***
Ночь наступает, но сна ни в одном глазу. Чонгук смотрит на луну через окно так долго, что его слизистая подсыхает. Глаза печёт, кажется, словно бы их стянули сверху плёнкой. Только поэтому, внушает себе Чонгук, только поэтому с них скатываются слёзы. Всё больше и больше, пока тело не начинает дрожать, а изо рта не вырываются всхлипы — так много всхлипов, что в них можно захлебнуться. Пальцы сжимаются на одеяле и тянут, словно бы пытаясь удержаться за что-то. Но ничего не получается, как сильно бы он ни старался. Он падает, и ничто не может его удержать. Ничто не может… — Тише, — это шепчут сзади, перетягивая руками за грудь и словно бы резко выдергивая из тёмной пропасти. Чонгук делает судорожный вздох, вдруг осознавая, что до этого не дышал вовсе. Его всего трясёт и морозит, а в районе груди обжигает чужими руками, кругами расчерчивающими на его коже замысловатые узоры. И Чонгук сжимает зубы, жмурится. Мозг его делает что-то странное: словно бы защищаясь от боли, он заставляет его прильнуть ближе. И всё его тело: руки, ноги и туловище — оборачиваются к человеку позади. И неважно, какое у него лицо, какой голос — Чонгук обвивается вокруг него. Прячется, утыкаясь мокрым носом в пышущую жаром шею. На его спине рисуют руны и тихо шепчут что-то на языке, который Чонгук никогда не слышал. Но он красивый, спокойный: после слов, сказанных на нём, внутри будто становится легче. Чонгук шумно выдыхает, так, что пузырь, засевший поперек гортани, лопается, и он наконец может наполнить лёгкие воздухом. Он чувствует себя в шкуре зверька, заплутавшего в густой чаще, но наконец нашедшего тропинку к родным землям — это странно, потому что таких у него не было. — Ночью тяжело найти себя. Я иногда пугаюсь, потому что не вижу собственных рук, — в какой-то момент начинает различать слова Чонгук. Это становится для него внезапным откровением, и он замирает, не понимая, почему лежит в обнимку с человеком, знакомым ему от силы полдня. — Ночью всё другим кажется. Очень легко потеряться. Чонгук и теряется — в чужих руках. Он стонет, несчастно скулит, пока его утешают.***
На утро всё неловко. Чай, жаренные яйца, вызов эвакуатора. — На улице минус десять, а ты ходишь без шапки, — Тэхён говорит это, стоя у двери, когда они собираются выходить наружу. — Вот. Затем, не спрашивая, он одевает свою нелепую ушанку на Чонгука, да так, что она закрывает весь обзор. Чонгук недовольно натягивает её выше. Он открывает рот, чтобы начать протестовать, но Тэхён тут же кладёт на его губы палец, и это так неожиданно, что Чонгук каменеет. — Нет, ты её не снимешь. На этом разговор окончен. Дальше под ботинками хрустит снег, а грузный дядечка говорит что-то нецензурное, спасая машину Чонгука из снежного ненастья. Тэхён околачивается где-то рядом среди могил, шепчет под нос околесицу, создаёт вид безумца, будто бы болтая с призраками. У Чонгука от него мурашки. Кладбище холодеет, и оттого хочется домой к тёплому обогреву и панорамному виду на серые пики зданий вместо могильных плит. Жить здесь долго — свихнуться можно. Одного взгляда на этого странного Тэхёна хватало, чтобы всё понять. — Ну… — Чонгук шмыгает покрасневшим носом, утирает норовившие стечь сопли рукой, облачённой в скрипящую перчатку. — …Пока? Тэхён смотрит с секунду, улыбается — чем дольше, тем жутче становится его улыбка. Чонгук уговаривает себя, что ему только кажется. Это всё придумки. Враки его воображения, связанные с одиноким пребыванием Тэхёна в маленьком домике, доставшемся ему от бабки-ведьмы. — Ещё увидимся, — говорит вместо этого Тэхён и скрывается среди надгробий так быстро, что Чонгук едва улавливает это. — Как вас только по зиме угораздило колесо пробить, — отвлекает на себя внимание владелец эвакуатора. — Вот беда. Чонгук кивает. И правда — беда.***
Несколько следующих дней Чонгук уговаривает себя, что не ездит на кладбище не потому, что не имеет желания больше сталкиваться с Тэхёном, а потому, что его отдел завален работой. Он изнуряет себя до возможного максимума, делает это, чтобы хоть одна ночь обошлась без слёз и ещё… ещё без внезапно нахлынувших воспоминаний об утешении: как было приятно, когда в темноте кто-то есть позади, кто не даёт упасть и сорваться, кто стирает внутреннюю истерику в ничто неясным шепотом. Но это не помогает, это никогда не помогало. Его подушка уже давно пропахла солёным морем, он тонет в нём, задыхаясь, сбивая одеяло в ногах в кучу. Успокоительные мало чем помогали, как и снотворные. Но те руки… те руки, казалось, смогли сделать с ним нечто невозможное. Захлёбываясь этой мыслью, Чонгук наконец засыпает. Обычно ему ничего не снится, а если да, то это настолько ужасно или больно, что поутру кажется, будто Чонгук вовсе не спал несколько суток. Это сон о Чимине, как всегда. Они начинаются одинаково: с его улыбки. И заканчиваются