***
Он снимает для меня отдельную палату. Сам же селится в соседней. — Так не принято, — шиплю ему я, пережидая новый приступ. — Это неприлично! — Почему нет? Я ничего не вижу, — он сидит на кровати, улыбаясь самой глупой улыбочкой. — Тем более, мы же не в одной палате спим. Я через стенку не услышу твоих рыданий, можешь не беспокоиться. — Я плачу беззвучно, — морщусь я. Потом нетерпеливо перебиваю сама себя: — Как ты узнал? — Ты дрожишь когда плачешь, я чувствую вибрации, — Оминис опускает голову и его незачесанные назад волосы закрывают лицо. — Что они с тобой делают? — Ничего, что можно было бы назвать лечением. Скорее, опыты. — Почему ты не сбежишь? — спрашивает он осторожно. Я хмыкаю. — Нет, серьезно! У тебя столько сил… — Я не вижу смысла, — я подтягиваю колени к подбородку и закрываю глаза. — У меня нет места, куда я могла бы сбежать. Так что какая разница где и как умирать? Я должна поплатиться за все, что сделала. Уже давно это решила. Мне нет места среди обычных волшебников. Даже рядом с Оминисом Мраксом.***
Мы обедаем в общей столовой, провонявшей старыми пердунами и гадким лакричным соусом. Я — потому что чувствую себя неловко в столовой для богачей, он — потому что тут есть я. Овсянка прилипает к дну тарелки, чай горше моих самых горьких слез, а хлебом можно порезать вены. Он садится ко мне каждый раз, когда я занимаю любой свободный стол. То ли на правах знакомого, то ли потому, что остальные пациенты меня сторонятся. — Ты пропускаешь школу, — бурчу я чтобы хоть что-то сказать. Оминис улыбается и опирается щекой о руку, глядя невидящими глазами куда-то сквозь меня. — Если бы это имело значение, я бы даже переживал. Я облизываю ложку и пытаюсь ударить его по лбу. — Эй, за что? — Оминис перехватывает мою руку за запястье, но не спешит отпускать. — За все! — я чувствую, как он ощупывает предплечье и смущенно одергиваю руку. — Ты похудела, — тихо говорит он. — Я почти не ем, — признаюсь я и пытаюсь запихнуть себе в рот ложку каши. — От зелий только тошнит. — Я поговорю, чтобы они прекратили испытания, — хмурится Мракс. — Подключу все свои связи. — Не смей! Да и ты ничего не добьешься, — я чувствую дрожь в затылке и сжимаю зубы до скрежета. Не хватало еще, чтобы он узнал какие-то подробности. — Я так хочу.***
Мы снова в комнате отдыха для исключительных гостей. Но меня больше не выгоняют отсюда. Я теперь тоже исключительная. Хоть и все еще подопытная. Сколько галлеонов осталось у Мраксов на счету? А сколько ушло на меня? Оминиса это не заботит. Сентябрь пролетает как болтрушайка, сорвавшаяся с моего неумелого Аресто Моментума. Голова все так же болит, но теперь уже не от всполохов Древней и Темной магии во мне, а из-за долгих сеансов легилименции. Глупцы уверены, что я что-то скрываю от них. Я и не спорю. — Ты пропустила уже два ужина, — Оминис снова приземляет свою пятую точку на мою койку. Я фыркаю. — Планирую благородно умереть от голода. — Я дергаю ногой и пинаю его в спину. — Уйди! — Все мы рано или поздно умрем, — в нем прорезается философ, своими истеричными нотками отбивая все желание спорить. — Почему ты так хочешь умереть раньше? — А что мне еще остаётся? — тут уже вступает моя внутренняя пессимистка. — Из меня высосали все соки. Я бесполезна для репозитория, я никчемна в приручении Древней магии. А еще они откровенно считают, что я поехавшая. Потому что в моих воспоминаниях они не видят синего свечения. Как думаешь, долго я протяну на свободе, если сбегу? А еще, если я сбегу, они вернут и сломают меня, проникнут в защищенные уголки мыслей. И узнают об Империо. И отправят к Себастьяну. Я дрожу. — Ты героиня Хогвартса. Тебе простят. — Оминис касается моей ноги и я сердито дергаюсь, как припадочная, сбрасывая его пальцы. Он ничего не понимает и не знает. И отлично. Так лучше. — Все мои достижения Блэк приписал себе, — равнодушно бормочу я. — Выебывается перед Министерством, как Пруэтт перед Свиттинг. Но ей поебать, она зоофилка. — Не выражайся, — морщится Оминис и я довольно