***
— Я честно не знаю как это произошло, Дитя… Я практически ничего не помню… — жалобно говорил жрец Богини Смерти, Кнефмтити, закрывая лицо руками от киданий подушек со стороны «Дитя».***
…
Мой взгляд вновь падает на тебя, сидящем на столе, в развратных одеяниях, без которых тебе было бы лучше, если честно. О Великая Кнефмтити, да прости ты меня за мои мысли о такой невинности, как Дитя Твоё, которое ты послала с небес на землю… Но я не могу остановиться… Твои изгибы тела, что подчёркиваются поясом цвета дорогих чернил, которыми слагают стихи во имя богов, создателей твоих, шрамы, что видны из-под полупрозрачных тканей, твои глаза цвета драгоценных камней, голубых топазов, которые ещё поискать надо… А голос… Твой бархатистый, нежный голосок, который хочется слушать вечность… Выцветшие от постоянного нахождения на солнце дубовые волосы, которые идеально завиваются сами собой… Это всё вызывает во мне неистовое восхищение, восторг, отчаянный трепет в груди, желание наслаждаться тобой, как самым сладким и воздушным фытыр, смакуя каждый кусочек. Я влюбленно смотрю на тебя, в твои глаза, возможно, со стороны я выгляжу как с ума сошедший, но мне все равно, что обо мне подумают, когда передо мной ты, такой богоподобный, такой царственный, такой величавый… Такой невозможный… Я за всю жизнь не перечислю слов, которые можно подобрать к тебе, ведь даже бесчисленное количество синонимов не смогут описать твою восхитительность в полной мере. Я не имею права прикасаться к божеству, только восхвалять его величность, но когда я осторожно протягиваю руку к твоей нежной коже щеки и не нахожу сопротивления, я не могу себя отдёрнуть, и прикасаюсь к тебе, к Сыну Божьему, и, о Кнефмтити… Твоя кожа под моими грешными пятернями ощущается как бархат, что привезли из далёкого, старинного Дидинахвамдиса, где работали самые дельные ткачи, или швеи под покровительством бога Монту в Мемфисатоне, хотя у мемфисатоновцев ткань совсем другого качества, так что скорее подойдёт описание из Нахвамдиса, которое и то полностью не обрисует нежности кожного покрова твоего. Мои руки дрожат, когда я любовно обвожу своими пальцами твои линии скул. Будь я скульптором, я бы все свои материалы, силы и эмоции вливал бы в искусство с твоим участием. Ты переводишь свою ладонь поверх моей на своей щеке, изгибая губы — свои розоватые, ровные губы — в лёгкой улыбке, и, честно, я не мог сдержать в себе восхищённый полустон, вместе с тем не покраснеть ещё больше. Твои руки, они, о Кнефмтити, создательница твоя, они мягкие, тёплые, а подушечки пальцев грубые от постоянного трения об оружие, что ты крепко держишь в битве. Твоя улыбка, если бы светилась, точно бы ослепила меня. Я вновь бессознательно допускаю себе сильное самоволие, протягивая вторую руку к твоим мускулистым бёдрам, не без страха и дрожи оглаживая их. С твоих губ слетает тихий вздох, от, по всей видимости, неожиданности, и ты прикрываешь свои очи, слегка сжимая мою ладонь в своей. О, Боги… Меня распирает изнутри от того благоговения, что вызывает во мне твой вид, который мне было позволено увидеть самой матушкой судьбой, и я ей искренне благодарен. Не каждому удается увидеть твой образ, в котором ты сейчас предстал в моём присутствии. Я честно опасаюсь гнева божия, если я тебе причиню вред, не дай Кнефмтити боль, потому аккуратно своим осипшим голосом интересуюсь у тебя: — Дитя Божье, скажите мне, грешнику Вашему, что бы Вы хотели сейчас? — я обеспокоенно смотрел на тебя, будто ты — хрупкий хрусталь, на который неправильно подышать достаточно, чтобы он посыпался осколками. — … — открыв свои глаза, на что я коротко вздохнул, ты ответил, — То, чего хочешь ты, Мумин. Я распахнул свои скучные, обычные чёрные глаза от удивления, и моё лицо залилось красными красками, подобно тем, что используют для волос бога Ронаса. — Что Вы, Дитя!.. Я не имею права очернять Ваш образ и Вашу энергию подобными приземными занятиями!.. Я лучше умру во имя Вашей матери-создательницы, чем запятнаю Вашу божественность! — начал я, пугливо отодрав руки от твоего тела, но ты, вопреки всем моим ожиданиям, взял мои длани в свои, притянув меня обратно к себе ближе. — Успокойся, Мумин, всё в порядке. Ничего ты не очерняешь. Правда. Дыши глубже, Мумин. — улыбнулся ты, пролепетав это своим нежным голосом. Я снова в шоке от твоих установок. Ты мне не говоришь, что я много себе позволяю, а наоборот, сам идёшь мне навстречу. Мой взгляд