всегда его оголённым белым черепом, чёрными впадинами глаз среди чернозема. Чонгук просыпается с криком и потом, градом с него сходящим. Он шумно дышит, хватаясь за грудь, и первые секунды никогда не может понять, где находится. Взгляд мечется вокруг. Из окна на него кто-то смотрит горящими глазами. Лакрица? Хвост гладит стекло, и Чонгук моргает. Конечно, это не кошка, просто мерцающие звёзды. Здесь, на семнадцатом этаже, не может быть никаких кошек. Не ездить к Чимину долго невозможно: затапливает чувством стыда, мыслями, что Чонгук бросил его там совсем одного. Он собирается с духом в этот раз, прежде чем преодолеть порог кованых ворот. В обычный день на кладбище тяжело кого-то встретить, поэтому Чонгук не удивляется гробовой тиши. Дорожки сейчас, оглядываясь на прошлое, вдоволь присыпаны золотым песком, и мужчина ни разу не поскальзывается, доходя до надгробья Чимина с букетом пионов. Он проделывает обычный рутинный ход действий: убрать завядшие цветы из вазы, заменить их новыми, очистить всё вокруг от мелкого мусора из палочек и сухих редких листиков. Затем он просто стоит так долго, как только это ему удаётся. Обычно из интересного на кладбище были только Тэхён и его кошка, но в этот раз Чонгук не видит никого из них. Внутри и снаружи абсолютная пустота. Доходя до состояния, когда становится зверски жарко и в порыве хочется раздеться догола и зарыться с головой в сугроб, Чонгук покидает своего любимого. Солнце давно опустилось, от него на небе остались только едва видные разводы. Чонгук выпускает пар изо рта, уже будучи в машине, и пытается её завести. Двигатель яростно шумит и глохнет. Снова и снова. — Да не может быть, — шепчет Чонгук под нос, повторяя попытки ещё несколько раз. Ничего не получается. Его машина не заводится. Такое бывало пару раз — Чонгук знает, что нужно залезть под капот, но совершенно не разбирается даже в примитивной механике. Его губы крепко поджимаются, он достаёт телефон, тихо молясь, и с облегчением выдыхает, когда обнаруживает, что зарядки достаточно для вызова помощи. Однако он так и не нажимает на кнопку, его палец отчего-то замирает и не двигается, а глаза поднимаются в сторону маленького кирпичного домика, из дымохода которого валят серые густые облака. Что взбрело в голову? Почему ноги несут его вперёд? Почему он идёт к чужому порогу? Чонгук сам не понимает, охваченный странным чувством. Будто и не своей рукой вовсе он стучит в деревянную дверь, за которой сразу же слышится грохот, а затем на пороге резко возникает взлохмаченный Тэхён, и его глаза делаются неприлично большими при виде внезапного гостя. — Чонгук? — Привет. — Чонгук пытается улыбнуться, но выходит какая-то странная гримаса. — Что-то случилось? — Тэхён выглядит обеспокоенным, осматривая фигуру перед собой с головы до пят. Кожа под одеждой из-за его проникновенного взгляда чешется. — Ну, моя машина, она… — бормочет мужчина невпопад, язык его заплетается. — Проходи, — перебивает Тэхён и пропускает Чонгука внутрь, поспешно закрывая дверь и сохраняя тепло дома в его стенах. — В общем… — Нужно прочистить горло, прежде чем продолжить, придумывая ложь на ходу: — Моя машина не заводится, а я не могу никому позвонить, потому что телефон снова сел, и поэтому я пришёл к тебе. — О, — Тэхён кивает, кажется, что в его глазах что-то меркнет, но, возможно, это лишь тень от его волос, — тогда я помогу тебе, давай мы… В этот момент кто-то звонит Чонгуку. Конечно же, поставить телефон на беззвучный режим он не догадался. Возникшая мелодия похожа на резкую трещину среди льда, на котором стоишь, совершенно этого не ожидая. Чонгук растерянно хлопает по карманам, бормоча под нос «что же это такое, наверное, просто заглючил», и суетливо копошится в пальто, пока Тэхён смотрит на него с очевидным снисхождением. Хочется поскорее убраться из дома; Чонгук сам не понимает, почему вообще стоит здесь. — Я пойду. — Он разворачивается, пристыженный, но, когда кладёт ладонь на ручку двери, его прошибает чужим голосом — и он совсем не может двинуться. — Чонгук, тебе не нужно искать причину, чтобы прийти сюда. Затем Тэхён тянет его за руку, и Чонгук моргнуть не успевает, как уже сидит в одних лишь свитере да джинсах на диване среди пряжи, спиц, книг и журналов с кружкой горячего чая в ладонях, а Тэхён бегает вокруг, предлагая то мармелад, то печенье. Попутно он рассказывает небылицы про призраков и что вчера прогонял от окна несколько таких, потому что Лакрица без конца шипела, сидя на подоконнике и глядя через стекло в темноту. — Ты сказал, что не веришь в магию. — Чонгук жевал, не совсем понимая, в какой момент в его руке оказалось печенье. Должно быть, Тэхён незаметно всучил его, пока бегал от холодильника и обратно. — Ну конечно. Но призраки — это ведь совсем другое дело. Клянусь, я не раз слышал, как моя