ухмыляюсь. — Три вагины и хуй. — Приглашаешь меня на групповуху? — смеется он. — Нет, пытаюсь испугать тебя нецензурщиной. — Меня не пугают три вагины. Я подаюсь вперед и хватаю его за руку. Он вздрагивает, но не отстраняется, лишь все так же посмеивается. — А что на счет членов? — Ты хочешь сказать, что я боюсь той штуки, что у меня в штанах? Эй, что ты делаешь? Я ржу как сумасшедшая и пытаюсь вывернуть ему руку, чтобы заставить его потрогать собственный пах. Но мои руки настолько слабы, что их легко перехватывает и выкручивает он. И заставляет меня улечься на спину, держит так пару долгих секунд и прерывисто дышит. А я молчу и смотрю в его бесцветные глаза и испытываю дичайший стыд за свою глупость. А потом он разжимает пальцы и просто уходит, оставляя меня один на один с разгорающейся головной болью, появившейся из-за смеха.***
Прогулки вокруг госпиталя больше похожи на выгул заключенных в магловских тюрьмах. Интересно, в Азкабане узникам дают погулять? Хотя, где? На крыше башни? Да они все только радостно сиганут в море, чтобы убиться. Я бы именно так и сделала. Интересно, а Себастьян еще жив? Оминис гуляет в сопровождении какого-то мужчины в ярко-фиолетовой мантии. Он что-то втолковывает Мраксу, а тот хмурится и качает головой. Я роняю свой тощий скелет на одной из одиноких лавочек и смотрю на падающие листья. Желтые и красные пятна кружатся перед глазами, размываясь и смешиваясь с листвой у моих ног. Они напоминают мне большое теплое одеяло и я невольно дрожу, понимая, что отсырела до костей. Интересно, успею ли я увидеть снег? — Привет, — Оминис осторожно садится рядом и нащупывает мои пальцы, тянет к себе. Я с большим неудовольствием двигаюсь ближе, кутаюсь в потрепанный рваный шарф. Если бы не холод — хрен бы я села ближе! — Как твои головные боли? — Знаешь, уже лучше, — я бессовестно лгу, но мне кажется, что он это понимает. Просто не перечит. — А меня еще на неделю оставляют в больнице, — сообщает Оминис будничным тоном. Красный лист клена падает мне на колени и я хватаюсь за этот символ осени, словно за подсказку на экзамене у Ронена. Я рассеяно ковыряю его ногтем и проделываю дыру. — Если я узнаю, что это из-за меня… — я пытаюсь быть грозной, но звучу скорее как пятилетка, угрожающая прутиком лозы суровому бандиту. — Естественно не из-за тебя, как ты могла такое подумать? — хмыкает он. И хватает мою руку. Я поднимаю на него глаза, но не отстраняюсь. Он греет своими пальцами мои скрипящие суставы и легко растирает ладони колючим шерстяным шарфом. Он выдыхает пар, приближает свое лицо к моему и неожиданно впечатывается в меня коротким поцелуем. Я задыхаюсь от горечи его губ и плачу из-за мгновенно усложнившегося мира. Чертов Мракс, он просто хочет, чтобы я боролась! Пытается найти во мне чувства, прекрасно зная, что он — единственное, что осталось у меня от прошлой жизни. Я отталкиваю его в грудь и вскакиваю, убегаю у в свою палату. Красный листик уходит со мной, затерявшись в кармане халата.***
— Мы обсудим то, что случилось? — Нет. — Совсем нет? В палате темно, и я не вижу его лица. Уже давно потухли больничные лампы, предвещая долгую тихую ночь, а он зачем-то пробрался ко мне. Уже почти час сидит рядом, держа за руку, и помогает переждать приступ боли, который не снимает даже самое сильное зелье. Я чувствую его гладкую кожу и бездумно вожу большим пальцем по ладони. Такой живой. Единственный, кто остался в живых из нашей четверки. Себастьян умер на прошлой неделе — так сказал кричащий заголовок в «Ежедневном пророке», случайно подсмотренный мной у одного пожилого волшебника за завтраком. — Я не хочу говорить. Я чувствую его осуждение. Оно прорывается сквозь пелену затуманенных глаз. Его коронное молчание говорит больше тысячи слов. Я отворачиваюсь и закрываю глаза. Пусть молчит, если ему так будет проще. — Ты ничего не ела, — шепчет он и я чувствую себя последней тварью от одной только интонации. Он почти что плачет, убеждая меня, а может быть даже и себя, держаться