Колдун

      Дмитрий наблюдал восхищенно за тем, как молодой мужчина лениво, не повышая голоса, спорил с мужиком, делавшим в деревне алкоголь: ни то вино не то, ни то его и вовсе небыло. Он смотрел так долго и пристально, что не сразу заметил, как обернулась светловолосая фигура.       Выжидающий, холодный взгляд усталых алых глаз, смотревших будто бы в самую душу. Не то чтобы он не знал, кто это, просто видел впервые и до этого довольствовался слухами о молчаливом колдуне, жившем на окраине деревни, нелюдимом и никому толком не знакомом.       Блондин нехотя передаёт в чужие руки пахнущий дурманяще травами мешочек и забирает бутылку, тёршийся у соседней калитки чёрный кот лениво подбегает к его ногам, стоит мужчине сделать первый шаг дальше. Рыжий останавливает его за одетое белой рубашкой плечо, колдун лениво оборачивается, снова глядя в его глаза. Дима не имеет ни малейшего понятия о том, зачем он это сделал, но видит едва поднявшую уголок тонких бледных губ улыбку и, кажется, немного теряет рассудок, потому что секундой позже от его улыбки не остаётся следа.       - Что? - коротко и холодно, строгим усталым тоном. И правда, что? Что он хотел сказать? Что он собирался сделать? - Если что-то надо - зайди вечером, я занят.       Холодная от мокрого снега светлая ткань ускользает из под ладони, шелковые светлые волосы едва ощутимо задевают пальцы, мужчина провожает взглядом стройную фигуру, преследуемую горделиво поднявшим хвост чёрным котом, и не может понять, что только что произошло.       Он не может понять этого до самого вечера, когда за ужином вспоминает о том, что блондин предложил зайти к нему.       А зачем?       Мужчина думает об этом всю дорогу, но объяснения не находит даже когда осознает себя стоящим на пороге аккуратного домика, не решающийся постучать и разглядывающий смотрящего на него осуждающе из окна кота. Он не видит, как открывается дверь, поэтому вздрагивает, когда повернувшись, натыкается взглядом на одетого уже в длинную, едва не до пола, светлую ночную сорочку полусонного мужчину.       - А... Опять ты?.. - сонно интересуется он, отступая от двери. - Проходи, сейчас переоденусь.       Он зевает, прикрыв лицо худощавой бледной ладонью, скрывается в глубине дома, позволяя рыжему зайти. Длинные сени были завешены под потолком пахнущими пряно травами, рядом с окном под крышей гудел лениво филин, сонно чирикали под пестрым родительским крылом недоросшие соколы, в углу между лавок свернулась пернатым комком перепёлка. Кот не обращал на дремлющих пернатых ни малейшего внимания, шмыгнул в щель приоткрытой двери за хозяином. Полутёмная комната манила душным жаром растопленной холодным октябрьским вечером печи, из-за неё шуршало едва слышно тканью, мяукал лениво голодный кот, пахло вином и свежим хлебом, горячим травяным чаем.       Блондин выходит одетым, кивком указывает пройти в комнату с просто застеленной постелью, с разложенными на ней картами, заваленным до скрипа столиком и нагромождёнными на печке одеялами и подушками, куда, едва закончив есть, забрался в пару прыжков чёрный кот.       - Тебе не нужна колдовская помощь, зачем пришёл? - лениво интересуется мужчина, доставая пару стаканов и недопитое вино.       У Дмитрия оставалось стойкое ощущение, что тот уже всё знает и ему нет нужды спрашивать о его намерениях, потому он не торопился отвечать. Блондин обернулся к нему и протянул стакан со спокойным, несколько уставшим лицом.       - Богдан. - он протягивает правую руку, когда стакан оказывается в чужой и мужчина жмёт тонкую ладонь, представившись в ответ.       Он не выглядел как человек, который должен был бы жить в таком месте, все эти вещи, в которых его видели в деревне: рубашки, брюки, само его лицо говорило о чем-то аристократическом, древнем, богатом - историей и наличностью. Его руки не выглядели рабочими, нежная кожа на них, должно быть, была должна очаровательно краснеть на морозе и от холодной речной воды, и щеки, и прямой нос тоже, Диме было весело от одной только мысли о том, как колдун топит баню, как выполняет любую тяжёлую работу с этим тщедушно тонким телом.       - Что тебя так веселит, позволь спросить? - несколько брезгливо подаёт голос колдун и рыжий отмахивается, заставив его закатить лениво глаза. - Учти, смеяться над колдуном может быть чревато, подмешаю чего-нибудь в твою кружку, и больше ты с постели не встанешь, ежели в гроб не ляжешь. - он улыбается самым краем губ, разглядывая ошарашенное и испуганное лицо собеседника. - Не бойся, пока что ты прощен. Так что тебе нужно?       - Ты. - в смутных от растерянности мыслях отвечает мужчина и Богдан давится вином.       До этого весь из себя спокойный и собранный, он теперь выглядел до того растерянно, что это было даже забавным. Кот поднимает голову с подушки, навострив уши, филин у окна под крышей затихает, соколята как-то слишком громко пискают в гнезде и весь дом будто вздрагивает вместе с блондином, переведшим взгляд на чужое лицо.       Богдан отставляет стакан на стол. В тусклом свете лучины его серьёзное лицо приобретало какую-то неописуемую мрачную красоту, поднятые на чужое лицо алые глаза полыхали адским пламенем, отражая робкий огонёк с зажжённой щепы.       Тёплый свет пламени был ему к лицу. До того красиво выглядело сейчас его бледное лицо и золотые волосы, что рыжий не смог удержаться, наклонился, цепляясь пальцами за тонкую линию челюсти, чтобы примкнуть губами к чужим, бледным и тонким, нежным и мягким на ощупь.       Его горячий язык, скользнувший после поцелуя по ним, раздвоенный, змеиный, поганый, как и вся его демоническая, колдовская суть, но от вида этого мужчина рдеет стыдливо, ощущая неистовое возбуждение. Блондин осушает стакан залпом и отходит, собирает с постели карты, будто бы совершенно готовый ко всему и знает, что Дмиртрий поспешит повторить за ним и, отставив стакан, обнимет его талию со спины, уберет светлые волосы на плечо, прикоснётся губами к загривку, руками проведёт выше, будто ищущий в нём чего-то женского и ждущий наткнуться на пухлую грудь ладонями, но находящий лишь совершенно плоское тепло чужого тела.       Забывается то, что с его приходом у кузнеца никак не хватало ни времени, ни стали подковать коней, а лето в этом году было дождливое и холодное, и даже приставучий цыганёнок Лёшка обходил его дом стороной. Забывается, что в руках его не милая работящая деревенская девушка, а мужчина двух метров ростом, пусть, худощавый несколько, но живущий совершенно один вот уже больше года в маленькой деревне, где не от куда взяться помощи. Забывается до момента, в который голос его, хрипловатый, спокойный и тихий, звучит над ухом:       - Если ты не уйдёшь отсюда до утра, тебя назовут мужеложцем, как любого моего гостя, помимо женщины. - замечает Богдан.       Откуда взялась эта байка, Дима не знал, слышал от соседей, что парень какой-то после похода к нему не прекращал в упор наблюдать за боярским сыном и даже клялся ему в любви - тот как бегал за каждой юбкой, так и продолжил, совершенно игнорируя несчастного воздыхателя.       В этот момент рыжий думал о совсем других вещах: о том, какие мягкие его волосы, о том, как вопреки спокойствию на его лице бьётся под бледной тонкой кожей на его шее вена.       - А если и так? - интересуется он в ответ. - Я и без тебя знаю о себе достаточно.       Богдан оборачивается к нему, смотрит в глаза, снизу вверх, выжидающе и будто спрашивая, уверен ли он в своих словах. Блондин тянется за стаканом на столе, пока они с минуту смотрят друг другу молчаливо в глаза, набирает в рот его содержимого, тянет к себе за шею рыжего, целует его губы, не закрывая глаз, следит за реакцией на сладкий, почти приторный медовый вкус незнакомого травяного варева.       Дима, вопреки ожиданиям, жмётся ближе, прижимает его к столу, оперевшись на столешницу огромными грубыми ладонями, заставляет вздрогнуть, раскрыть ошарашенно глаза и упереться узкими руками в его мощные плечи.       