бабуля хохочет, когда я что-то роняю или не могу найти. — Тэхён держит ухо востро, будто слышит смех бабушки и сейчас. Затем он качает головой и машет рукой: почудилось. — Тебе ни разу не казалось, что Чимин где-то рядом? Многие люди утверждают, что после смерти душа человека ещё какое-то время находится среди живых. Чонгук крепче хватается за ручку кружки. Слышать имя Чимина с уст Тэхёна странно. Хочется, чтобы он больше никогда его не произносил. Тэхён, видимо, понимает это, потому что Чонгук не отвечает, принимает серьёзный вид и перестаёт моргать. — Так или иначе, призраки никак не связаны с магией. Недопитый чай стынет, пока Тэхён продолжает болтать, и его рассказы залетают в одно ухо и тут же вылетают через другое. Чонгука начинает клонить в сон. «Так странно…» — думает он, пока потяжелевшие веки упорно клонит вниз. — Что это за чай? — спрашивает Чонгук, задумчиво перемешивая чаинки в кружке маленькой ложкой. — О, это мой любимый, — загорается Тэхён, — тут мелисса, бергамот, немного облепихи, мёд и корица. Тебе нравится? — Угу. — Чонгук медленно моргает, очертания перед глазами совсем мутные, световые пятна мелькают и гаснут, как светлячки. — Мне тяжело засыпать последнее время, ничего не помогает, а сейчас так клонит в сон. — Славно, тогда поспи. Кружку вынимают из рук, подталкивают в плечо, опрокидывают на диван, накрывают одеялом. Чонгук совсем не сопротивляется, у него и сил на это нет. Он вдруг понимает, как сильно вымотан, как он устал. Только прежде слеза всё равно скатывается по его щеке, такая горячая, словно недавно выпитый чай. — Не плачь, — говорит Тэхён и смахивает влагу со щеки большим пальцем. — Слёзы отпугивают хорошие сны. «Поэтому у меня никогда их не бывает», — успевает подумать Чонгук, прежде чем совсем теряется во внезапной сонливости. Ему ничего не снится, но он всё равно просыпается с быстро колотящимся сердцем где-то посреди ночи и сдерживает крик, когда видит перед собой чужое лицо. Тэхён спит на его руке, он полусидит на полу, так как Чонгук занял весь диван, и его поза выглядит совершенно неудобной. Чонгук даже чувствует маленький укор совести. Он переводит дух, не спуская глаз с чужого лица, пристально рассматривая прямой нос, чуть дрожащие ресницы и приоткрытый рот. Спящий Тэхён выглядит мило и совсем не внушает страха, его даже вдруг хочется погладить по мягким с виду волосам: настолько он напоминает какую-то пушистую зверушку. Чонгук сдерживается. Он вслушивается в тихое дыхание, шум ветра за стенами, треск углей в камине и топот со второго этажа. Последнее его напрягает, и весь он в секунду каменеет от странного звука. Кто-то ещё есть в этом доме? Он хмурится, но когда пытается услышать шаги во второй раз — ничего не выходит. Напряжение не покидает его, хотя шум с верхнего этажа больше не возвращается, а тишина настойчиво намекает, что ему почудилось. В любом случае, Чонгук быстро обо всём забывает, когда Тэхён шевелится, причмокивая, и вдруг утыкается носом ему в шею. По телу бегут мурашки, поджимаются пальцы на ногах. Чонгук задерживает дыхание и совсем не двигается, боясь разбудить парня рядом с собой, потому что совсем не знает, что ему тогда делать. Поэтому он ведёт себя крайне тихо до самого утра, понимая, что не сможет заснуть, когда кто-то зарыт лицом в его шее. Утром Тэхён стонет и морщится, потому что у него всё болит, а Чонгук сидит совсем беззвучно, делая вид, что тоже совсем недавно проснулся. Он топит зевок в ладони, наблюдая за парнем краем глаза, пока тот плетется к кухне ставить на плиту тяжёлый железный чайник ярко-красного цвета. Как и в первый раз, завтрак до крайности неловок. Чонгук жуёт свой омлет без особого аппетита, Лакрица вьётся у его ног под столом, мурча и выпрашивая ветчину. — Прости, что доставил столько неудобств, — Чонгук бормочет это, пока Тэхён возится под капотом его машины, шумя гаечным ключом. Как оказалось, он смыслил в механике: не то чтобы очень хорошо, но уж всяко лучше Чонгука. — Ничего, мне в радость помогать тебе. Хватит извиняться. — Тэхён выныривает наружу, и Чонгук всего секунду смотрит на него, прежде чем разразиться смехом, чего он сам от себя не ожидал. Однако вымазанная мазутом верхняя губа Тэхёна настолько схожа с гитлеровскими усами, что он не смог сдержаться. — Мне нравится, когда ты смеешься, делай это чаще. Стоит Тэхёну это сказать, и Чонгук тут же прекращает. Это случилось впервые за долгое время. В последний раз… Чонгук не помнит, когда смеялся в последний раз, должно быть, до известия о том, что Чимина нашли убитым. В тот день он возвращается домой в смешанных чувствах. Происходит что-то необъяснимое, что путает и заставляет усомниться в собственном здравомыслии. Чонгук понимает, что это то, на что он не в силах дать ответ, и потому особо сильно не пытается его найти. Он просто вновь это