Зеркала

В свете дня я закрашу чёрным зеркала Всё равно в них нет меня Так я буду верить, что жива

Она просыпается и вдыхает воздух заложенным после сна носом. Душно. Темно. Она трёт глаза и слепо шарит рукой под подушкой. Телефон куда-то делся. — Агх… Чёрт. — Чешет спутавшиеся волосы и скидывает ноги с кровати. Болтает голыми ступнями по воздуху, как это часто делают дети, что сидят на пристани какой-нибудь маленькой весенней грязной речушки. Наконец, нащупав ворсистую воду-ткань пола опускает в неё ноги. Ноги проваливаются сквозь ворс ковра и проламывая половицы, и царапаясь об острое дерево, увязают окончательно. Она вытаскивает ногу из деревянной трясины, поднимается с кровати и принимает вертикальное положение, осматривая черноту мира. Моргает. Ничего не происходит. Тянет ладони к лицу и прижимает их к закрытым векам — темно. Стало ли темнее? Светлее? Убирает руки. Глубоко вдыхает и открывает глаза. Темно. «Неужели слепые видят мир так?» — проносится в голове. — А! — Отлично. Себя она слышит. Царапает обкусанными ногтями кожу на щеке. — Я… Я тоже есть. Просто замечательно. «Откуда я знаю что ногти обкусанные?» — она подносит руки к лицу и разглядывает белые нечёткие контуры пальцев с облезшим чёрным лаком на ногтях; поднимает глаза — всё ещё темно, глаза не приспособились — Забавно. Опускает взгляд вниз. Сработает ли так с остальным телом? Увидит ли она контуры? Внизу всё так же темно, только ворс пола добрался уже до коленок, продолжая пожирать её ноги. Она кое-как вытаскивает ноги из тёплой трясины и выставив, единственные реальные и видимые в этой пустоте, руки вперёд идёт туда, где когда-то был узкий коридор, а за ним прихожая и кухня. Мягкая, дружелюбная топь ворса неожиданно кончается, уступая место пустоте, которая через секунду превращается в шероховатый, зазубренный лёд коридорной плитки. Воздух с каждым шагом становится всё гуще, холоднее. Вот она с трудом передвигает ноги, а вот она уже плывёт по чёрной смоле. — Как жук в янтаре… — В слух смеётся она, пытаясь разрядить густую тишину вокруг. Километры, сотни километров тишины, пустоты и смолы. В стенах, из темноты, вокруг, что-то скребётся, стучит, шуршит. Тук-тук. Изредка она останавливается и слушает, пытаясь понять неизвестного, что сидит в структуре и, несомненно, пытается привлечь её внимание. Она знает, что в постукивании должен быть какой-то шифр, но ей не хватает знаний, внимания, а ещё ей не хватает блокнота, ручки и своего тела. Она снова смотрит вниз. Забавно. Она чувствует как лёд царапает кожу на её ступнях, но внизу всё ещё пустота. Никакого тела, кроме рук. Руки заканчиваются где-то на середине плеч и их очертания просто левитируют в воздухе. Она бы сейчас много отдала за зеркало. Зеркало… Смотрели на себя в зеркало в абсолютной темноте? Боялись, что увидите там кого-то ещё? Боялись, что увидите там совсем не себя, а то-то другое. Что-то чужеродное. Совсем не то, что вы представляете, когда пытаетесь представить своё лицо у себя в голове. Оно будет смотреть. Оно будет смотреть в глаза и когда ты отвернёшься, оно продолжит смотреть, но уже тебе в затылок, а потом оно выйдет оттуда. Потому, что в темноте не существует законов физики. Потому, что темноте всё, о чём ты можешь только помыслить — реально. И то, что там живёт, то, что там жило всегда, только и мечтает о том, чтобы ты начертил его смутные образы у себя в голове. Придал его неясному контуру деталей, желаний, смысла, контраста, ненависти, боли, отчаянья. Тогда оно обрастёт твоей плотью, наполнится твоими воспоминаниями и твоей горечью, выйдет оттуда и станет не то чтобы тобой — частью тебя. Частью не осмысляемой, но внушающей ужас одним своим присутствием в тебе. «Есть ли… Были ли в моей квартире зеркала?» — Она замирает, пытаясь вспомнить. Осматривается, не смотрит ли какое-нибудь из зеркал своим бесцветным глазом, порталом в иное, на неё сейчас. Но вокруг лишь чернота. — Су… — В миг пустота обретает форму, очертания, вес, объём. Наваливается неё сверху, пробирается ей под кожу, царапает рёбра, холодными пальцами пробегает по позвонкам — от поясницы к шее, хватает за волосы. Пока мягко, но ясно давая понять что ситуация может быстро изменится. Судзука тяжело дышит. Пытается сглотнуть, но что-то не даёт ей и она кашляет сгибаясь пополам. Руки позволяют ей откашляться, а затем снова выпрямляют, не давая шевелится, придерживая за волосы. — Посмотри на меня, Су… — шепчет слабый лишённый эмоций, будто слова выговаривает робот, голос. Судзука мотает головой, вжимает её в плечи и беззвучно скулит, наконец собираясь с силами и предпринимая попытку вырваться из хватки того, что сейчас стоит там — в сантиметре за её спиной и держит её, как держат за шкирку нашкодившего котёнка, не давая вырваться, накрывая ледяными волнами колючего ужаса. — Пожалуйста, прости меня. — Ах ты сука, ты думала я тебя здесь не найду? — холодные пальцы всё так же держат её за волосы и тянут голову в сторону, заставляя взглянуть на вопрошающего. — Я не хотела чтобы всё получилось так, я не хотела! — Ты врёшь так же плохо, как и делаешь всё остальное, Су — голос снова стал спокойным и безэмоциональным. Чужая ладонь всё так же держит её за волосы, а вторая ложится на горло и начинает медленно его сжимать, впиваясь ногтями в кожу. — Это всё из-за тебя… — голос всё такой же спокойный. Этот контраст чудовищно неправильный, неестественный, глупый! Чужие руки сжаливаются и ослабляют свою хватку на её шее. — Су, скажи мне, зачем ты это сделала? Так я нравлюсь тебе больше, да? — Оно тянется своей, до неправильности ломкой, какой-то изогнутой рукой к её лицу. Касается холодными, вымазанным красным, пальцами её щеки. Поворачивает к себе. Судзука поворачивает голову, смотрит этому в то, что было когда-то лицом и кричит. Кричит, скручиваясь в очередном приступе кашля. Теряя равновесие и падает. Задыхается и пытается встать. — Любишь смотреть в зеркала, Су? — мягко вопрошает сломанная фигурка напротив, присаживаясь рядом и гладя её по щеке. Судзука чувствует, как из глаз текут слёзы и смешиваясь с красным чертят розовые акварельные дорожки по её щекам. — Ответь мне! — Голос того, что почему-то присвоило себе голос её Моа, вновь ломается, и оно бьёт её по щеке. Судзука снова падает на колючий лёд, проваливаясь в него, увязая контурами рук, тихо плача и пытаясь подняться. — Я не знаю… Моа, пожалуйста… Да? — Её снова тянут вверх, вырывая из начавшего поглощать свою жертву льда и ставят на дрожащие ноги, всё ещё держа за шею, не позволяя вновь упасть. — А теперь посмотри на меня, Су и скажи, хочу ли я видеть себя в зеркале? Судзука трясёт головой, но ей больше не дают вырваться. — Моа, прости меня. — Розовые дорожки стекает с щёк, падают каплями на футболку, щиплют кожу. То, что было Моа стоит напротив и смотрит на неё. У неё нет глаз, но Судзука чувствует её взгляд. Она тянет трясущиеся руки к красным бесформенным осколкам того, что когда-то было её Моа. — Я не хотела, чтобы всё так получилось. Проснись, Су, я скучаю… — холодные пальцы разжимают свою хватку и Судзука падает вниз, проваливаясь сквозь лёд, погружаясь всё глубже, глотая ледяную чёрную смолу и…