смягчился, а руки легко выпутались из твоих, и, как будто в новинку, снова прислонились к твоему телу. А я всё не могу перестать мысленно восхищаться твоей красотой. Теперь я действую более уверенно, но только потому, что ты разрешаешь. Ты и сам начинаешь прикасаться ко мне, каждое наше прикосновение друг к другу отзывается мурашками по всему телу. Но кроме этого, я ликую всей своей сущностью, что мне дозволено прикасаться к недостижимому, божественному идеалу. Ты своей рукой поднимаешь моё лицо за подбородок, заставляя вновь тонуть в своих кристаллических омутах. — Мумин… — моё сердце пропустило удар от подобного шёпота с твоей стороны. — Поцелуй меня, прошу… И я не смею отказать тебе, наклоняясь к твоему лику, сливаясь с тобой в поцелуе. Я, кажется, забыл как дышать. Ты медленно и бережно покусываешь мои губы, а я стараюсь поспевать за тобой в ответ. Через минуты две, которые казались самой сладкой вечностью, ты всё же отстранился от меня из-за того, что наши губы на пару начало неприятно сводить. Ты вновь втягиваешь меня в очередной поцелуй, а я тебе не отказываю в нём. В это время твои руки начали стягивать мои верхние одежды, а я тебе вновь уступаю, не замечая, как сам помогаю тебе снять с меня наплечники, а потом и расстегнуть мою знатно поношенную льняную рубаху (надо бы купить себе новую…). В итоге я остаюсь только в поясе, что прикрывает мои достоинства, всё остальное ты с меня стянул. — Давайте переместимся в спальню, не думаю, что на столе будет удобно, спина потом разболится… — осознал я, сразу сказав тебе о возможном неудобстве, на что ты, подумав с секунду, молча кивнул. Я парой движений рук поднял тебя на них (не думал, что ты такой лёгкий…), по памяти идя по своему жилищу. Всё-таки найдя нужную комнату с моим ложе, я осторожно пристроил тебя на нём. Ты поёрзал, но промолчал. Я уже не смог растягивать. Кнефмтити, клянусь, что моё терпение вот-вот закончится. Я торопливо спросил, готов ли ты, на что получил очередной кивок. Из одной из тумб я достал увлажняющее масло, наполовину пустое (и не из-за того, что я у себя занимаюсь всякими непотребствами, а использую его по предназначению!), и, заранее сняв раздражающие глаза тряпки, молча очаровываясь красотой твоего тела всё больше, а также смочив пальцы маслом, я ввел палец на одну фалангу, внимательно наблюдая твою реакцию. Ты утвердительно махнул головой, я просунул палец чуть дальше, вновь следя за малейшими изменениями на твоём лице. Впрочем, складывалось впечатление, что ты боли как таковой не чувствуешь. Хотя, ты же божество, может это у вас в роду невосприимчивость к боли? Насколько же мощны божественные силы, что могут обделить тело ощущение физических страданий… Уже три пальца находились в тебе. Ты рукой вновь повёл моё лицо к своему ближе, наклоняясь к уху. — Заканчивай меня растягивать, я уже готов. — чётко прошептал ты, опаляя моё ухо горячим дыханием, пуская по моему телу тысячи мурашек, и я киваю. Я, наконец-то, стягиваю с себя последнюю тряпку. Возбуждение постыдно скручивает неприятный узел внизу живота, из-за чего я суматошливо смазал свой член маслом, и начал медленно вводить. Ты нахмурился и поморщился, из-за чего я сразу начал сыпать тихими извинениями и пытаться отстраниться и выйти, хоть в тебе и было до одури жарко и выходить вовсе не хотелось, но и не пришлось, ведь ты приблизил меня обратно, шепча самым спокойным голосом: «Всё нормально.».***
— …Честно, я сейчас и не отвечу, сколько это продлилось, ведь разум мой был затуманен словно дорогим вином, которое мы выпили на пару. Но проснулся я весь липкий, мокрый от пота и других телесных жидкостей, но счастливый от того, что разделил эту ночь и своё скромное человеческое ложе с Вами, Божье Дитя. — когда же жрец закончил свой монолог, он посмотрел на Лололошку, что до сих пор был очень зол в-первую очередь на себя, что вообще допустил подобное. А во-вторую на этого беспросветного верующего, что не остановился вовремя. — Понятно… — нервно потирая переносицу, ответил шатен. Сейчас он пытался думать, как бы всё обернуть в свою пользу. Тишина начинала давить на виски и всего Мумина в целом, но всё, что он смог из себя выдавить, это: — Мне жаль, Дитя… — и глаза опустились вниз. — Проехали. — махнул рукой Лололошка. «А я могу этим воспользоваться…», и улыбнулся на собственные мысли. — Ты прости меня за мою несдержанность, я просто не ожидал с утра проснуться в чужой постели весь заляпанный.***