пустить меня ужин, — все тем же незнакомым хриплым голосом отозвалась я и замерла. Его пальцы крепко сжимали мое запястье, считывая пульс. — Я может и разозлился, но еще несколько месяцев назад. Когда проснулся ночью от твоей болтовни. Ты разговариваешь во сне. Лицо запылало краской, мне хотелось скорее закрыть его руками, свернуться калачиком, спрятаться под кроватью. Это были не сны! Он знал все это время, пока я, уверенная в идеальной маскировке, была уязвима как никогда. Наконец-то мы встретились взглядами, он усмехнулся — не совсем по-доброму, но и не враждебно. Было в этом нечто предвкушающее. — Кошка-воровка. Разыскиваемая по всему Ист Блю. Кажется, ты не до конца осознаешь, насколько далеко распространилась твоя слава. За тебя даже назначена награда. Совсем как за пирата. Тебе не кажется, что тебе стоит отплатить за все месяцы проживания и теплых ужинов? — Сдашь меня правительству? — Нет. — Тогда убьешь меня? — Нет. — Но и не отпустишь? — В этом нет резона, — усмехнулся Куро, поправив блеснувшие в лунном свете очки привычным способом: толчком ладони. Это казалось логичным — желание завербовать воровку, способную трансформироваться в кошку. На мгновение, глядя в его серые, скрытые за линзами очков глаза, мне показалось, что он знал всё с самого первого дня и меня просто приучали, как самую настоящую одичавшую кошку. Если подумать… По-своему спокойная, сытая, беззаботная жизнь. Несколько вылазок, чтобы размять кошачьи кости. — Только команде не говори, — прошептала я. — Причина? — потребовал он незамедлительного ответа. — Так безопаснее. Он удивленно выгнул бровь. — Кошкой быть безопаснее в нашем мире, чем человеком. Кажется, он понял мою мысль и кивнул. Я облегченно вздохнула и, забыв, что все еще нахожусь в обличии человека, привычно польстилась к нему, обняв крепче и попытавшись издать нечто похожее на урчание. Когда мой язык шустро прошелся по кровавому следу на его шее, а сам капитан вздрогнул, я поняла, что делаю что-то не то: нормальное для кошки, но не для человека. Мои когти снова царапали его спину, и чувствовала я его тепло так хорошо только потому, что сама была обнажена. Кошкам не приходится волноваться об одежде, а вот люди склонны стесняться собственной наготы. Смутившись, я вернулась в кошачью форму, оставшись на коленях Куро, мне все еще было не по себе, но капитан почесал меня за ухом, как бы приговаривая, что все в порядке. Этой ночью я осталась в капитанской каюте. Куро позволил мне самой принять решение запрыгнуть к нему под бок. Когда я устроила голову на его груди, мой чуткий слух уловил иной ритм сердцебиения, более учащенный, и грудь его вздымалась выше, но я списала это на тяжелый день и полученную рану. Как и то, что его рука опустилась мне на спину как-то иначе, как будто он и сам не знал, как теперь лучше обнимать кошку.

***

Твердая, непоколебимая земля. Мне она показалась чем-то нереальным, неудобным. Даже в кошачьей плоти, стоя на четырех лапах, я ощутила лёгкую качку. Понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к устойчивости. Волны стали моей опорой за эти бесконечно долгие однообразные месяцы. Любое ремесло, даже воровство, всегда представлялось мне если не целой наукой, то тонким искусством. То, что творили пираты, их грубая и бессмысленная жестокость, не вязалась с моей системой воровских ценностей, если таковыми их можно назвать. Убийства, похищения, насилие, изнасилования — бессмысленная трата времени и энергии, нужные лишь для устрашения. Но кто я такая, тем более в кошачьей плоти, чтобы препятствовать чужим правилам. Мне достаточно было выполнять свою работу: красть небольшие, но чертовски дорогие вещи. В моей пасти вновь оказывались драгоценные металлы, украшения, секретные бумаги, которые я передавала только в руки Куро. В одних из таких походов, когда я перепрыгивала с ветки на ветки, скрываясь от морских дозорных, которые давно потеряли мой след, Куро поджидал меня в условленном месте. Я спрыгнула на его плечо и отпустила сверток карты, где таилась следующая цель пиратов Черного кота. — Я думал, ты сбежишь, — неожиданно заявил Куро, расправляя карту. Мои когти сильнее впились в его плечо. — Тебе не хватает немного доверия, — заговорила я своим человеческим голосом, все еще находясь в кошачьем обличии. — Бесконечное странствие в замкнутом ограниченном пространстве — по сути клетке. Вечное преследование, бои, страх, паранойя — на твоем месте я бы давно сбежал, как только бы представилась возможность. В тот день мне показалось, что обращался он вовсе не ко мне.