***

Она просыпается и вдыхает воздух заложенным после сна носом. Душно. Темно. Так же. Она трёт глаза и слепо шарит рукой под подушкой. Достаёт телефон — нет сети. Она снимает блокировку и залезает в сообщения и жмёт на единственный контакт. Привет, захватишь меня после репетиции сегодня я дурочка сумку с ключами от квартиры забыла

Вам как, лимузин?

Или лучше карету подать, миледи?

Мне и твоей кареты хватит Не будь такой букой. Дуй ко мне, Су. Пожалуйста

Ладно, ладно, жди

Минут через 30 подъеду

Спасибо! Судзука глупо смотрит на экран пару минут. Моргает, трясёт головой и пишет:

Моа? Ты здесь? Напиши что-нибудь.

Пожалуйста!!!

Ошибка отправки.

Сеть в данный момент недоступна.

— Моа, почему… — Судзука тушит экран, размахивается и собирается кинуть телефон туда, где в темноте должна прятаться стена, но замирает. Включает экран заново, и тыкает на иконку фонарика. Яркий луч прорезает темноту комнаты, выхватывая из темноты… Ничего. Оглушающе бескрайнее и глухое ничего. — Это ведь не правда, да? — Судзука нервно смеётся, медленно поднимается и на негнущихся ногах плетётся по пустому ничему, всё ещё надеясь высветить в темноте хоть что-то. Вокруг бесконечная, всепоглощающая чернота, как если закрыть глаза и представить, что пол — это прозрачный бесконечный лёд, такой тонкий, что его не видно, но ты его ощущаешь, а вокруг ничего. А теперь ты открываешь глаза и понимаешь, что ничего не изменилось, а глаза ты не закрывал. Судзука оборачивается — её кровать всё ещё тут. В пустоте. Единственное, что тут есть кроме её самой и телефона. Судзука моргает пустыми, видящими ничего глазами и идёт обратно к кровати. Садится, зарывается в одеяло, зажмуривается и кричит, а когда сил на крик больше не остаётся, она просто сидит, и всё так же закутавшись в одеяло принимается раскачиваться из стороны в сторону, постукивая костяшками пальцев по дереву кровати, пытаясь хоть чем-то заместить оглушающую тишину вокруг. Тук-тук. Тук… Она останавливается. Тук. Тук-тук. Стук не прекращается. Она слушает. Встаёт, выпутывается из одеяла и идёт на стук, не открывая глаз. Тук-тук. Громче, ближе. Тук-тук. — Тук-тук, Су — тихий голос звучит за спиной, на секунду оглушает, заставляя замереть на месте. Ноги перестают слушаться и она оседает на пол. — Су… я уже думала, что не найду тебя. — Моа… Мне страшно, я не понимаю… — Ты врёшь так же плохо, как и водишь, Су — что-то упирается ей в плечо, а знакомые руки обнимают со спины, нежно касаются, обжигают холодным пальцами кожу под футболкой, прижимают к себе. Внутри становится до тошноты пусто. Она больше не боится. — Моа, пожалуйста. — Она хочет повернуть голову, но тонко-красные пальцы мягко касаются её подбородка и останавливают. — Моа, я хочу… Розовые акварельные дорожки снова текут по щекам, падают на футболку, щиплют кожу. — Тебе не нужно смотреть на это, Су. Я всегда буду тут, с тобой. Только не открывай глаза. Никогда не открывай глаза.