Когда вокруг лишь темнота

Виски пульсируют от боли, всё лицо горит, кажется, будто земля содрогается и вот-вот разверзнется под ним, утаскивая за собой в чёрную, кипящую лавой пропасть или ад. Он не знает сколько времени прошло или пройдёт, он может лишь отсчитывать часы, путаться в них, вечно проваливаясь из темноты в темноту, будто он застрял во сне или в маленькой чёрной комнате, без окон, света и воздуха, потому что темнота душит, панические атаки учащаются и он не может открыть глаза, чтобы понять, что всё хорошо, мир цел, террористы живы, маньяки, насильники и убийцы не бездействуют, власть поддерживает коррупционную, капиталистическую машину, мол, у нас демократия, но, на самом деле, ни вы, ни ваши голоса не имеете значения, пока не устроите революцию или гражданку. Маленькая комната похожа на гроб и каждый новый шаг людей на поверхности беспробудно сна Томаса похож на заколачивающийся в гроб гвоздь, окончательно обрывая попытки отступления, спасения и свободы. Он в плену своего сознания, своего бреда и безумия, потому что не может распахнуть глаза и узреть что же происходит. Он может наблюдать только темноту, просыпаться от кошмаров, которые вроде и были в реальности, а вроде их и не было, с криком, застрявшим в горле, в абсолютной тьме. Потому что у Томаса больше нет глаз. Да и если бы они были, разве смог бы он, хоть что-нибудь, изменить? Не смог бы. Потому что Томас чувствует по-другому. Его слух обострился, он слышит дыхание человека в коридоре и вполне может определить: бежал тот, шёл спокойно или он болен. Различает шаги, чувствует дрожь земли под пальцами холодного пола, чувствует, как дрожат стены. Но не видит. Ничего из этого не купирует потерю зрения. Когда ты видишь – ты контролируешь ситуацию, ты понимаешь, что происходит, у тебя есть шанс спастись. Когда ты слеп – все твои оставшиеся чувства не в силах справиться с тем, чтобы определить мимику человека, чтобы понять, что он лжёт или умирает. А некоторые настолько хорошо лгут, что могут контролировать собственное сердце, пульс, мимику, голос. Но вот если бы Томас смог разглядеть выражение глаз, сами глаза – он смог бы понять куда больше. Чувство времени, обострённое, иногда притупляется, потому что анестезия до и после операций напрочь его сбивает. Из-за этого путаются день с ночью, сутки с неделями, недели с месяцами, а месяца с годами. Он не знает сколько он здесь пробыл, сколько гвоздей забито в его маленький, но, кажется, бесконечный гроб. Он может только чувствовать изменения в своём теле, на своём теле, ощупывать их и совсем не понимать, что же это такое, для чего оно нужно и зачем. Панические атаки учащаются, рассудок уже не выдерживает вечного молчания, одиночества, слёз. Нервные клетки, кажется, уже не восстанавливаются – бессмысленно. И всё это во тьме. Без надежды на спасение. Без надежды на смерть.