дальше. — Пожалуйста, пообещай мне, что завтра ты поешь. Тебе принесут еду сюда. Я поджимаю губы, как капризный ребенок и тихонько всхлипываю. Боль ушла, оставив после себя горькое металлическое послевкусие на языке. — Зачем ты цепляешься за меня? — глухо спрашиваю я, растягивая губы в защитной улыбке, чтобы не расплакаться. — Мы мертвецы. С той самой минуты, что решились пойти в Скрипторий. Мы прокляты, Оминис. Я проклята. Так брось меня здесь и иди живи свою жизнь. Не хочу говорить ему о том, что я делала. Он разочаруется во мне. Пусть думает, что из нас троих знатоком Темной магии был только Себастьян. Глупая мысль. Трусливая. Я просто хочу, чтобы он запомнил меня в лучшем свете. Непорочной девой. Хах. Мракс усмехается и я чувствую, как его пальцы сжимают мою ладонь. — Свою жизнь? — невесело говорит он. — Знаешь, что мои родители уготовили мне после школы? Мою кузину. Двоюродную сестру Долорес. Дочь Ноктуа. Ей десять. Я вздрагиваю и с широко распахнутыми глазами смотрю в безответный потолок. Нет. Не может быть. Не могут же они быть такими… — Поехавшие, — шиплю я. Оминис сжимает мои пальцы и грустно молчит. — Пообещай что ты не… — я не могу даже произносить то, что не укладывается в моем разуме. — Просто пообещай. — Пока я жив — ей ничего не угрожает, — чеканит он. Я нервно сглатываю. — А много среди вас еще… таких? — По моей линии одни мальчики. В живых остались только я и Марволо. — Он кривится. — Не стоит баловаться с Темными искусствами. Побочный эффект — ранняя смертность. Я издаю нервный смешок. Иронично. — А Марволо с?.. — Троюродная сестра. Ей сорок. Я киваю. Хорошо бы Оминису сбежать. После моей смерти. Забрать сестру из этой ебанутой семейки и убежать куда-то подальше. — Хей, — шепчет он, прекрасно улавливая мои невеселые мысли. — Пообещай, что ты не сдашься. Пока есть возможность, пообещай, что будешь бороться. Я выдыхаю: приступ боли отступил, и притягиваю его за больничную рубашку к себе. И, чтобы не обещать невозможного, просто целую, закрепляя этим наш неподписанный пакт.***
— Иди сюда! — на очередной прогулке я хватаю его как только вижу и тащу в самый дальний угол парка. Едва мы останавливаемся у широкого старого дуба, скрывающего нас от редких следящих медсестер, я целую его, буквально выгрызая каждое движение на бледных губах. Он не сопротивляется, только обнимает меня и прижимает к себе, разделяя то малое тепло, что образуется между наших тел. Я хватаюсь за его одежду, отворачиваю ворот, и словно вампирша целюсь в шею, оставляя недалеко от кадыка длинную розовую полосу. Он охает, но не отталкивает, позволяя продолжить извращение над Его Аристократическим Высочеством. Я прижимаюсь к нему, расстегиваю больничную мантию, чувствую порыв ноябрьского ветра, заставляющий мгновенно покрыться мурашками. Снова утыкаюсь ему в шею и позволяю его рукам исследовать мою поясницу и задницу, едва просовывая пальцы сквозь плотно прижатую ткань штанов. И мы снова целуемся. Жалкое зрелище. Видел бы кто нас со стороны — не признал бы лучших учеников Хогвартса. Хотя… какая им разница? Пусть сидят в своих ограниченных мирках и пялятся на газетные сводки да колонки прорицаний, обещающие сразу две магические войны в следующем столетии. Хорошо, что это уже не моя проблема. Скоро меня не будет существовать. Очередной приступ мигрени заставляет меня съехать на землю, цепляясь за его одежду и стонать от волн боли. Я бы не отказалась от помощи кого-то извне. Того, кто сможет забрать себе мою боль. Может быть Исидора была права? — Все хорошо, — Оминис садится рядом и прижимает меня к себе, укутывает в свою теплую мантию. — Тише, дыши… — Я должна была помочь Анне! — всхлипываю я ему в плечо в перерывах между приступами боли. — Если бы я тогда попыталась… все могло бы быть по-другому. — Ты сделала все, что могла, — твердо говорит Мракс. — Себастьян сам виноват в том, что случилось. И, хоть он говорит это уверенно, во мне его слова вызывают лишь холодное отторжение. Я не вижу вины Себастьяна. Я чувствую, что