***
Второй раз зачатки осознания происходящего пиздеца подкрадываются также неожиданно, как и в первый, но уже едва ли не с громадным транспарантом во все доступное внутри пространство: «Шаст, обрати на нас внимание, ты вляпался по самое не балуйся, как ботинок в говно!», когда Арсений заболевает. Шаст по жизни не сказать, что брезгливый, но если увидит наблеванную лужу, наблюет сверху. Ко всем телесным жидкостям, помимо интимных, относится с умеренной долей отвращения, поэтому знатно охуевает по пути к стиралке, с обсморканными платками и мокрыми от пота простынями в руках, не замечая внутри ни на намека на омерзение. Даже милипиздрического. Лишь волнение за только что уснувшего после лошадиной дозы чая с лимоном и медом Арсения и огромное желание сделать так, чтобы ему как можно скорее стало хорошо.***
С желания сделать друг другу хорошо все и началось пару лет назад. Обычный, ничем не примечательный вечер после очередного концерта их осеннего тура, не предвещал ничего сверхъестественного. Дима сразу ушёл спать, Сережа, даже не заезжая в отель, из зала унесся в неизвестном направлении с симпатичной куклой под боком, а Арс завалился к Антону в номер с двумя банками пива и соблазнительным предложением позалипать в ютуб. Как от смешных видяшек с котиками они дошли до душещипательной исповеди о том, как заебались и хотят простого человеческого выспаться и потрахаться, Шаст не помнит. Как не помнит и кто первый закинул идею передернуть друг другу, показавшуюся тогда очень заманчивой. Переход от разговоров к действиям тоже стерся из памяти, словно по волшебству, оно там все само собой как-то перетекло в горизонтальное положение. По ощущениям Антона прошла буквально секунда — и вот у него уже в руках член Арса, а перед глазами — его судорожно ходящий под кожей кадык и закушенные, влажные губы. На утро, конечно, состоялся неловкий диалог, в котором оба убеждали то ли друг друга, то ли себя, что со всеми так бывает, что для того и нужны друзья, чтобы протянуть в нужный момент руку помощи. Аргументировали, доказывали и так додоказывались, что засосались и повторили вечерний «дружеский обряд». На этот раз обошлось без внушительной доказательной базы, и, опустив поток бессмысленных оправданий, порешали, что в минуту слабости можно обратиться друг к другу за поддержкой. И подглажкой. Чисто по-дружески. Градус рос неумолимо быстро. Вскоре они пришли к тому, что чисто по-дружески можно и отсосать разок-другой, да и сексом с проникновением друзья не гнушаются. Как говорится, друг в беде не бросит, лишнего не спросит, жопой скрасит ваш досуг, самый настоящий друг. Очень быстро Шаст понял, что с Арсением ему в целом классно проводить время и вне их обменов «дружескими» любезностями. Нет, он и до этого знал, что их творческая связь и юмористическая ебанутость пересекались на каком-то запредельном уровне, да и обратиться за помощью и советом к Арсу Антон мог в любых ситуациях, не только касающихся работы. Но из-за графиков и расстояния вне съемок и концертов им почти не удавалось зависать только вдвоем, поэтому выяснить, что они так же идеально сходятся в бытовых вещах получилось лишь недавно: оказалось, что Арс любит комментировать все фильмы и передачи, которые смотрит, а Шаста это не бесит, а только веселит; Антон ненавидит мыть посуду и даже загрузить пару тарелок в посудомойку для него подвиг покруче всех геракловских, а для Арса мытье посуды равносильно медитации и ему не в падлу захватить и чужие тарелки; по утрам оба первые десять-двадцать минут выглядят и ведут себя как злые собаки, поэтому никто ни до кого не доебывается и ни на кого не обижается; да и банально — Шаст всегда спит слева, а Арс справа. Ну чем не идеальный дуэт? Дружеский, конечно. Вот и Антон так думал. До недавнего времени.***
