Однажды

Вокруг ничего нет. Прижимая подушку к груди, Юнги жмурится, позволяя горячим слезам стекать по лицу. Они бегут дальше, спускаются по шее и пропадают в воротнике домашней растянутой футболки. В комнате горит тусклый раздражающий свет, но ни выключить, ни включить нормальный Юнги не может. Встанет с кровати — упадет от того, как сильно дрожат ноги, всё тело, от переполняющей его боли. — Тебе просто надо согласиться. Юнги сжимает в зубах наволочку, качает головой из стороны в сторону и давится, чувствуя как из легких выбивает весь воздух. Толстое одеяло скрывает его худое тело, прячет от всего мира, но не может защитить от внутренних переживаний и страданий. С кухни кричит отец, ругается из-за грязной посуды в раковине. Этого достаточно, чтобы сбросить Юнги с обрыва и дать ему удариться об острые скалы. Голос сорван, крик не доходит до чужих ушей. Он один, окруженный темнотой и холодом, мыслями в голове. — Долго ты будешь терпеть это? Голос ласкающий, руки горячие. Юнги чувствует дыхание на своей шее, чужое присутствие за спиной, и боль понемногу утихает. Сейчас он не хочет отталкивать, кричать изо всех сил, не хочет сбегать. Тяжелые веки медленно закрываются, истерзанное сознание погружается в тревожный сон. Вокруг ничего нет. Когда наступит следующий день, Юнги придется встать с кровати и выйти из дома. Зеркало останется проигнорированным, туда даже не посмотрит — заранее знает что увидит. Юнги пойдет на работу, проглотив всю боль и недовольство. Вечером встретится с друзьями. Они будут сидеть за столом, закажут пиццу, газировку и будут разговаривать. Юнги посмотрит на них, улыбнется, а внутри согнется и заплачет. Друзья обнимут его, похлопают по спине и будут спрашивать как у него дела, но Юнги этого не услышит. Просто он тонет в окружении людей и не может протянуть руку, попросить помощи, потому что боится. Боится помешать, отвлечь, стать обузой. Потом он пойдет домой, посидит с отцом, обсуждая прошедший день друг друга, и они разойдутся по разным комнатам. Юнги снимет уличную одежду и снова залезет под одеяло, позволяя ему придавить худощавое тело к кровати. Дыхание медленное и тяжелое. В углу комнаты снова слышится шорох, но он не оборачивается. Знает, что это Чонгук. — Ты выглядишь жалко, отказывая мне. Юнги снова обнимают, прижимают к горячему телу и целуют в шею. Он дрожит. Хочет одновременно и оттолкнуть, и прижаться к чужой груди. Так будет легче — боль уйдет. Вокруг ничего нет. Юнги избавится от сжимающих его рук и снова пойдёт в новый день. Чонгук отправится за ним следом, будет нашептывать что-то, тянуть руки, пытаться целовать. Он засмеется над чужой слабостью, скажет что-то колкое, что принесет невыносимую боль, а потом будет смотреть за тем, как Юнги сдерживает слезы сидя в офисе среди коллег. Они просто не поймут, если он расплачется без причины. Не поймут, даже если причины будут. Вокруг ничего нет. Юнги снова зарывается в одеяло. Он обнимает себя руками, ногтями впивается в кожу и царапает. Слюна течет по подбородку, слезы заливаются в рот. Тихий вой Юнги тонет в хло́пке подушки. — Ответ перед тобой. Не упрямься. Юнги бьется головой о стену, скребет ногтями и тихо плачет, пытаясь не разбудить отца. Но руки на его плечах мягкие, забирают всю боль, и держаться уже не хочется. Сил не осталось. Юнги позволяет Чонгуку прижаться грудью к своей спине. Руки последнего гуляют по его телу, лезут под футболку, гладят и сжимают. В голове будто красный свет горит, сирена истошно воет, но Юнги уже сворачивать некуда. Он поворачивается в чужих объятиях, смотрит в темные глаза и трогает растянувшиеся в улыбке губы. — Я заберу всю боль. Я позабочусь о тебе. Тело начинает потряхивать, из горла рвётся громкий смех. Уже наплевать, что за стеной отец, а на улице ночь. Юнги хватает Чонгука за плечи, давит на них и опрокидывает на кровать, сразу же забираясь сверху. Над ним смеются. — Ты не должен бояться. Ты не один. Юнги накрывает чужие щеки руками и шмыгает носом. Громкий смех сменился тихими рыданиями. В последний раз Юнги смотрит в чужие глаза и наконец-то прижимается к теплым розовым губам. Чонгук в эту же секунду обхватывает исхудавшее тело своими руками и прижимает к себе так крепко, как никто и никогда. Он улыбается в поцелуе, гладит спину и бедра, зарывается рукой в темные волосы, пытаясь унять чужую дрожь. Боль ушла, сирена замолкла. Вокруг ничего нет. Теперь уже окончательно.