делает. Без причин, без слов. Каждый раз после посещения кладбища он идёт к маленькому кирпичному домику, где его словно бы всегда ждут, отпаивая чаем и укладывая на диване. Иногда Чонгук спит один, а иногда Тэхён оказывается где-то позади, и, когда он рыдает посреди ночи, его успокаивают абсолютно магическим образом. В итоге он находит всему очень простое объяснение: невероятным образом Тэхён действует на него так, что он в состоянии проспать за сутки больше пяти часов, и это настолько ошеломляюще, что Чонгук больше не может спать в собственной квартире. Тэхён не жалуется на его частые появления, кажется, он, наоборот, чрезмерно этому рад. — Ты говорил, что хочешь попробовать жареного осьминога, смотри, что я купил! — Тэхён сияет, показывая недавно перешедшему порог Чонгуку нечто склизкое и уродливое. — Урвал последнего! Чонгук отшатывается, когда Тэхён приближается к нему, потому что в какой-то момент осознаёт, что осьминог всё ещё жив и цепляется за запястья и длинные пальцы, витиевато обхватывая их своими пульсирующими щупальцами. Мужчину изнутри пробирает дрожь, и, должно быть, в его глазах отражается настолько очевидная паника, что Тэхён не может не начать совать морского жителя ему в лицо. Чонгук сбегает от него, перепрыгивает через вещи на полу, журнальный столик и диван, оббегает кухонный стол, пока Тэхён носится за ним по всему дому. — Ну чего ты, он же такой милашка, посмотри на его глазки! — Он сюсюкается с осьминогом, пока Чонгук стоит от него по другую сторону стола, вооружившись половником, которым, в случае чего, сможет оборониться. — Совсем же не страшный! — Он мерзкий, — морщится Чонгук, — но самое главное, что он живой и у него щупальца. — Я назвал его Осборн. — Я думал, ты собрался его пожарить, — напоминает Чонгук, складывая руки на груди. Он переглядывается с Лакрицей, которая сидит на полу и явно ждёт, что ей тоже перепадёт кусочек Осборна. — Да, ну… — Тэхён корчит гримасу. — Он так жалостливо смотрит на меня, как я могу его убить? Чонгук молчит. Он тоже не представляет, что сможет вынести вид Осборна на тарелке. В итоге осьминога заселяют в пластиковое ведро, куда Лакрица то и дело заглядывает мордой, а ужинают они лапшой быстрого приготовления из запасов. Явный минус домика на краю кладбища состоит в том, что сюда не осуществляется доставка и, конечно, здесь то и дело пропадает свет. Когда это происходит, звучит громкий хлопок, а затем лампочки резко гаснут. В такие моменты Чонгук всегда ощущает, как его сердце падает в пятки, а за спиной словно бы кто-то стоит, дыша в его затылок холодом. Ещё Чонгуку кажется, что, когда свет потухает, с Тэхёном что-то происходит, и порой он видит нечто странное в его глазах. Но он всегда списывает это на темноту, потому что в ней вещи зачастую кажутся другими, и, может, людей это тоже касается. В один из таких дней Чонгук просыпается, словно его рывком выдёргивают из сна. Он помнит, что Тэхён гладил его по голове и шептал что-то неразборчивое и странное, пока он не перестал его слышать, но сейчас он один, а вмятина на пледе от чужого тела давно остыла. Сердце встревоженно колотится, а в окно кто-то скребётся; где-то вдалеке воют волки. Чонгук медленно оборачивается к окну и приоткрывает рот, но успевает сдержать в себе крик, когда понимает, что об стекло тарабанит ветка неподалёку растущего дерева. Он проводит рукой по лицу и медленно встаёт, намереваясь понять, куда посреди ночи мог запропаститься Тэхён, но не успевает этого сделать: Лакрица мяучит, сидя у входной двери, и явно просит, чтобы её выпустили наружу. — Где твой хозяин, а? — шепчет Чонгук, подходя к ней, но кошка продолжает сторожить дверь, размахивая хвостом. В темноте её почти не видно, и лишь лунный свет позволяет разглядеть смутные очертания. — Сейчас-сейчас. Чонгук приоткрывает входную дверь, но кошка не выходит. Её хвост перестает гладить пол, она замирает и совсем не двигается, только её уши изредка дёргаются. Чонгук хмурится, приоткрывая дверь пошире. — Не собираешься идти? Ну же, холодно, — поторапливает он её. — Закрой! Чонгук, закрой! — громкий голос Тэхёна слышится со второго этажа. Затем по лестнице проносится его фигура, да так быстро, что Чонгук удивляется скорости. Его отталкивают, а затем захлопывают дверь, да так сильно, что дрожит стена, к которой Чонгук притискивается. — Я же сказал закрыть! В этот момент что-то врезается в дверь снаружи. Бам! Чонгук вскрикивает, а Лакрица шипит, выгибая спину. Ветер на улице завывает громче, а ветка яростней тарабанит по стеклу. В горле встаёт ком, а кислород словно бы перекрывают, перестав снабжать лёгкие. — Разве ты не знаешь, что если кошка смотрит на улицу и не выходит из дома, то это значит, что она видит там кого-то? — вопрошает Тэхён, подступая ближе. Чонгуку чудится, что глаза парня яростно полыхают