***

По мне разница в клетках несильно отличалась: будь то корабль или целая деревня. Разница лишь в границах, но суть остается одна. Накрытый в капитанской каюте на две персоны стол недвусмысленно намекал, что капитан ужинать собирается не один. Но я не знала ни одного человека, которого бы он посчитал нужным пустить настолько близко. А когда моя лапа потянулась за жареной рыбешкой, Куро отодвинул от меня тарелку. — Если хочешь есть, прими свою естественную форму и ешь как нормальный человек. Обидевшись, я распушила навострённой хвост и отвернулась. Но голод взял вверх. И юркнув в тень сундука, я приняла отвергнутую форму, подхватила уже ставшую моей рубашку, быстро натянула на голое тело и на цыпочках пробралась к стулу, по привычке не сев, а запрыгнув на него. — За ужасные манеры извиняться не стану, — предупредила я, тут же вцепившись в сочную рыбью мякоть, лимонный сок брызнул мне в рот, от удовольствия я даже прикрыла глаза — и все же человеческие вкусовые рецепторы острее кошачьих; волоски на коже встали дыбом, а пальцы на ногах поджались. — Почему ты остановился на Ист Блю? Вопрос казался очевидным и простым. Почему не Гранд Лайн, куда стремятся истые охотники за приключениями. Куро сильно, до побелевших костяшек стиснул вилку. Длинные белые пальцы всегда казались мне неестественно прямыми, деформированными тяжелыми длинными клинками. — Это не входит в мои планы. — А что тогда входит? — Научить тебя пользоваться частичной кошачьей формой. Ты упускаешь массу возможностей. — Что именно ты хочешь, чтобы я оставила? Кошачьи ушки, как у твоих головорезов? Когти? Может быть, хвост? Из темной макушки показались покрытые черной шерстью «рожки». Длинный хвост юркнул под стол, коснулся ноги капитана, обвился вокруг его лодыжки. Он грубовато прыснул от смеха, но отпихивать его не стал. — Так что, может, отправимся в Гранд Лайн? В Ист Блю скучновато, не находишь? — Нет. Не отправимся. Я устал от такой жизни. — Тогда зачем стал пиратом? Я навострила уши, подперев щеку кулаком. — Затем же, зачем и ты воровкой. Хотел быстрых и легких денег. Желал доказать, что я лучше. Что способен на большее. Думал, что на адреналине возможно прожить. Но мечты о большом куше слишком быстро потеряли все свои краски, растратили шарм и превратились в бесконечные сожаления. Сейчас я просто хочу собрать достаточно, чтобы прожить тихую и спокойную жизнь, ни в чем не нуждаясь. Но спокойной жизни никогда не будет, пока я жив. Прицел чьего-то ружья всегда будет на моем сердце: будь то моя команда или морской дозор. Как бы я не пытался контролировать свою жизнь, она мне не принадлежит. На краю стола соблазнительно лежала коробка сигар, по привычке мне хотелось сбросить её вниз, но Куро опередил меня: достал одну, раскурил от спички и вальяжно затянулся. — Но разве спокойная и безопасная жизнь не может пресытить так же быстро, как и погоня за сокровищами? — Суша с его миром обычных нормальных людей дает выбор. Куда больший, чем море. И я этим выбор воспользовалась не в пользу своей подноготной. — Выйти на пенсию пирату? — Я щелкнула между ногтями рыбьей костью. — Всегда думала, что пиратами умирают и рождаются. Если честно, я с трудом могла представить Куро, разгуливающего по деревеньке с зажатой между зубов соломинкой; расслабленного, фривольного убийцу, чьи руки вместо перчаток с окровавленными когтями заняты пакетами, набитыми обычными продуктами из магазинов. Магазинов, которые он не ограбил, а обогатил честно заработанными деньгами. Он, неуравновешенный и глубоко порочный, вернувшийся в мир нормальных людей — туда, где убийство обсуждают как некое грандиозное событие, а не с усталым вздохом раздражения перешагивают через очередной труп, семидесятый за неделю, сотый за месяц, и кто там знает который по