Good boy, not a smart boy

      Миша предполагал, что весь его день пойдет через одно место, потому что ему вчера пожелали хорошего дежурства, а потом и спокойной ночи. И все это сделал недоумок-стажер, которому Миша откусил бы голову с огромным удовольствием.        — Юр, ты что, обиделся? — на всякий случай уточняет Миша, пусть и знает, что да. Еще как. Если бы Юра не обиделся, вряд ли бы Шибанов стоял сейчас посреди комнаты, всеми силами пытаясь получить хоть крошечку, хоть капельку чужого внимания. У Брагина сейчас такое выражение лица, словно с ним заговорила низшая форма жизни, какая-нибудь инфузория-туфелька, однако он не соизволит даже голову в Мишину сторону повернуть. Сидит себе в кресле, читает. Да, дела…        — Ну прости, Юр, — жалобно тянет Миша. — Виноват, прости дурака.       Снова мимо. Очевидно, одними извинениями он не отделается, перед ним сейчас не Юра, которого он знает, а снежная королева, для которой Миша тут пыжится, стараясь сложить слово «вечность», но выходит только задница. В которой Шибанов не впервые оказывается. Обычно Юра более отходчив, просто дернул же черт Мишу огрызнуться во время выезда на место убийства, да еще и в присутствии брагинского начальства. Работу свою полковник Шибанов может работать и без чужих указаний, чем вполне успешно занимается и свой хлеб не зря ест. Но его брошенное «Сплю и вижу, Юрий Иваныч, как ваше очередное поручение выполняю» с неприкрытой издевкой в голосе можно было и попридержать хотя бы до машины. А еще лучше — до кабинета.        А еще лучше было бы закрыть рот, но Мишу несло, у него день начался не с кофе, а с очередного преступника, после встречи с которым Комарова пришлось везти в больницу: Женька умудрился вывихнуть плечо, упав по случайности с захламленной лестницы вместе с рецидивистом Бельковым. Потом Миша встретил в больничном коридоре невесть откуда взявшегося Ухватова и выслушал от него гневную отповедь. И только после этого Миша оказался в Шушарах на продуваемом всеми ветрами поле из-за обнаруженной собачниками неглубокой могилы и полусгнивших человеческих останков. Обо всем этом Юра знал — Миша успел ему нажаловаться по дороге, и попытался было мягко урезонить своего зарвавшегося опера. Извинился перед Кавериным, отвел Мишу в сторонку со словами:        — Всё понимаю, ты устал, работы до чёртиков. Но я ведь тоже без дела не сижу, впору уже в кабинете раскладушку ставить. Но Мишу было уже не остановить, и он рявкнул в ответ:        — Вот и сиди, пожалуйста, в кабинете, меня не будешь дёргать по всякой ерунде. Этим вообще город должен заниматься. После этого Юра общался с ним исключительно по делу и на «вы». Уехал потом вместе с Кавериным, а Миша додежуривал дежурство. Даже поспал благословенные четыре с половиной часа, успел смотаться на Литейный за шавермой и заехать в больницу к Комарову, разобрался с частью накопившихся бумажек, перекочевавших со стола на подоконник. И вернулся домой к античной статуе вместо своего любимого Юры. Хотя даже Аполлон Савроктон мог бы похвастаться большим количеством жизни в мраморе своей фигуры, чем Брагин.        — Что мне, перед тобой на колени встать? — неожиданно даже для себя спрашивает Миша. В последний раз он так сделал, лишь бы Юра забрал его с собой в Красноярск и спас от очередной разгневанной возлюбленной. И сработало ведь! Вот и сейчас он охотно опускается на колени, игнорируя отчётливо прозвучавший щелчок в суставах. С такого ракурса лучше не становится: Юра в своём кресле даже документы с планшета читает с величием, достойным императора Всероссийского, как минимум Николая I, но, возможно, что и II. И ноль внимания на Мишу, который успевает найти для себя более-менее удобное положение, опираясь на колени и пятки, как приличный самурай перед господином. И только после этого Юра удостаивает его взглядом поверх планшета. Миша слишком хорошо знает Юру и его мимику, поэтому чуть расширившиеся зрачки и дрогнувшие крылья носа подмечает сразу же. Юра откладывает все, чем занимался, и садится немного ближе к Мише.        — Видел бы ты себя сейчас, — в голосе Юры нет прежнего холода. — Я даже и не рассчитывал.        — Всё-таки фото вам отправить, товарищ полковник? — не удержавшись, спрашивает Миша, начиная подниматься с пола, потому что сегодня он идентифицирует себя как яйцекладущее млекопитающее отряда многопроходных. Ехидна, одним словом. Юра слегка кривится, словно лимон надкусил, но тут же возвращает привычное надменно-отстранённое выражение лица и намеревается снова взять планшет. Миша этот посыл улавливает и во второй раз падает на колени со своим самым покорным выражением лица.       Юрины губы трогает улыбка, которая становится шире, когда он кладет руку на Мишину щеку, обводит ухо, бережно касается скул, а за следующим прикосновением Миша тянется сам.        — Был бы ты всегда таким послушным, — Юра слегка потягивает его за чуть отросшие волосы на затылке и гладит по голове как собаку, старого верного служебного пса, и Миша окончательно признаёт, что его всё это более, чем устраивает. А ещё у него стоит от одних только Юриных слов, заставляя ерзать.        — Хороший какой, — с удовольствием хвалит его Юра, наблюдая, как Мишу после его слов пробирает дрожью, словно от холода. И не только от слов: Брагин красивый, как офицер со старинных гравюр, с острыми скулами и точеным профилем. Миша глаз от него не мог оторвать, когда они только познакомились, но с годами ничего не изменилось, восхищение никуда не ушло, разве что Мише сейчас позволено больше. Раньше Миша мог только мечтать о том, чтобы стянуть Юрины узкие брюки вместе со скучными черными боксерами и устроиться между чужих бедер, взяв член сразу же глубоко в рот, до самого горла. Потому что подполковник Шибанов полон скрытых талантов, о которых знает только полковник юстиции Брагин. Миша намерен в очередной раз продемонстрировать вышеупомянутые таланты и, не вставая с колен, тянется расстегнуть брагинские брюки.        — Стой, — приказывает Юра, растянув единственную гласную в этом коротком слове, и Миша послушно замирает, дрожа от возбуждения, но не смея коснуться себя — никто ему не позволял.       Раз уж его не торопятся трогать, Мише не терпится хоть чем-то занять рот. Юра продолжает ласково гладить его лицо, и, когда его пальцы оказываются в непосредственной близости от Мишиного рта, он осторожно касается подушечек Юриных пальцев самым кончиком языка, чувствуя, как горят щеки и шея. Ничего подобного он раньше не делал. Юра неожиданно помогает ему: кладёт руку ближе, чтобы Мише меньше приходилось тянуться.       Миша, осмелев, лижет до самой ладони, собирая языком влагу и соль со вспотевшей слегка кожи и еще больше ощущая себя той самой послушной собакой. Подумать только: он, взрослый человек, полицейский, стоит на коленях перед другим не менее взрослым человеком, следователем, с его пальцами в своем рту. И никто его к этому не принуждает.        — Всё тебе нравится, да, Миш? — Юра решает добить остатки его гордости этим вопросом, до последней буквы пропитанным самодовольством. И Миша даже возразить на это ничего не может — занят, обсасывает Юрины пальцы, втянув их в рот почти до костяшек. Юра вдруг гладит его по языку, по внутренней стороне щеки, пока Миша покорно расслабляет челюсти, позволяя. Юрин запас терпения бесконечен, а Миша стоит на коленях уже достаточно долго, чтобы начали побаливать ноги. Он едва слышно, стыдясь самого себя, скулит вокруг Юриных пальцев, сжимая пальцы на своих бедрах близко к паху: штаны там неприятно натянуты, в них тесно до боли. Миша готов умолять об оргазме — он никогда в этом не признается, но он будет умолять, если только Юра попросит об этом. Однако Юра не просит: выражение лица у него еще больше смягчается, потому что у Миши в глазах стоит невысказанная мольба, и Юра отстраняется, забирая руку из плена Мишиного рта. От его пальцев к Мишиным губам тянутся вязкие ниточки слюны, что-то стекает у Миши по подбородку, а он даже не старается облизнуть рот, только трясется мелко, оставшись без Юриных прикосновений, весь — концентрированное желание и покорность.        — Мой хороший, — Юрин голос неожиданно низкий, он скорее мурлычет как кот Баюн, но вместо железных когтей у него бережные теплые пальцы. — Давай, иди сюда, — Юра подхватывает Мишу под руки, помогая подняться, и тянет к себе, пока тот не упирается в кресло между Юриных раздвинутых коленей. Миша хватается за подлокотники, потому что занемевшие ноги не держат, не понимая, чего от него ждут.        — Чш-ш-ш, не трогай меня, — вполголоса говорит Юра, расстёгивая Мишины джинсы, которые тот успел десять раз проклясть. Юра же смотрит при этом глаза в глаза, пока его руки живут отдельной жизнью, сдёргивая чёртовы джинсы ниже к коленям вместе с бельём. И Мишин член перед лицом его совсем не смущает: Юра неожиданно, совсем не по-императорски сплевывает в ладонь и проводит по обнажившейся, мокрой от естественной смазки головке, вырывая из Миши облегченный стон. Удовольствие остро граничит с болью от возбуждения, долго не находившего выхода, и грубоватого скольжения Юриной руки — слюна плохая альтернатива смазке, и будь Миша чуть менее возбужден, то захотел бы остановиться. Но сейчас ему так наплевать, его наконец-то касаются ровно там, где нужно.       Миша старательно не опускает взгляд: Юра смотрит на него снизу вверх, но ощущение того, что именно он сейчас нависает над Мишей, а не наоборот, никуда не пропадает. Одной рукой Юра придерживает его, дрожащего, а другой торопливо ласкает. Мише мало и этого: будь он подготовлен и растянут, то заставил бы Юру взять его на этом самом кресле или оседлал бы его сам, устроившись на Юриных бедрах, но нельзя хотеть всего и сразу. Поэтому он довольствуется Юриными пальцами на члене, не переставая при этом желать эти же пальцы внутри себя, мечтая о глубоких толчках и такой приятной заполненности. От этих фантазий у него в паху словно лопается шарик с жидким пламенем, прокатывающимся до самого позвоночника. И Юра бормочет:        — Умница мой, так долго терпел. Это становится последней каплей: Миша кончает, проскулив чужое имя и зажмурившись, так ни разу не прикоснувшись к себе, ткнувшись лбом в спинку кресла и жарко дыша Юре в самое ухо.       Юра ещё несколько раз двигает по его члену рукой в сперме, размазывая ее, словно втирая в кожу, и, стоит только Мише протестующе застонать, Юра в мгновение ока убирает ладони и перетекает в положение стоя, чтобы поменять их с Мишей местами. Наплевав на спущенные штаны, Миша безвольной лужей устраивается на кресле, неприятно прилипая голой задницей к обивке. Трусы, однако, натягивает, опомнившись, и морщится, когда ткань намокает, облепляя член.        — Доволен? — спрашивает Юра мягко, без привычных следовательских ноток в голосе, и снова гладит Мишу по румяным щекам, когда тот медленно кивает, приходя в себя. fin.