и что волосы странно топорщатся, быть может, даже шевелясь. — Жить надоело? — Что? — Чонгук прижимается ближе к стене, опираясь о неё затылком и жмурясь. В голове раздаётся ужасная боль, в венах стынет кровь. — О чём ты говоришь? Кого может видеть в темноте кошка? Что там такого страшного, раз Тэхён так разозлился? Он вновь про сказки о призраках? Чонгук ясно дал понять, что не верит в эти бредни. Не существует никаких призраков, это всё небылицы и придумки. Как и монстры, живущие в шкафу и под кроватью: их сочинили для детей, чтобы те быстрей засыпали и слушались родителей. — Тихо. Тэхён вдруг накрывает рот Чонгука ладонью и вслушивается. Секунды проходят в безмолвии, но Чонгук не улавливает никаких новых звуков, кроме того, что Лакрица издаёт иной раз. Он уверен, что она шипит на волков или ещё какую живность, выходящую из леса ночью. Но он не говорит этого Тэхёну, потому что тот всё ещё напряжён, даже когда отходит на шаг, вновь укладывая Чонгука на диван и как следует подталкивая со всех сторон одеяло, будто бы это должно от чего-то Чонгука уберечь. — Уже можно говорить? — Чонгук тихо шепчет. В этот момент Тэхён склоняется над ним, напряженно вглядываясь в лицо. Он смахивает со лба Чонгука волосы и кивает. — Что ты делал там, на втором этаже? — Услышал странные звуки, — жмёт Тэхён плечами, осторожно устраиваясь рядом. — Туда иногда может забраться всякое мелкое зверьё, приходится от него избавляться, прежде чем оно напакостит. Однажды туда заселились бурундуки и перегрызли уйму досок. — Почему ты не показываешь, что там? — Там ничего нет, Чонгук. Только грязь, незачем тебе туда. Чонгук не стал ничего отвечать. В последнее время он перестал замечать, что стоило ему закрыть глаза, и он сразу же засыпал. Он бы хотел знать, от чего подобное начало происходить с ним, но понимал, что это навсегда останется для него великой загадкой.***
Так зима подходит к своему завершению и наступает март. Снег тает ещё в феврале, однако действительно тёплое солнце появляется лишь в начале весны. Теперь Чонгук мог сидеть на кладбище очень долго, и если раньше холод заставлял его уйти, то теперь это делал Тэхён. Как Чонгук понял, работа Тэхёна состояла в том, что он был смотрителем кладбища, но, в самом деле, действительно странным, потому что ни один прочий не стал бы за бесплатно ухаживать за брошенными могилами, а Тэхён отчего-то это делал. — Как я уже не раз говорил тебе, Чимин, этот парень и правда странный. Но, — Чонгук делает паузу, аккуратно смахивая с могильного камня невидимую соринку, как если бы Чимин стоял рядом и он ненавязчиво коснулся его плеча, — я думаю, он начинает мне нравиться? Это плохо? Что мне кто-то нравится? Ты бы сказал, что рад за меня, знаю-знаю. Но… мне так стыдно. Перед тобой, перед ним. Я думаю, недавно Тэхён хотел поцеловать меня, но… Чонгук жмурится, вспоминая недавний эпизод с опалёнными щеками. Он не уверен в том, что Тэхён действительно намеревался поцеловать его, но ему так показалось. Была ночь, и к Чонгуку не шёл сон, так что Тэхён делал это странное и уже, казалось, рутинное действие, зарываясь пальцами в его волосы. Та ночь была необычайно спокойной, Чонгук даже не плакал, не было жутких звуков или чего-то зловещего, как вдруг лицо Тэхёна начало приближаться. Когда между их губ осталось минимальное расстояние, нос Чонгука вдруг яростно зачесался, и он резко обернулся в другую сторону, чихая. Теперь ему было любопытно: если бы не напасть с чиханием, поцеловались бы они или же он просто навыдумывал всякого. Ему совестно, что эти мысли посещают его, пока он стоит среди могил, но он не в силах остановить их. В этот момент Тэхён появляется как всегда незаметно. У него в руке мешок с мусором, и он осторожно ставит его на землю, прежде чем встать рядом с Чонгуком, сохраняя почтенную минуту тишины перед могилой Чимина. — Ты готов идти в дом? — спрашивает он всегда одно и то же. Не «ты стоишь тут слишком долго, идём», не «хватит тосковать по нему» или «уже поздно». Он просто интересуется, может ли Чонгук сейчас пойти с ним, а Чонгук никогда не говорит, что останется. Ему не хватает, чтобы кто-то напомнил ему о времени, в котором он совершенно теряется, и он всегда благодарен, что Тэхён уводит его. Даже до знакомства парень напоминал о часах — хватало его присутствия где-то неподалёку, чтобы вспомнить о жизни и о том, что она не остановилась после смерти Чимина, а всё ещё движется вперёд в том же темпе. Они движутся в сторону дома, проходя сквозь цепляющийся за одежду куст репейника, ранние дикие розы и громоздкий склеп, увитый плющом, который Тэхён намеревался в скором времени вырвать с корнем. — Что ты хочешь сегодня на ужин? — спрашивает Тэхён как всегда по пути. — Может, сделаем пиццу? Курица и ананас? Сердце тягостно колет. Выражение боли отражается на лице Чонгука, и