счету за год. Стоило ли с такими планами брать на корабль меня, черную кошку — символ невезения. Кажется, эту фразу я произнесла вслух. Куро понимающе оскалился. Весь его корабль, вся его команда, сам он был олицетворением дурного знака, пророчившего несчастье. — У тебя планов, полагаю нет? — Я предпочитаю импровизацию и следование бурному течению волн. — Я повела плечом и дерзко посмотрела прямо ему в глаза. — Я нигде надолго не задерживаюсь, хожу сама по себе, но если меня все устраивает, не вижу смысла шипеть на руку, которая меня кормит. Когда ты кошка, наслаждаться едой несколько сложнее — она, скорее, цель выживания, чем акт удовольствия. Наевшись досыта, напившись вина, я даже немного захмелела и по привычке вместо того, чтобы вытереть руки салфетками, начала облизывать их так, как если бы находилась в кошачьем теле, при этом рукой, как лапой, водя по лицу. Опомнилась я, только когда услышала смех — раскатистый, громкий, жутковатый. — Почему бы тебе просто не принять ванну? Медленно я отняла руку от лица. И правда, как давно это было. Я и ванна. Я и ручей. Кошкам хватает и языка. Когда я, утомленная долгой, горячей ванной, вернулась, полночь уже погрузила капитанскую каюту в рассеянный пурпурный свет. Капитан спал. На цыпочках я подобралась к его постели, готовая принять обратно кошачью форму. Но… в последний момент передумала и юркнула к нему под бок. Кошачий хвост снова показался из-за полов белой рубашки и как индикатор шаловливого настроения никак не мог найти себе места, то щекоча мои ноги, то пробегая по Куро: сначала по бедрам, затем от груди к шее. Я поняла, что могу увеличивать его длину и толщину по своему усмотрению. Капитан чуть повернул голову, кончик хвоста мазнул по его подбородку. Длинные смуглые пальцы провели, точно хирургический скальпель, вдоль моих позвонков на шее. Меня бросило в жар — впервые капитан притрагивался ко мне не как к кошке. Ноготками, не когтями, я спустилась от его груди к ремню брюк, звякнула прыжка, но вместо того, чтобы коснуться его плоти пальцами, я обхватила член хвостом. Кажется, капитан не ожидал такой экзотической ласки — мягкого кошачьего меха сомкнутого кольцом вокруг постепенно твердеющей плоти. Куро зашипел, схватил меня за загривок, перевернул на спину, с силой запрокинул мою голову и провел языком от горла к подбородку, пока не нашёл мои губы — в диком, безудержном, грубом поцелуе. Когда наши языки переплелись, когда мои ногти снова стали когтями, выводящими собственнические иероглифы на его спине, мой хвост сжался сильнее на окончательно окрепшей плоти и задвигался вверх-вниз. Это не был первый раз моих плотских утех. Но первый — когда я растворилась в настоящем, остром, радикальном удовольствии. Такого количества крови я не видела даже на своих бёдрах, когда избавилась от ошметков невинности под открытым небом. Мы, словно звери, пытались разорвать друг друга на части, чтобы создать новое единое целое. Искусанные в кровь губы. Расцарапанные известной лишь нам письменностью спины. Кометы синяков на бледном утреннем небе кожи. Мысль о том, что наши крики и стоны, шипение и хрипы, слившиеся в безумную песнь, слышны по всему кораблю, заставляла мое тело вибрировать, как струну. Мелодия чистейшего экстаза, словно тайна, передавалась из уст в уста. Сидя верхом на Куро, когда он бился во мне, как стук сердца, я не могла понять, где моя, а где его кровь — наши губы, наши языки, наши души не разъединялись, пока на уголках, словно отпечаток помады, оставались слабые кровавые разводы — следствие обнажившихся клыков. Я повисла на краю, выгнувшись в его руках, сильнее сжав бедра. Пока он был во мне, мои когти были в нем, а хвост, обвившись вокруг его шеи, держал меня над пропастью, где я чувствовала себя по-настоящему свободной.