это я должна была занять его место в сырой тюремной камере. Какой толк от всемогущества, если ты не принес добра в этот мир? Ну, убила с сотню гоблинов, подумаешь. Зато скольких я не спасла… Осознание этого как камень висит на моей душе. Как и замершее на губах признание. — Оминис? — М? Я прерывисто вздыхаю и прижимаю руки к груди. — Переспишь со мной? Он хмурится, не понимая, шучу я или вправду хочу затащить его в свою больничную койку. — Зачем тебе это? Я кусаю губы, чтобы не выдать уж слишком пессимистичное объяснение. Но и лгать не хочу. — Хочу… попробовать. До того как умру. — Ты не умрешь! — злится он и вскакивает с земли. — Я не позволю тебе умереть! Я дергаю уголком губ и приваливаюсь спиной к дереву, безмолвному свидетелю этой глупой сцены. — Пусть так. Но я все равно хочу, чтобы это случилось до того. — Я склоняю голову набок, разглядывая его со своего ракурса. Красивый. — Чего тебе стоит? По-дружески, ладно? Он поджимает губы и стоит так несколько минут, а потом осторожно поднимает меня и ведет обратно в больницу. Я надеюсь, что это было да.***
— Хорошие прогнозы, — целитель треплет меня по щеке, вызывая огромное желание нахрен откусить ему руку. — Мы почти обнаружили ядро отравляющей тебя магии и скоро извлечем его из тебя. — Я снова стану сквибом? — равнодушно спрашиваю я, пялясь в окно. — Возможно. — Мужчина пожимает плечами и делает надо мной заумные пассы. — Но, что точно мы знаем — это поможет твоему организму. Он излечится от скверны гоблинской магии. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь. Пусть называют Древнюю магию гоблинской. Мне все равно. Вероятнее всего, я умру после ее извлечения. Я уже давно думала об этом. Как сказал однажды Элеазар: магия — это право по рождению. Ее никто не может украсть. Это часть нашей души. Мужчина, не дождавшись от меня хоть каких-то ответов, вздыхает и уходит. Я прикрываю глаза и считаю про себя до пятидесяти. Десять… Пусть забирают магию. Двадцать… Возможно, это убьет меня. Или навечно сделает сквибом. Лучше бы убило… Тридцать… Пусть родится кто-то более достойный, чем я. Сорок… Простите меня, профессор Фиг. Ваша жертва была напрасной. Ваша ученица не справилась. Оминис приходит на счет «пятьдесят» и запирает комнату одним взмахом палочки. Я не говорю ему ничего, лишь протягиваю руки, и он без слов падает в мои объятия, устроившись на узкой больничной кушетке. Я наслаждаюсь нашим первым сегодняшним поцелуем так, словно он будет последним. Снова плачу — слишком часто за последнее время. Мне нужно стать сильнее. Отбросить жалость. И красиво умереть. Он ловит губами мои слезинки и собирает их в новый поцелуй, уже ярко-соленый. И запускает свою руку ко мне в штаны, нащупывая маленький бугорок под животом. Я цепляюсь губами в его шею, оставляя россыпь багряных отметин и откидываю голову назад, чувствуя, как руки Мракса нежно гладят мои чувствительные складки. Смотрю в окно, позволяя ему взять инициативу на себя, и по-глупому улыбаюсь. На улице идет первый снег.***
Сочельник — день посещений, — а Мракс не идет к своим, предпочитая блуждать по коридору возле моей палаты, не имея возможности зайти внутрь — меня уже неделю охраняет мракоборец. Завтра Рождество. Моя операция назначена как раз на этот праздник — день, когда здесь будет меньше всего людей. Умно. Хоть мои свершения по подавлению гоблинского восстания и замяли, переписав всю славу на министерство, я все равно интересная персона для журналистов. Меня выставили типичной дамой в беде — случайной заложницей в руках ужасного Виктора Руквуда. Ах, если бы они знали, от чьего заклинания он пал… Героиня в чьих-то глазах совсем скоро сотрется из истории, умерев безызвестной Джейн Доу. И я не против. Я творила столько зла, сколько и серого добра, убивая гоблинов, браконьеров и пепламб целыми пачками. Империо для гоблинов, Инсендио для людей. По сути, какая разница? И те и те мучались. Странно запрещать одни заклинания, которыми можно убить, но разрешать другие. Это так же