Тэхён тут же спохватывается, хватая его свободной рукой за запястье. — Всё нормально? — Просто Чимин обожал ананасовую пиццу, — шепчет тихо Чонгук и не знает, зачем вообще это говорит. Теперь хочется плакать. — А я терпеть не могу ананас, поэтому он выбирал его с моих кусков. Вдруг вспомнил. — Оу, — Тэхён замолкает и так же быстро, как и взялся за чужую руку, отпускает её. — Тогда можем просто сделать пепперони, — предлагает он, уже будучи у порога дома. Так что они едят пепперони, но какой бы вкусной та не была, Чонгук отчего-то всё равно ощущает на рецепторах языка ананасовую кислоту. Он так и не доедает второй кусок и плетётся к дивану, пока Тэхён в молчании моет посуду. Из телевизора тихо играет передача, что-то про экстрасенсов и мистику с волшебными стеклянными шарами: Тэхёну такое нравилось. Чонгук слушает вполуха, без особого интереса ковыряясь в жестяной коробке из-под печенья, начиненной пуговицами и пёстрыми лентами, которыми Тэхён украшал свои чересчур яркие свитера, шарфы и шапки. В скором времени Тэхён тоже садится на диван и берётся за спицы, вяжет отточено и слажено, никогда не упускает с крючка петли, заставляя тем самым Чонгука впадать в некое подобие гипноза при наблюдении за этим делом. После шестого ряда «хлебного колоса» Тэхён подаёт голос: — Если хочешь, можем поговорить о нём. Ничего страшного, мне будет интересно послушать. Чонгук закусывает губы и, пока шарф продолжает вязаться, опускаясь длинной радужной полосой к полу, он рассказывает о Чимине. Об их знакомстве, поездках, жизни и приятных моментах. Он не говорит ни слова о смерти. К концу его рассказа заканчиваются два клубка ниток и несколько телевизионных передач. Тэхён слушает всё тихо, не перебивает и лишь понимающе кивает, угукает и улыбается. Когда голос Чонгука затихает, он гладит его по голове и благодарит за сказанное, а Чонгук вдруг чувствует необъяснимый порыв и крепко его обнимает. Как только он мог думать плохо о ком-то таком замечательном, как Тэхён? Этой ночью они целуются. Тэхён примеряет шарф на Чонгуке, повязывает его вокруг шеи, а затем замирает, понимая, насколько близко к друг другу они оказались. Шарф тёплый и щекочет щёки пухом; когда Тэхён наклоняется ниже, хочется в порыве спрятаться в ярких нитках, но Чонгук призывает себя не двигаться. Когда они целуются, что-то громко хлопает над головой — это лопается лампочка и гаснет свет. От испуга Чонгук резко дёргается и прикусывает губу Тэхёна, да так сильно, что в воздухе появляется запах крови. Сердце колотится просто безумно. За стенами дома, вдали, громко воют волки. Лакрица шипит в отражение окна, походя на шаровую молнию из-за вздыбившейся во все стороны шерсти. Становится страшно, но Тэхён рядом громко дышит, его дыхание горячее и глубокое, и, когда он вновь целует Чонгука, его большие ладони зарываются в волосы и притягивают с таким напором, что шея, обвязанная шарфом, начинает ныть. — Тэхён? — удаётся прошептать Чонгуку. Его целуют слишком быстро, чтобы он успел сказать «подожди». Кажется, шарф на шее крепко её стягивает, настолько дышать становится трудно. Или, может, Чонгуку так просто кажется. Язык Тэхёна заполоняет рот полностью, он обволакивает десна и зубы, будто бы стремится заползти в горло. Несколько секунд Чонгук им давится, с напором скребётся о чужие плечи, дёргает коленом и паникует, потому что словно бы не может двинуться. Тэхён гладит его по щекам, рисует большими пальцами узоры на коже, как всегда делал, если Чонгук не мог заснуть. В конце концов, мышцы в теле становятся мягкими, кости тают, будто сахарные. Тело вязнет в чем-то невидимом, утопает в Тэхёне. Веки тяжелеют, открыть их совсем невозможно. Язык лениво кружит вокруг чужого, ласкается с ним кончиками, то толкает вперёд в рот, то притягивает наружу. Чонгук издает непонятливый мычащий звук, что-то жалкое и тихое, что, однако, заставляет Тэхёна повалить Чонгука на спину и прижаться к нему всем телом. В рёбра тычутся острые спицы, но Чонгук совсем этого не замечает. Радужный шарф летит в сторону, а за ним и остальная одежда. Пока за окном глубокой ночью воют волки, Чонгук вторит своими стонами им в ответ.***