Его алые глаза выглядят такими умилительно огромными в изумлении и неуверенном ужасе, его раздвоенный язык оказался гибким, мягким и горячим, сладким, и тонкие губы тоже.       Был ли это он или странное зелье, стакан с которым вернулся на стол, Дмитрий чувствовал, что больше не вынесет бездействия, уронил стройное тело на освободившуюся постель и распахнул рубашку на бледной груди. Он прижимается губами к вытатуированной между ключиц руне, сжимая в пальцах удивительно стройную для мужчины талию, не слышит реакции, но и не чувствует отпора, потому продолжает избавлять колдуна от одежды, исследуя бледное тело. Удивительно крепкое, несмотря на внешнюю его тонкость и хрупкость, увитое под тонкой кожей сетью голубых вен.       Дмитрий поднимает взгляд. Лицо колдуна всё так же непроницаемо и спокойно, но золото волос рассыпано на подушке, блестит в рыжем свете трещащей за спиной щепки, горят адским пламенем алые глаза, лениво прикрытые, приоткрыты тонкие губы в потяжелевшем дыхании и едва виден в полумраке розоватый румянец на бледных щеках. Как же он красив.       Рыжий избавляет его от одежды, отстраняется, чтобы раздеться - это не занимает много времени, но когда он опускает взгляд, остаётся поражён и смущён до предела тем, как быстро блондин свыкся со своей грядущей участью. Взгляд опускается от острого плеча по бледной жилистой руке, к тонкому, с острой косточкой запястью, к сетке голубых вен под полупрозрачной кожей с обратной стороны ладони, к узловатым тонким пальцам. В самом низу, невесть от чего блестящие влажно, завораживающе плавно они погружались внутрь, туда, куда Дима даже думать не знал, что можно, это выглядело до предела развратно, звучало совершенно пошло - мокрые, хлюпающие звуки в перемешку с едва слышным тяжёлым дыханием в промежутках.       - Продолжишь просто смотреть? - ровным голосом интересуется Богдан.       Его лицо совершенно не меняется, когда блондин без капли стыда разводит колени, смотрит в глаза холодно и спокойно. Дима наклоняется к нему, тяжело дышащий, целует его губы, отстраняя руки колдуна, меняя его пальцы своими и добиваясь этим, наконец, его дрожи, тяжёлого вздоха на грани тихого стона. Звук до того завораживающий, что мужчина не способен воспротивиться желанию посмотреть на его лицо, такое же холодное и спокойное, в его алые глаза, вопреки внешнему спокойствию полные этой грязной и пошлой жажды, овладевшей и рыжим.       - Не медли. - всё тем же строгим ровным голосом, глядя в глаза, но совершенно бездвижный, будто ему это вовсе не нужно и всё сейчас происходящее - инициатива его случайного партнера.       Его дрожащие тонкие пальцы отталкивают громоздкую ладонь, Дима опускает освободившуюся руку на тонкую талию, приподнимает чужие бёдра, более не смущённый своей наготой, и желающий лишь одного. Будто бы все его мысли сошли на нет, будто бы весь он поглощён теперь только им - молчаливым колдуном, лицо которого почти не меняется даже когда рыжий медленным, плавным, но слитным движением проникает внутрь.       Вцепившись пальцами в крепкие запястья, Богдан вслушивается в хриплые, рычащие стоны, чувствует горячее, влажное проникновение, хочет было уложить подрагивающую ладонь на собственное мучительное возбуждение, но грубая большая рука опережает, вырывает из груди совсем тихий, похожий больше на шумный вздох, стон. Мужчина замирает, восхищённый этим звуком, разглядывает чужое, чуть менее спокойное от возбуждения чем раньше порозовевшее лицо. Он наклоняется, накрывает поцелуем чужие приоткрытые в тяжёлом дыхании губы, движется снова, ведя ладонью по чужому члену.       