странно, как если бы разрешали убивать ножами не длиннее ладони. Бред. Я очень жалею, что за свою недолгую школьную жизнь не успела сделать то, о чем меня просили. Найти потерявшегося брата? Он инфернал, примите распишитесь. Спасти деревню от тролля? Я прибыла слишком поздно, он уже вырвался из подвалов и все разнес. Зато притащила ящик жующей капусты в Фелдкрофт. Который нихрена не помог против гоблинов. Я весь день не встаю с кровати, лишь только ночью, когда синий свет от снега отражается в темных провалах окон, выхожу на коридор, умыться и стереть с лица невеселые мысли. — Я в туалет! — шиплю я Отто, а тот лишь сверлит меня сердитым взглядом. — Быстро! — Если не вернешься через десять минут — сорву с горшка, — цедит сквозь зубы он. Я усмехаюсь. Недоволен, ведь я — причина его отсутствия дома. Ну что же, бывает. Иду к лестнице и спускаюсь вниз. Черная мрачная тень следует за мной. Я наклоняюсь к железному умывальнику, отдающему холодом даже на расстоянии. Я специально вышла в одной сорочке — лучшего намека вы не увидите даже в тысяче советов женатой блуднице. Мракс подходит сзади, очерчивает руками мои бедра и несмело приподнимает подол. Я прогибаюсь, тычусь задом в его пах. Приглашая. Вот он, тот день. Сейчас или никогда. Цепляюсь руками за раковину, когда он проводит рукой по моей ягодице. Твердый член скользит по моим половым губам, не желая входить. Я разочарованно стону и подаюсь вперед, пытаясь сама нащупать нужный угол, но он хватает меня за волосы и тянет на себя, не больно, но и не слабо, заставляя замереть и подчиняться его рукам. — Никогда не думала, что буду пытаться просить парня трахнуть меня, — шиплю я. — Только не здесь, — он нагибается и его член касается моей спины. — Только не так. — Если ты попытаешься сейчас меня вывести из Мунго, клянусь, я наложу на себя руки! — злобно шепчу я. Оминис молчит. А потом быстро целует меня в шею, плечи, скользит руками по коже. — Мы справимся, — шепчет он. — Еще есть время. Я все подготовлю. Тридцать первого, так ведь? — Да, — я сказала ему ложную дату. Пусть он не знает, что нам осталась всего одна ночь. Не хочу, чтобы он помешал. Если все получится — нас ждет хэппи-энд. Если же нет… что же, я всегда хотела умереть молодой, как Исидора. — Но я хочу сейчас. Здесь. Мракс не отвечает. Зато его плоть говорит лучше всяких слов. Он тоже хочет меня. Интересно, секс и вправду так хорош, как о нем говорят? Или это все же отвратительное дело, годное только для продолжения рода? — Ты точно хочешь? — хрипит он. — Да. И я чувствую его внутри себя. Первое соприкосновение — словно взрыв. Никогда не чувствовала ничего подобного. Можно я умру от этого? Эта боль приносит сладкое удовлетворение. — Как ты?.. — Не смей останавливаться! Он двигается внутри. Обнимает меня. Целует мои плечи. Оставляет засос на шее. Мутное зеркало передо мной запотевает от жаркого дыхания, холодный ободок раковины врезается в живот, а первое яркое чувство постепенно уходит. Наверное, это интересно только в первые минуты. Или… Я осторожно опускаю руку ниже, трогаю себя, пытаясь найти точку удовольствия. Он продолжает двигаться, то медленнее, то быстрее, еще быстрее… Меня трясет как и его. Внизу живота отдается странная боль, как будто он своим членом достает мне до печени. Он сжимает меня за плечи, трясется и… останавливается. А я оседаю на пол, опустошенная отсутствием его внутри меня. Он обнимает меня как ребенка, прижимает к себе и шепчет что-то ободряющее, что-то о нашем совместном будущем и о нашем будущем доме, но я не слышу, с головой погрузившись в новое для себя чувство. Хорошо, что это случилось. Я усмехаюсь: никто не умрет девственником. По крайней мере, никто из нас двоих.***