В третий — контрольный в голову — раз понимание, что все очевидно пошло по пизде, давно и бескомпромиссно, бьёт Шаста прямо в лоб на съемках одного из моторов Громкого вопроса, и отмахнуться от этого до усрачки пугающего чувства, как от назойливой мухи, уже не удается. Мешает очередному сбеганию от реальности Арсений, совершенно возмутительно флиртующий с Идой на глазах у всей съемочной команды. На его глазах. Пиздец. Сказать, что Антон никогда не чувствовал такого яркого микса, казалось бы, беспочвенной злости, обиды и непонимания, — не сказать ничего. К Иде у него никаких претензий нет: влияние Арса на представителей обоих полов никогда не было ни для кого секретом, и противостоять какому-то магическому магнетизму этого бесстыжего льстеца на веку Шаста не удавалось практически никому. Но отсутствие претензий никак не мешает в картинках представлять, как он кровожадно за волосы оттягивает ее от Арсения и вместе со стулом вышвыривает нахрен из студии, а затем зверски хватает возбудителя ярости за горло и вытряхивает из его красивой черепушки мысли о флирте со всеми, чьё имя не начинается на «А» и не заканчивается на «нтон Шастун». Кровь лавой бурлит по венам, безбожно плавит остатки здравомыслия и профессионализма, и на очередном вопросе Антон не выдерживает и выплескивает свой гнев возмущенной тирадой. Как в замедленной съемке видит скривившееся в непонимании лицо Арса, читает недоумение в глазах Сережи и Димы, да и сам себе мысленно кричит «заткни свой рот, придурок», но губы отказываются внимать внутренним мольбам и продолжают двигаться и совместно с неподвластным мозговым сигналам речевым аппаратом издавать звуки, складывающиеся в компрометирующие его слова. Атмосферу, на удивление, достаточно быстро разряжает Ида, игра продолжается в прежнем темпе, и съемка заканчивается на позитивной ноте. К всеобщему счастью, на этот день больше ничего не запланировано и можно спокойно собраться и поехать отдыхать, но Антон зависает в гримерке дольше положенного, не в силах заставить себя сдвинуться с места. Смотрит в зеркало, надеясь в своем отражении заметить хотя бы малейшие изменения, объясняющие творящийся внутри хаос, но видит лишь старую выжатую версию себя, не способную признать очевидные вещи. — Шаст, ты как? Порядок? Антон дергается от неожиданности, будучи в полной уверенности, что он в комнате один, но знакомый до каждой интонации голос вырывает его из глубокой задумчивости. Арсений подходит медленно, видно, что волнуется, осторожничает, и Шасту орать хочется от этих почти ежедневных проявлений заботы, которые теперь ощущаются по-другому. Совсем не по-дружески. Ему бы высунуть язык из жопы и сказать все, как есть, а потом вместе разгребать последствия, да вот незадача: он умеет только совать. Себе — фигурально, Арсению — буквально. Да и вообще, зря, что ли, природа его наградила таким длинным и подвижным агрегатом? Сам Бог велел его пихать куда ни попадя, а не использовать по назначению. Для разговоров ведь и короткого языка достаточно. — Поехали домой, — выдыхает устало и заставляет себя встать, хватая с вешалки куртку. — Шаст, я в отель, у меня завтра поезд в 6, я не… — Я отвезу, поехали. Арсений стоит в нерешительности у стола, нервно сжимает деревянную спинку стула и ищет в уставшем взгляде напротив хоть какое-то объяснение тому, что происходит, но Антону просто хуево и единственное, чего хочется, — уткнуться носом Арсу в шею, дышать родным запахом, сжаться в комочек в теплых объятиях и почувствовать себя маленьким, беззаботным ребенком, которому не нужно ничего анализировать и решать. Молчание затягивается и становится слишком неловко и непонятно. Воздух наэлектризован так, что, кажется, коснись