Рыжий чувствует, что не продержится долго, но видит, как тонет в сладкой неге поглощённый ощущениями колдун, как накрывает худощавая ладонь низ его живота и сам он будто готов сойти с ума, сбросить безэмоциональную маску со своего худого, с прямыми и строгими чертами лица. Оно почти не меняется даже в долгие секунды оргазма, прикрываются чуть больше усталые алые глаза, замирает на вдохе бледная грудь, тонкие пальцы сжимают крепче его запястье и настолько приятно осознавать, что эти крупицы эмоций вызваны им, что Дмитрий не удерживается от глубокого, сильного толчка перед завершением, не способный отказать себе в удовольствии закончить глубоко внутри.       Дима смотрит на его лишь более усталое теперь лицо, тяжело дышит, слушая чужое, едва ощутимое, но глубокое, торопливое. Богдан убирает руки от его запястий, на одном из них темнел медленно синяк, повторяющий очертания его худых пальцев, узкой ладони. Он садится на постели, осторожно выбирается из под неспособного отдышаться мужчины, нагим отходит к столу, чтобы парой глотков допить остатки вина, подхватить оставшийся рядом с кроватью стакан и плеснуть содержимое в печь - прежде чем жаровня закрывается, мужчина видит, как пламя вспыхивает ярким, насыщенным фиолетовым цветом и искрится опасно.       Он не обращает больше на гостя внимания, плавным и невыносимо красивым движением накидывает заново светлую сорочку, она скрывает снова всё его тело, бледное и стройное, до самых босых стоп. Проходит минут десять или двадцать, может больше, прежде чем блондин прогоняет его с постели, выправляет одеяло, меняет бельё, прежде чем пихнуть небрежно мужчину обратно.       Лучина давно догорела и комнату освещал лунный свет из окон, отражающийся в огромных глазах невидимого во мраке кота, к которому, так же тихо и неспешно, призрачной бледной фигурой на печь забирается блондин, кутается зябко в ворох одеял. Дмитрий выпил один стакан вина, но чувствовал себя совершенно пьяным: под сомкнутыми веками чернота кружилась и мутила голову, а от пережитой эйфории до сих пор было трудно двигаться.       Дмитрий просыпается у себя дома и не может понять, как оказался тут после всего, что случилось ночью, не может понять, от чего мысли о проведённой у колдуна ночи не хотят отпускать его, а тело чувствуется таким тяжёлым, будто весь вчерашний день он провел на лавке с деревенскими мужиками и бутылью самогона. Не считая, впрочем, тяжелого пробуждения, мир не рухнул, не перевернулся с ног на голову и абсолютно все его соседи вели себя по прежнему, начиная неугомонным цыганёнком, заканчивая жившим неподалёку рыбаком, у дома которого по прежнему, считая себя незамеченным, караулил белобрысого боярского сынишку Лёня.       Погода всё ещё отвратительная, небо затянуто серо-чёрными тучами, мокрый снег почти стаял и заливал противной слякотью дорогу, в лужах на которой расходились ленивыми неровными кругами следы бредущего куда-то нехотя дождя.       Дима поднимается с постели и спешит одеться: время было позднее, помимо дел в своём доме он обещал помочь жившему по соседству со своим другом мальчишке и вечером очень хотел выяснить, что же произошло вчера - это не давало ему покоя и он был уверен, что околдован.       Дела закончились, едва время перевалило за полдень и, как ни странно, то, на что прежде нужна была уйма времени, сегодня получалось слишком быстро. Складывалось впечатление, что бедствия, накрывшие деревню с приходом колдуна, вдруг начали расступаться в его присутствии: погода прояснилась, едва он вышел из дома и как-то забылось, что дровник он давно успел забить напрочь к зиме, немногочисленная в его доме скотина не привередничала в это утро, а починка крыши у соседа заняла не более пары часов вместе с обедом у него же. Под руку не лез раздражающий цыганёнок, его шумные друзья, включавшие рыжую торговку фруктами, барского сынка, дружинника его достававшего, чрезмерно болтливого рукастого мальчишку и многих, многих других, ни то разъехались все по делам, ни то сидели по домам молча, не раздражая излишне своим присутствием.       