***
В мастерскую палисманов неспешно пробирались лучи утреннего солнца, приятно обжигающие кожу; древесный запах наполнял все пространство, а главный подмастерье Дэлла Клаторна сидел на небольшой деревянной скамье, аккуратно вырезая нового палисмана-шелкопряда для мальчика-барда, готовящегося к поступлению в Хексайд. Хантер вырезал палисманов весьма умело, но на этот раз его мысли были за пределами Кипящих островов: ведьмак размышлял о прожитых трудностях, будущих испытаниях и, перестав следить за резцом, тут же негромко вскрикнул: на руке стал проглядываться порез острого лезвия. Хантер слегка подул на руку и больше не обращал на нее внимания: получать шрамы ему было не в первой, да и волновало его сейчас нечто гораздо большее. Его волновали чувства. Столь долгое время он не был не то чтобы обычным ведьмаком – он даже не был личностью! Вернее, личность его таилась, пряталась: металась в глубине огромной золотой клетки, пока её безжалостно изымали, искверняли, дробили – даже внешность его была чужой. «Никакой я на самом деле не ведьмак – так, лишь мракоходец, искусственное творение». ...Но его приняли. Приняли! И его ошибки, и его скитания, и уродливые шрамы, и тонкий, противный голосок – все приняли. От искреннего недоумения он начинал еще глубже понимать Луз, буквально изжигающую себя изнутри: «они узнают, что я обучила Белоса. Я все испортила, и я не имею право радоваться, меня не имеют права любить». Кем же она стала б, имей право выбирать? Хантеру всегда казалось, что (по сравнению с его царепоклонством) это были, конечно, не мелочи, но вещи весьма прощаемые. Он слишком часто видел у Луз взгляд, выражающий огромное чувство огромной вины, предательства. Но каждый раз, как он появлялся в её глазах, её щеки касалась хрупкая с виду, бледная женская рука. Это была ладонь Эмити. Она поднимала голову, и в этот момент в глазах Луз загорался странный, невиданный до этого огонек, – смесь нежности, уважения и восхищения, – и она мягко целовала тыльную сторону её руки, крепко её обнимая. Хантер сразу отводил взгляд. Хантер этого не понимал. Он даже завидовал Эмити: она столь просто смогла привыкнуть к чужой доброте – конечно, во многом благодаря Луз. Но для него это выглядело столь сказочно, фантастично! И вот она – капитан по воздушному дерби, бывшая полуведьма и самая сильная колдунья, какую он когда-либо знал. В ней сочетались стойкость, талант, упрямство и спокойствие - и она шла, лишь шла вперед, смертельно боявшись саму себя. Однажды это сыграло ей боком, но именно в тот момент, когда Кипящие острова рисковали превратится в одну огромную теплицу её страданий, он увидел в Уиллоу обычного, ранимого человека и – восхитился. Никто его доселе так не восхищал. Даже Белос. А начиналось все по-другому. Капитан по воздушному дерби была в какой-то мере безэмоциональным человеком, что могло сыграть на руку при поиске и задержании диких ведьм. Она стойкая и имеет выдержку, и это поможет ей успешно пережить тренировки Императорского ковена. В любой ситуации она сохраняет достоинство и холодный ум, что позволяет ей четко и уверенно докладывать о всех победах и неудачах на миссии, а не падать ниц, ударяясь в эмоции. Даже Золотой страж не умел так умело скрывать их. Хантер понял: она станет отличным членом ковена, и наверняка об этом мечтает! Размышляя об этом через много лет, он не мог представить, чтобы такого человека, как Уиллоу, могла поглодить иерархическая система Императорского ковена. Она бы сбежала. Но даже тащить её тогда – было бы безумством. И слава Титану, что он смог одуматься, не заставил Уиллоу принять на себя сан