Однажды во время работы Чонгук задерживается допоздна, и даже тогда Тэхён звонит ему, произнося вкрадчивое: — Ещё не спишь? Они стали часто болтать по телефону с их первой ночи, за которой следовали вторая и третья, и ещё множество, которые Чонгук перестаёт считать. Медленно и незаметно его душа, его сердце исцеляются, и он не замечает, как это происходит, но всё чаще он начинает гостевать в доме Тэхёна, перестав заходить на территорию кладбища. В нём всё ещё много тоски и укора, но Чонгук не прекращает попытки если не борьбы, то единения с ними наряду с новыми чувствами. — Ещё нет, закопался в бумажках. А ты почему не спишь? — Тебя нет рядом. Чонгук прикусывает губу, раскачивая пальцами шары Ньютона на своём столе. Тихое «клац-клац» разбавляет тишину кабинета. — Мне приехать? — Поздно уже, не хочу, чтобы ты ехал по темноте. Дорога небезопасна. — Ладно, тогда приеду завтра. — Иди домой. Свари перед сном чай, который я тебе дал, и хорошо выспись. — Сделаю. — Чонгук улыбается в трубку, выходя из кабинета. После чая, завёрнутый в одеяло, сон настигает его быстро. В голове, уже по привычке, звучит голос Тэхёна и слова, значения которых Чонгуку так и не удалось распознать. На следующий день его коллега и по совместительству приятель — Намджун — перехватывает его за руку на парковке с вопросом: — Ты снова едешь на кладбище? И взгляд у него при этом такой печальный и сочувствующий. Чонгук мог его понять: второй год шёл, а он всё ещё был постояльцем сотен захоронений людских душ. Только вот Намджун не знал, что ободрённый духом Чонгук направляется к одной вполне живой. — Не совсем. — Что значит «не совсем»? — Намджун хмуро сводит брови. — Я кое с кем познакомился, ну, на кладбище. — От сказанного в смущении краснеют щёки. Намджун удивляется, но быстро пытается это скрыть, кашляя в сжатый кулак. — А, вот как. Я рад. Тогда удачи тебе, Чонгук. — Спасибо. В этот раз дорога занимает больше времени из-за непредвиденной аварии на магистрали, и Чонгуку приходится кусать ноготь на большом пальце, потому что внезапная задержка нервирует его. В итоге он приезжает к дому на окраине кладбища позже обычного: густая темнота успевает накрыть собой деревья и могильные камни. — Тэхён! — приходится громко звать, так как дом оказывается пуст, когда Чонгук пересекает его порог. Как только Чонгук думает начать звонить Тэхёну, в это же мгновение сверху, со второго этажа, слышится неясный шум. Чонгук останавливается, не решаясь сдвинуться с места. Но вдруг Тэхён упал и поранился? Только подумав об этом, Чонгук без раздумий бросается вверх по лестнице, распахивая дверь на чердак и тут же замирая. Внутри никого нет. Это пыльная старая комната с зеркалами, занавешенными тканью, и окном, плотно заклеенным картоном. Повсюду свечи: толстые, тонкие, почти сгоревшие до небольших пеньков и, напротив, едва тронутые. Они стоят на столе, скопом на полу, небольшими группами на подоконнике. Но свечи вовсе не такие странные, нежели повсюду развешанные камни и связанные крючком куклы, расставленные в ряд на кровати, сидящие на этажерке и стульях. А самое главное оказывается в центре: там начерченный мелом круг, разрисованный пятиконечной звездой, хранит в своём сердце игрушку, удивительно схожую внешностью с Чонгуком. Тёмные волосы, чёрный свитер, часы на правой руке. Мурашки ползут по затылку Чонгука, он делает свой первый неуверенный вдох, едва решаясь дышать. — Я же говорил, что здесь грязно. Жесткий голос Тэхёна за спиной заставляет Чонгука вздрогнуть. В комнате вдруг холодеет; из шкафа раздаются шебуршания. Что-то паранормальное происходит на этом чердаке, во что Чонгук с трудом в силах поверить. — Нужно было убраться здесь, я не хотел, чтобы ты это увидел. Тэхён обнимает со спины и грустно вздыхает, от его спокойствия Чонгук становится ещё более напряжённым. Впервые за долгое время хочется отойти, но решиться даже сделать шаг сейчас слишком тяжело. — Что это такое? — шёпот нерешительный, как и сам вопрос. — Комната, в которой жила моя бабушка. Я же говорил, что это её дом. — Я не про это спрашивал. Эти куклы, эти свечи, все эти амулеты, звуки, твои непонятные бормотания. Что это за чертовщина?! — Голос переходит в истерику. — Тише-тише, Чонгук… — Тэхён гладит мужчину в своих объятиях по плечам. — Успокойся, пойдём-ка отсюда, тебя пугает эта комната. Не нужно было тебе сюда подниматься. — Меня не комната, а ты пугаешь! Чонгук всё же вырывается из объятий и отскакивает, сшибая ногой несколько свечей на полу. Те с шумом катятся по паркету, раскручиваясь юлой. — Я пугаю тебя? — Горечь вперемешку с обидой звучит в вопросе. — Почему? Из-за того, что странный и живу на кладбище? Я не хотел пугать тебя. Тэхён пытается подойти ближе, вытягивая вперёд руки, но Чонгук качает головой и отходит назад. Вся эта ситуация затуманила его мысли и подвела рассудок. Он едва в силах сдерживаться. — Брось, Чонгук. — Тэхён улыбается и качает головой, всё происходящее будто смешит его. — Я пирог приготовил, давай спустимся вниз. Это просто недоразумение. — Моё имя. Откуда ты его узнал? — Что? — Понимание серьёзности ситуации доходит до Тэхёна, и улыбка тут же преобразуется в жёсткую линию. — Откуда ты знал моё имя? Я не говорил его. Ты просто знал его с самого начала. — Брось, Чонгук. — Нет, ответь мне. — Ладно. — Тэхён разводит руками. — Я увидел записку в цветах, которые ты приносил на могилу однажды. Там было написано твоё имя, вот и всё. Чонгук хмурится, но верит. Иногда он заранее заказывал