Когда рыжий, часам, может, к трем добрался до аккуратного домика на окраине деревни, его хозяин кропотливо копался в грядках всё с тем же непроницаемым лицом, измазанным забавно землей, с красными от холода и влаги руками. Золотые кудри были собраны узлом на затылке, в них путались срываемые ветром с плодовых деревьев в огороде листья. Выдрав с корнем и неимоверным трудом опустевший и ссохшийся, незнакомого и странного вида куст, блондин наконец обернулся, едва не севший в землю от усердия.       - Чего тебе? - сухо и холодно, игнорируя с важным видом бредущую мимо него без капли страха перепёлку, прошлой ночью дремавшую в углу под скамейкой.       - Что случилось вчера? - помедлив, интересуется Дима.       Не то чтобы он не помнил, просто не мог понять, а Богдан смотрел на него такими глазами, что становилось безмерно стыдно за этот вопрос. Блондин поднялся на ноги и отряхнул покрасневшие руки, смотрел ему в глаза долго и как-то очень устало и недоверчиво, прежде чем произнести:       - Мы занялись сексом. - бесстыдно отвечает он, глядя так же бесстрастно снизу вверх. - Около полуночи ты ушёл домой.       Лицо Дмитрия вытягивается в удивлении. Он ушёл сам? Он решительно ничего не помнит о том, как оказался в своей постели! Зато помнит, как сводила его с ума вчера эта улыбка, едва видная, такая загадочная, мелькнувшая и сейчас на бледном лице на жалкое мгновение.       - Ты околдовал меня. - обвиняет он первым, что пришло в его голову и колдун пожимает плечами.       - Возможно. - всё тем же небрежным тоном отзывается он, окидывая взглядом почти убранный огород, прежде чем обернуться снова. - Тебе это чем-то мешает?       На блондине, не смотря на лёгкий мороз, всё та же рубашка, заместо брюк - юбка в пол, но даже с его широкими плечами это не кажется чем-то неправильным на стройном бледном теле.       Это правда, его колдовство этим утром никак Дмитрию не помешало, и даже напротив, но сам факт...       - И не стыдно тебе, содомит, заниматься этим? - шипит он сквозь зубы и блондин вскидывает бровь.       - С чего бы мне будет стыдно? - интересуется он. - Тебе же не стыдно было до последнего откладывать подготовку к зиме. - упрекает он с едва заметной улыбкой. - И не стыдно было возлежать с мужчиной, который, по твоим же заверениям, околдовал тебя, и прийти к нему на следующий день и обвинить в колдовстве.       Солнце медленно клонилось к закату, небо лениво затягивали тучи, а колдун, не услышав ответа, собрался было вернуться к плежнему занятию, но дрогнул, ощутив в волосах чужие пальцы, ласково выпутавшие из золотых прядей посеревший и сухой яблоневый лист.       Едва видно тонкие губы тронула улыбка, взгляд алых глаз опустился в сырую промёрзшую землю. Колдун отступил на шаг и шепнул вернуться домой, поворачиваясь узкой спиной к рыжему, под белой рубашкой, сколько себя помнил Дима, просвечивавшей едва не насквозь бледное тело, пушилось темное и большое, незнакомое, но не пугающее. Прошлой ночью он не видел блондина спиной и нагим, а во мраке комнаты и не смог бы увидеть того, что привидится следующим днём.       Сухие ветки и солома вспыхивают даже в промозглой сырости дождливого октября, колдун привязан к столбу, пламя лижет ему ноги, поднимается по одежде задыхающегося от боли несчастного. Они раскрываются за его спиной, их четыре, и перья на них вспыхивают вместе со светлыми волосами и тот, кого весь этот год винили в неблагоприятной погоде скрывается в огне и лишь крики агонии напоминают о том, что там, за рыжей занавесью огня прячется страдающее от боли создание.       Пламя синеет, вмывает в небо столбом дыма, искрами рассыпается вокруг, переносится на людей и дома и Дмитрий в ужасе наблюдает за тем, как солнце в почерневших тучах оборачивается луной, как пламя растекается по деревне укрывая пеплом, будто снегом, землю, как открываются заново алые глаза устало дрожащего колдуна, замазанного дочерна сажей, как на его лице растекается улыбка совершенно безумная, прежде чем колдун рассыпается прахом.       О да, огонь и впрямь безмерно шёл ему, но весна в следующий сезон так и не наступит.