они друг друга — вмиг превратятся в угли. Предчувствие чего-то неоценимо важного, меняющего их стабильный, скрытый от всех мирок заполняет помещение, впитывается в кожу, лезет в уши, нос и губы, поглощает организм, и в глазах обоих читается напряжение и страх. — Антон… Арсений не выдерживает первым. Он ничего не понимает, отчаянно старается, но не может уловить настрой Шаста. Впервые их миндальная связь дает сбой, настроенные друг на друга передатчики барахлят, и это пугает до чертиков. — Арс, пожалуйста. Мольба в дрожащем голосе оставляет Арсения безоружным, и он без дальнейших расспросов и споров быстро собирает сумку, хватает куртку и молча идет за Антоном к машине. В дороге они не говорят, лишь изредка кидают друг на друга короткие взгляды, стараясь не пересекаться. Путь до дома тянется, как последний урок в школе, долго и невыносимо, и когда Антон открывает дверь и запускает Арса внутрь, ему кажется, что их обоих ебанет инсульт. Арсений неловко топчется в коридоре, будто это не он проводит пятьдесят процентов своего времени в этой квартире, дышит тяжело, и Антон не выдерживает. Резко притягивает его к себе, нависает, прижимая к ближайшей стене, и упирается лбом ему в макушку, рвано дыша. Арса колотит так, словно его голым запихнули в криокамеру и забыли там на пару часов, всеми силами старается унять дрожь, но не может. Лишь цепляется пальцами за ворот полурасстегнутой куртки Шаста и судорожно хватает губами воздух, как только что выброшенная на берег рыба. — Я могу…? — через несколько напряженных минут молчания спрашивает Антон, мягко касаясь подбородка Арсения и медленно проводя большим пальцем по искусанной нижней губе. — Ты раньше никогда не спрашивал, — шепчет он в ответ, подаваясь вперед. Антон на клеточном уровне чувствует — сейчас все по-другому. Не лучше, не хуже, просто иначе. Невесомым поцелуем Арс будто запускает таймер внутри, и через три секунды внутри взрывается маленькая ядерная бомба, превращая все органы в кашеобразное месиво. Это чувство оглушает его, обездвиживает, отрезает от внешнего мира, и остается только Арс со своими невозможными губами и сорванное дыхание, беглыми поцелуями разделяемое на двоих. Кажется, инсульт все-таки близок. Антон не замечает как на пол летит верхняя одежда, а вскоре к ней присоединяются смятые толстовка и футболка. Перед глазами пелена, он тыкается губами то в нос, то в щеку, то в шею, как слепой котенок, только бы чувствовать, касаться, ни на секунду не отрываться от космически пахнущей кожи. Опомниться удается лишь наткнувшись на мигрирующую за холодными пальцами стайку колючих мурашек на поджавшихся мышцах пресса, и только после этого он кое-как фокусирует на невнятном, протестующем бормотании. — Шаст, стой, мне бы в душ. — Похуй. С ремнем приходится туго, и Антон матерится себе под нос, пока несчастный кусок кожи с пряжкой абсолютно наглым образом отвлекает его от жизненно важного занятия — целовать Арсения. Молния на его узких джинсах, видимо, в сговоре с ремнем и тоже поддается не с первого раза, но Шаст настойчивый, когда необходимо, поэтому и с этой преградой справляется на ура. Горячий член ложится в руку идеально, так, словно Бог — это вселенский аналог создателя конструктора Лего, специально сделавший их тела полностью подходящими друг другу, как пазлы. Влажная головка под большим пальцем ощущается, как рай, а слабый стон звучит сигнальной сиреной по окончательному отключению мозга. Но Антону он и не нужен сейчас. Тело само знает, что и как надо делать, чтобы Арсений издавал эти потрясающие, ласкающие слух звуки снова и снова. — Арс, ты пиздец… — шепчет горячо, носом водя по чувствительному местечку за ухом, а затем дублируя этот путь языком. — Арс, Арс… Боже, люблю тебя. Время