***

И все-таки, как несправедливы люди к черным кошкам. Для кого-то они символ несчастья, для меня же напротив — везения. Как только я решилась отправиться на задание в человеческом обличии все пошло наперекосяк. Ужасно неудобная одежда стесняла движения. Обувь казалась настоящими кандалами, что приковывали меня невидимыми цепями к земле. Мне нужно было стащить у старого пирата компас, который указывал путь к золотой жиле. Сам старый пират зависал в любимом клубе «Чертова дюжина» на острове Гоат. Ужасно вульгарное заведение с претенциозным названием, мрачно-синими стенами, отзывчивыми женщинами и смешанного с одурманивающими веществами алкоголем. Обдурить старого капитана я может и смогла, мои речи переливались и искрились, совсем как блёстки в наших коктейлях, но сбежать от морских дозорных в теле, в котором не попрыгаешь как прежде по деревьям — оказалось неожиданно тяжелой задачей. Куро оказался прав. Слава меня опережала. За мою голову обещали приличную сумму — видимо, бармен и решил пополнить карманы, вызвав дозорных. В этот вечер я впервые поняла желание Куро затеряться в сером, скучном, нормальном мире. Компас был тяжел, в кошачьей пасти я бы его не унесла, а потому с помощью частичной трансформации преобразовала руки в кошачьи лапы, а зубы в клыки. Одного дозорного я исполосовала когтями так, что вся его белоснежно-голубая форма обагрилась в благородный алый. От другого я откусила частичку его плоти — его соленая кровь не пришлась мне по вкусу и я поспешила сплюнуть кожу вместе с кровью. Однако преимущество оказалось за числом — меня ударили электрошоком, и я рухнула на землю. Пока меня били легкие судороги, пока я пыталась заставить конечности слушаться, пока я умоляла захмелевшее от коктейлей тело принять полностью кошачью форму, вокруг доносились истошные вопли. Один из дозорных, наклонившийся надо мной, спешно шарил своими лапами по моим карманам, в самых укромных места, вероятно, ища компас Дьявола. Мне едва удалось приподнять руку — так сильно я хотела выцарапать ему глаза, — но неожиданно из его груди вышло пять клинков. Их концы остановились всего в миллиметре от моего лица, с кончиков прямо на мои губы и глаза капала, как накрапывающий дождь, теплая кровь. В глазах дозорного всего на мгновение вспыхнул шок, а после они потухли, словно свеча. Клинки исчезли из тела, и одним сильным ударом ноги тело юнца откинули в сторону. Надо мной навис Куро. С длинных, острых «кошачьих когтей» стекала кровь. Линзы очков в лунном свете сверкали словно гладь моря. Улыбка растянулась, точно полумесяц в глубоком небе. Нормальных людей смерть шокирует, а не превращается в рутину. Они не любуются кровью на клинках, как добычей с охоты. Нормальные люди не собирают чужую кровь с губ диких прирученных кошек. Но кто сказал, что мы нормальные? На что нам девять жизней?