цветы в любимом магазине, и их почти всегда подписывали, чтобы не перепутать букеты. — Что насчет того случая, когда ты накричал на меня из-за того, что я открыл дверь для Лакрицы? Тэхён виновато опускает голову, поджимая губы. Он долго молчит. — Ответь. — Я на самом деле боюсь выходить на улицу ночью. Может, конечно, кажется, что я ничего не боюсь, потому что живу на кладбище, но это не так. Днём всё миролюбиво, но ночью… ночью я обычно настороже. — Ты правда так боишься? — Чонгук едва может поверить в это. Тэхён действительно мало походит на человека, которого может напугать нечто подобное. — Правда, — прикрывает Тэхён глаза. — Я даже прочитал в одной книге бабули, что круг из соли отпугивает призраков, и потому у меня в запасах на кухне аж несколько мешков. Чонгук прикусывает губу. Это похоже на правду. Тэхён часто делает страшные вещи: не то потому, что по натуре чудаковатый, не то потому, что сам себя заставил поверить во что-то немыслимое. — А язык, на котором ты мне что-то рассказываешь ночью? Что это такое? — Ах, это иврит, мама была иудейкой, пришлось выучить. Она мне часто сказки на ночь читала, я подумал, тебе тоже может понравиться, как я рассказываю истории. — А все эти куклы? — Чонгук обводит пространство вокруг рукой. — Ты связал? — Да, места внизу мало, и я их здесь рассадил. А это… — Тэхён шмыгает носом, подбирая игрушку с пола. — …Это Лакрица, наверное, спихнула. — Эта кукла — я? — Ты? — Тэхён задумчиво начинает вертеть в руках связанную игрушку. — Нет, я давно уже не вяжу игрушки. Но эта правда на тебя немного похожа. Чонгук кивает, медленно успокаиваясь. Не до конца, но мысли его проясняются. — Почему не убрался здесь? — Честно говоря… — Тэхён явно смущается, поджав плечи к шее. — Не хочу здесь ничего трогать. Я же говорил, что верю в призраков. Вдруг я разозлю бабулю? Никак не решусь здесь что-то тронуть. — Ладно, — вкрадчивый ответ уже более спокойным голосом. Пальцы в кулаках разжимаются, а прямая спина чуть скручивается. — Больше не боишься? — спрашивает Тэхён с надеждой, глядя большими жалостливыми глазами. — Пойдём пирог есть? — С чем? — задаёт Чонгук вопрос и глядит косо. Сердцебиение наконец приходит в норму. — С персиками. И ещё есть взбитые сливки. И я сварю кофе в турке. Ещё с минуту помолчав, Чонгук невнятно угукает, позволяя вывести себя из странной мрачной комнаты. Нервы медленно успокаиваются. Непонятное приобретает смысл и логику. Сладкий пирог вконец сводит горечь на нет. — Расскажи мне одну из историй, но только чтобы я понял смысл, — просит Чонгук, уже будучи голым с таким же голым Тэхёном под одеялом. Их ноги будто корнями связаны друг с другом, от тел пышет жаром. — Хорошо. — Тэхён делает глубокий вдох и начинает рассказ нежным вкрадчивым голосом: — Жил-был однажды жук, который, просыпаясь ото сна, пел прекрасную песню. Но прежде он должен был проспать в земле долгие семнадцать лет. И один мальчик как-то раз услышал историю об этом невероятном чуде. И, когда его мамы не стало в живых, вместе с ней в землю он бросил личинку цикады, которая должна была однажды проснуться и красиво запеть. И так каждый год он приходил и ждал, чтобы услышать, что расскажет этот жук о годах, проведённых вместе с его мамой. И когда это случилось, мальчик спросил у него: «Как поживает моя мама?». И жук тогда запел ему, что долгие годы не слышал ни звука и что было ему спокойно и тихо. И лишь тогда мальчик понял, что мёртвым нечего было сказать и песнь той цикады была песнью мёртвых, безмолвных семнадцати лет. Тэхён обрывает рассказ, обнаруживая, что Чонгук крепко спит, скатившись с его плеча на подушку. Он долго его рассматривает, невесомо оглаживая щеку кончиком пальца и им же смахивая со лба рассыпанные тёмные волосы. — И вот тогда мальчик понял, что говорить с людьми нужно, пока они живы, — заканчивает Тэхён совсем тихо. — Грустная история, да? Но ты её уже начинаешь понимать, даже без моего перевода. Коротко поцеловав Чонгука в нос, Тэхён осторожно поднимается на ноги, бросая сердитый взгляд в окно, из которого на него в темноте кто-то смотрит. Мертвецы бродят, сонно шатаясь мрачными очертаниями. Звёзды моргают и гаснут, а тени раздольно передвигаются, где им вздумается. Тэхён спешит задёрнуть шторы, пока Лакрица вьётся у двери, беспокойно дёргая усами. — Сиди тихо, ни звука, — приказывает Тэхён кошке, и та садится на пол, умывая лапой морду. Лестница скрипит тихо, но недостаточно громко, чтобы Чонгук проснулся. Вокруг дома бродят и завывают, по стеклу окна бьёт ветка, которую Тэхён замучился обламывать. Но Тэхён знает, что темнота не любит пламя, потому каждую ночь на чердаке маленького кирпичного домика зажигаются фитили сотен свечей. И лучше новому гостю дома у кладбища об этом не знать. В этот раз Тэхён постарается и закроет дверь на замок крепко-накрепко.