безумных императорских идей. Всю свою короткую жизнь, прожитую под крылом Императора, Хантер знал, что Белос уже не был человеком. Не был даже живым существом – лишь бродящей идеей: гниющей, застарелой, обезумевшей идеей, обратившуюся во плоть и кровь, воссоздавшую в себе тысячи глаз и обликов, желающую распространить мор по всем мирам и вселенным, скрывая его за тонким шлейфом благородства, спасения всего рода человеческого. Но даже отчаяние, испытанное им, когда он упал на кроваво-красный ковер Дома совы и вспомнил о побеге из разума Императора, не было схоже с тем, что он испытал, глядя на застывшую в истерии Уиллоу. Он смотрел на спутавшиеся лианы и не мог избавиться от леденящего кома в горле, возникшего от взгляда Уиллоу: ядовито-зеленый, поглощенный магией, пока её брови были тревожно сложены у переносицы; она испуганно щурилась и в то же время улыбалась, говоря, что «справиться». Не мог он просто взять и поверить, чтобы она считала себя слабой! Не мог он! Чтобы она!.. ...И на грани эмоций он почувствовал нечто особенное: чувство, подобное взмаху маленьких, шелковых крыльев: это была знакомая ему магия старого, верного друга. Будто бы он, помогая Уиллоу поверить в себя, и себя смог вытащить, перестал быть полуведьмаком. Она сказала, что дорожит им; слезы появились на глазах в очередной раз, но в этот раз они были какими-то особенными, еще более жгучими – столь невероятна была мысль, что он, Хантер, – вечно мечущийся Хантер, правая рука Императора и в то же время его беспомощная опухоль, не заслуживающая ничего, кроме презрения, - способен, нет, имеет право делиться с другим чувствами, мечтами и стремлениями, даже горем и тревогами. Вот почему он так впечатлился, глядя на Уиллоу: они были в одной лодке! Оба скрывающиеся за масками сильных, уверенных личностей, вынужденных скрывать страхи и боли и оба их выпустившие – мучительно, но столь необходимо. И главным символом признания стало хрупкое, маленькое прикосновение: он помнил, как они взялись за мизинцы, прикоснулись друг к другу боковыми сторонами ладоней – и все в его жизни уже было решено.***
Кипящие острова оставались перед ними, как на ладони: в полете все казалось умело созданной миниатюрой, работой талантливого художника или очень кропотливого ребенка. После легендарного боя труп Титана изменил свое положение и острова действительно напоминали о сути огромного скелета, вечно тянущего руку к солнцу; иногда они преземлялись именно на нее. Они летели верхом на Клевере, но в этот раз палисманом управлял Хантер. Во время полёта он чувствовал, как она доверительно положила голову ему на спину, и все никак не мог понять, почему же он не может вдохнуть – от огромной, удушающей высоты или же от её ровного, размеренного дыхания. Они сделал крутой вираж, достигнув весьма острого угла наклона и, добравших до ближайших облаков, пошли на спад – хантер крепче сжал края посоха и почувствовл, что Уиллоу сделала то же самое. Но как только он напряг руки, то тут же вскрикнул: на левой ладони оставался утренний порез. – Хантер, ты в порядке? – встревоженный голос вновь ободрил его, и он закивал головой: – Да, да, конечно, лишь небольшая царапина... Пока вырезал палисманов, – усмехнулся он Уиллоу даже слегка возмутилась его несерьезностью: – Это не дело, знаешь же, Хантер; Летим ко мне! И палисман направил их в сторону города. Хантер с удивлением понял, что еще ни разу не был в доме Уиллоу – Не знаю, дома ли папы, но... Не беспокойся! Они добрые, – смеющимся голосом сказала Уиллоу, забежав в прихожую, пока Хантер тревожно оглядывал висящие на стенах картины и множество, множество