замирает. Как и рука, крепко обхватывающая член, да и, собственно сам обладатель этого члена. — Я… — испуганное блеяние разрезает воздух, и Шаст судорожно пытается найти адекватное оправдание своему порыву и сказать хоть что-то связное, что можно добавить после этого дурацкого, повисшего звука. — Блять, прости, я не… — начинает он нервно, но снова затихает. Можно было бы сказать, что все это из-за секса, просто поддался страсти, голова перестала работать, а рот был не заткнут, и оно само как-то вырвалось без желания и разрешения, но…Но Антон устал. Чертовски устал бежать от самого себя. Поэтому собрав яйца в кулак, он вдыхает побольше воздуха и на выдохе тараторит, по возможности стараясь не избегать вопросительного взгляда: — Я правда тебя люблю. Я не знаю, как это произошло, но я…я просто…люблю тебя. Понимаешь? Я же не хотел…я…я люблю тебя. Сука. Арс, ты мне веришь? Я не…я…прости… — Тише, тише, — Арсений мягко обхватывает ладонями чуть влажную шею и прямо смотрит в испуганные как у новорожденного олененка глаза. — Иди сюда, — притягивает Шаста к себе, прислоняясь своим лбом к его и уверенно шепчет в губы: — Антон, я тоже. Тоже люблю тебя. Наверное, думает Арс, такое признание стоит делать не стоя в темном коридоре со спущенными трусами и болтающимися на лодыжках джинсами, пока твоего возлюбленного херачит паничка, но сейчас так похуй. Просто хочется наконец-то позволить долго сдерживаемому чувству распуститься, вылететь на свободу, чтобы оно грело не только его самого, но и сам объект этого чувства. Арсений почти морально готов к тому, как их затопит, снесет волной взаимности к чертям, но вместо ожидаемых объятий и поцелуев Шаст отстраняется и упирается глазами в пол. — Нет, ты не понимаешь. Я же…я не по-дружески, а… — Господи, какой же ты дурак наивный, — перебивает он нетерпеливо и показательно хлопает ладонью по лбу. — Ну какое «по-дружески»? Скажи, вот Поз тебе друг? — Ну да, — тянет Антон неуверенно, чувствуя в вопросе подвох. — Можешь представить, как засовываешь ему язык в… Фу, блять. Ну фу. Нарисовавшийся в голове образ хочется фигачить железной губкой, пока даже малейшего воспоминания о нем не останется. — Все, достаточно, понял я, понял, — Шаст складывает руки в примирительном жесте, мотает головой, вытряхивая из нее остатки мерзких картинок, и только сейчас до него доходит, что именно Арсений сказал минуту назад. — Давно ты…? — короткий кивок бьет дефибриллятором прямо в сердце, отчего оно разгоняется до безумной скорости. Что там говорили про инсульт? Он все еще приветственно машет из-за угла. — Почему раньше не сказал? — Боялся потерять то, что есть. Арсений сейчас такой умилительно уязвимый, что хочется сгрести его в объятия, накрыть собой, защищая от всевозможных опасностей внешнего мира, и не отпускать больше никогда, и Антон не отказывает себе в этом желании. — Боже, мы такие долбоебы, — смеется он в кудрявую макушку. — Ага, сказочные. — И что мы теперь будем делать? Хитрый смешок заставляет низ живота сжаться в предвкушении. — Ну, кажется, кто-то задолжал мне оргазм. Антон отстраняется ненадолго, чтобы заглянуть в горящие лукавством глаза, и натыкается на фирменную лисью улыбку, которая так и требует, чтобы ее стерли с лица глубоким поцелуем. И кто Шаст такой, чтобы ей противостоять. — Я уже говорил, что люблю тебя? — не отрываясь от влажных, припухших губ шепчет Антон, не в силах прекратить бесконечные признания, после первого раза посыпавшиеся, как конфеты из пиньяты. — Хорош болтать, герой-любовник, — выдыхает Арс и игриво прикусывает нижнюю губу Шаста, вжимает его в себя еще сильнее, проходясь вновь вставшим членом по животу, и стонет в голос, вновь отключая голову Антона, которая мешает им своими бесконечными рассуждениями.