Я умираю на операционном столе за секунду до того, как Оминис врывается сюда и оглушает нескольких целителей. Я вижу все это уже как сторонний наблюдатель, маленькая точка под серым потолком. Секунду назад эту самую точку выковырял из моей груди один из волшебников в форменной белой мантии. Точку, которая соскочила с острия палочки, едва распахнулась дверь. Я вижу, как в сторону Мракса летит красная вспышка. Он уворачивается, но заклинание попадает в мое тело. Тонкая нить, соединяющая меня с оболочкой, рвется навсегда. Я чувствую холодное опустошение. Больше ничто не держит меня в этом маленьком сером мирке. Все же Фиг был прав. Магия — это душа. И, попытавшись извлечь Древнюю магию, они просто-напросто извлекли мою душу. А сейчас хирургически точно отрезали пуповину. Вот так просто. Я смотрю, как Оминис оглушает убившего меня мракоборца и бросается к бездыханному телу. Трясущимися руками ощупывает лицо и ищет пульс, заливает рябиновый отвар в глотку. — Нет, нет, только не так! — его руки слепо мельтешат по моему телу, давят на грудь. — Должно же быть что-то… Он пробует несколько заклинаний. Все бестолку. Я ещё немного наблюдаю за ним и устремляюсь вверх. Туда, где меня уже ждут. Куда меня зовут. Последнее, что я замечаю — красная вспышка оглушающего, ударяющая Оминиса в висок. А в следующее мгновение я рождаюсь.***
Теплый весенний ветерок играется с моими короткими прядями, заставляя постоянно поправлять их за ухо. Апрель в этом году радует своей погодой — почти весь снег сошел и птицы вовсю распелись, вернувшись из теплых краев. Хочется жить и любить. Да, именно так. Жить и любить. Я поудобнее поправляю рюкзак с вещами на своей спине и с интересом смотрю на старый особняк, обвитый вечнозеленым плющом. Его хозяйка — милая волшебница лет восьмидесяти — передает мне все документы и связку массивных ключей. — Жаль расставаться, — вздыхает она. — Все же, в Годриковой впадине я прожила почти всю свою жизнь. — Куда вы теперь? — интересуется мой муж, уже по-хозяйски осматривая скрипящую калитку. Женщина пожимает плечами. — Неспокойные нынче времена. Хочу уехать подальше, — она вздыхает. — Хорошо, что мой дядя не дожил до Сами-Знаете-Кого… — Почему? — вежливо интересуюсь я, слегка вздрагивая от упоминания самого главного врага Ордена Феникса. — Он не любил Темную магию, — волшебница качает головой. — Говорил, что она забрала всех его друзей. Темная магия — удел слабых душой. Отчаявшихся и потерянных. — От чего он умер? Ее голубые глаза затуманиваются воспоминаниями. — От тоски, думаю. Он — единственный, кто остался из своей компании. Все умерли очень рано. А он держался… наверное, из-за меня. — Она смахивает слезинку. — И умер тогда, когда мне исполнилось семнадцать — совершеннолетие. Ох, что это я, — женщина взмахивает руками и отгоняет плохие воспоминания. — Стоит думать о хорошем. О будущем. — Верно, мисс Лайт, — тихо говорю я, чувствуя в груди странную тоску и сожаление. — Спасибо, что поделились со мной. — Не за что, Лили, — она тепло улыбается и смотрит на нас с Джеймсом как-то уж слишком растроганно, словно бабушка, встретившая внуков после долгой разлуки. — Можно просто — Долорес. Она молчит еще немного, а потом по-дружески подмигивает мне и улыбается: — Как говорил мой дядя: любовь — сильнее темных проклятий. И я считаю, он прав. Вы — красивая пара. Сильная. Желаю вам долгих лет жизни. Я улыбаюсь. Поправляю шляпу за козырек, салютую ей на прощание. Женщина бросает последний задумчивый взгляд на дом и отходит на необходимое расстояние, чтобы трансгрессировать. И, когда она исчезает в маленьком вихре, я оборачиваюсь. Джеймс уже принялся проверять защитные заклинания, наложенные на стены дома и вплетать новые. Впереди нас ждёт очень много работы. Наступили темные времена. Самые жестокие и мрачные. Но я верю, что все будет хорошо. Что чтобы ни случилось, мы с Джеймсом никогда не расстанемся, будем рука об руку встречать любые преграды. Ведь впереди нас ждёт рождение ребенка, чудо посреди всей этой безумной войны. В моей груди теплеет от мысли о сыне. Милый мой, маленький. Я защищу тебя любой ценой. Любыми доступными и недоступными мне способами. Найду силы, чтобы бороться, даже когда очень тяжело, даже когда кажется, что вокруг один только мрак. Умру, если потребуется. Я обещаю.