цветов, которые, казалось, и были настоящими стенами дома. Он никогда не знал, что он должен говорить перед Уиллоу: сердце испуганно сжималось, он мог лишь делать поспешные, неуклюжие действия и на долгое время замирать, бесстыдно краснея и отводя взгляд, пока сама Уиллоу не нарушит неловкую тишину очередной колкостью. И так всегда! В этот раз Хантер дал себе слово, что будет более разумен; он с железной решительностью вышел в длинный коридор дома, завернул за угол, куда по звукам побежала девушка и – столкнулся с кем-то головою. Он тут же поднял глаза и испуганно заморгал: перед ним стоял крупный, смуглый мужчина, добродушно ему улыбающийся. – Вы... отец Уиллоу? – Хантер показалось нужным в привычном жесте сесть перед вышестоящим на колени, но он быстро одумался, оставших при этом в весьма неуклюжей позе. – Хочу... Поприветствовать вас. – Я много наслышан о тебе, Хантер, – он твердо и уверенно пожал ему руку, – Харви Парк, но можешь звать меня не так официально; мой муж на работе, а тебя ведь сюда пригласила Уиллоу? У Хантера брови от удивления взлетели, но он тут взглотнул и стал быстро кивать: – Да, конечно... Я, честно, и не знал, – он почесал голову, бегая глазами по прихожей, – не подскажите, а где... Уиллоу совсем незаметно подошла к нему (и почему лидер команды по дерби может так бесшумно ходить?!) и едва притронулась к его плечу. Хантер вздрогнул, почти вскрикнув, но тут же себя сдержал и удивленно взглянул на девушку. – Комната в другой стороне коридора, – будто бы извинилась она, взглянув на отца, – пап, мы пойдем? – Был рад познакомиться с Вами, – выдавил Хантер. – Поверь, я тоже, – Харви хитро взглянул на обоих и тут же покинул их, направившись в ближайшую сторону. Уиллоу хихикнула: – Надеюсь, он ничем тебя не обидел? – она в веселом жесте убрала светлую прядь, упавшую на его лоб, – пойдем, моя комната во-он там! – она указала на самый конец коридора и тут же потащила за собой все еще не пришедшего в себя Хантера. В её комнате было светло и спокойно. Она очень сильно напоминала оранжерею: цветы росли на всех полках и подоконниках, в них перемешались все книги и её личные вещи. – Я помню, что аптечка находилась в одном из шкафов, – бормотала Уиллоу, открывая одну из нижних полок, – сейчас все найдем! – О, да поглядите: у меня личный ковен лекарей? – усмехнулся Хантер, но парень тут же стушевался, поняв смысл своей шутки. – у меня уже столько шрамов, а ты взялась лечить одну маленькую, ничтожную царапинку? – Любая из них важна, поверь. А Шрамы у тебя на лице – особые, магические; вряд ли их можно излечить. Но царапину от резца палисманов – вполне. Хантер не протестовал. Уиллоу усадила его на небольшую кровать, принесла несколько зеленых склянок, пластырь и немного оторванных бинтов. Она открыла одну из баночок и нанесла содержимое Хантеру на руку. Сколько она его помнила, Хантер, даже ненадолго появляясь в ее поле зрения, умел приковывать к себе её взгляд. Она неосознанно стремилась помочь ему, была более восприимчива к его действиям и всегда его слушала, каждое его слово, любой неразборчивый шёпот, пыталась поймать в глазах каждую мысль – так и сейчас. Но она не давала этой восприимчивости конкретных определений, будуче намного проще в принятии своих чувств; но Хантер был догадливее. – Знаешь, – сказал он и чуть зашипел, когда лекарство стало впитываться в кожу, и ненароком взглянул на правое запястье, – несмотря на все время, что уже прошло, я все еще скучаю по Флэпджеку. – Мы все тоже скучаем по нему, Хантер, – Уиллоу закончила обрабатывать порез и, наклея пластырь, уже тянулась за бинтами, – но все наше сочувствие даже не можкт сравниться с той болью, которую пережил ты. Не представляю себе, какого это - потерять своего палисмана... Пока Уиллоу завязывала бинт на его руке, Хантер положил крупную, мазолистую руку на её нежную, пухлую ладонь. Уиллоу остановилась, посмотрев на Хантера. По этому взгляду он вновь напомнил себе, что она полностью ему доверяла. – ...Но в последнее время что-то изменилось. С течением времени мои страхи стали беспокоить меня все меньше, не поверишь: у меня даже закончились кошмары. – Хантер улыбнулся, прочитав на лице Уиллоу след праведного возмущения: «Кошмары?! И ты нам даже не рассказывал?», – Я наконец-то засыпаю в тишине. И когда я стал успокаиваться, то сквозь эту тишину стал слышать изнутри то ли головой, то ли сердцем, – этого и не важно! – нечто вроде... зова. – Зова? – удивилась Уиллоу. – Да, зова! Гас был полностью прав, когда сказал об истинном источнике моей магии. Я стараюсь практиковаться, и каждый раз я все отчетливее слышу его... – Хантер улыбнулся. – Он не умер. Он никогда не умирал. В глазах Уиллоу показалась безграничная радость; она довязала бантик на бинте и взяла ладноь Хантера в свою: – У всех хозяев особая связь со своими палисманами, ты знаешь об этом не понаслышке. А ведь вы по сути – и вовсе едины! Ведь да, конечно... – она отвела взгляд, – я так рада, что это произошло, Хантер! Они замолчали. Он ничего не говорил, уиллоу тоже: они лишь всматривались друг в друга: долго, изучающе. Хантер отвел взгляд и сглотнул. – На самом деле, я хотел сказать еще кое-что, – он набрался сил и тихо заговорил: Уиллоу пришлось вслушиваться, – я все еще не могу поверить в то, насколько я важен для всех вас, но в особенности... Для тебя. – Хантер, – она грустно улыбнулась, – неужели ты все еще думаешь, что чего-то недостоин, что ты в чем-то хуже всех нас? – Я знаю, что нет! – Хантер будто бы вновь вступил с собой во внутренний монолог и отчаянно хотел что-то вскрикнуть, но сам не понимал, что именно, – Ты понимаешь, Уиллоу, что ты прямо сейчас делаешь? Ты позвала меня к себе домой, просто чтобы обработать мелкую царапину! В Императорском ковене ко мне никогда не проявляли заботы: даже переломы я лечил сам, как попало, изучая зельеварение и целебную магию в тайне от Белоса! – Хантер поджал губы и отвернулся: в глазах предательски защипало. – Столь сильный и великодушный человек, всегда готовый боротся со своими страхами... Вот то, кем ты являешься! И я всегда восхищался тобой. Уиллоу внимал каждому его слову. – И я всегда хотел стать похожим на тебя, лишь бы соответстовать своему капитану. – Тебе вовсе не нужно стараться для этого, ты ведь понимаешь? – она мягка сжала его руку и попыталась заглянуть в глаза: он отвернулся. – Я знаю. Но я хочу, чтобы и ты знала о моем решении: я благодарен судьбе, что встретил тебя, и знай: что бы мне не пришлось пережить, как бы я не изменился – я хочу пройти этот путь только с тобою. Уиллоу Парк, я... Ком застрял в горле, но, в отличие от себя прошлого, он все таки смог продолжить: – Я люблю тебя. Он знал, что и люди, и ведьмы для выражения любви прикасаются друг к другу губами. Но в тот момент Хантер не мог смотреть даже в ее глаза: это казалось слишком непозволительным, он и так позволил себе слишком многое. Но какого же было его удивление, когда мягкая ладонь Уиллоу твердым, уверенным движением повернула его лицо к своему, – «И когда она только успела снять очки?!» – а в следующую секунду Хантер застыл в оцепенении, не успев набрать воздуха, и себя он уже и не помнил. А под окном цвели златые ивы. День едва переступал порок сумерек.