драконья участь

Милосердие Рейниры отдавало горечью и гнилостным запахом смерти. Эйгон не мог уличить ее в излишней жестокости и беспощадности, но от подаренного ею помилования драконья кровь стыла в жилах. Смерть была бы желаннее, чем тягостное ожидание, в котором он существовал последний год. С того самого дня, как явился на Драконий Камень с обличенным в слова предательством на языке. Рейнира не убила его сразу и не дала Деймону обнажить Темную Сестру, — хороший знак, без сомнений. Эйгон рассчитывал на меньшее. — Я не стану бороться за трон, — выпитое ранее вино все еще играло с его разумом в странные запутанные игры; оставалось надеяться, что сестра поймет его нечеткую речь. — Преклоню колено, присягну тебе в верности. У меня есть информация. — Эйгон, ты пьян, — сказала Рейнира то ли с жалостью, то ли с брезгливостью во взгляде. Эйгону было плевать, люди никогда не смотрели на него иначе, разве что разбавляли этот дурной напиток похотью. — Большую часть времени, — хмыкнул он, не отрицая. Полет на Солнечном Огне немного привел его в чувство, но Эйгон все равно удивлялся тому, как ему удалось без лишних хлопот выбраться из города и, что важнее, не свалиться со спины дракона. — Это мало что меняет. — Почему ты здесь? — спросила сестра. Потому что все бессмысленно. Всегда было. Дед манипулировал матерью ради своих амбиций, мать, — напуганная, растерянная, уставшая, но все еще верящая в праведность собственных действий, — превращала их жизни в мучение. Она боялась, и как хорошая мать делала все, чтобы защитить, но Эйгон видел отчаяние в ее глазах во время их с Хелейной брачной церемонии. Видел, как отчужденность сестры меняет форму, становясь не чем-то привычным, а удушающим. Видел, как Эймонд сгорает в бессильной ярости и, может быть, только Дейрон смог избежать разрушения, но Эйгон мало что знал о младшем брате, чтобы судить с точностью. Он мог быть отвратным человеком, сыном и братом, но ни железный стул, ни что-либо другое не стоило грядущей резни. — Было приятно, когда жители Королевской Гавани признали меня их королем, — впервые кто-то признал его, хмыкнул Эйгон, но стой на его месте другой, ничего бы не поменялось. — Но я не король. Наш брат, Эймонд, мог бы подойти для этой роли, у него есть задатки. Но ему не посчастливилось родиться позже, а вам сильно повезло, что мне эта железная дрянь даром не нужна. — Ты предаешь семью, — хмыкнул Деймон. — Разве? Он был дерьмом, конечно, но все же Таргариеном. Ненамного лучше, но и Таргариены, и Хайтауэры ставили семью на первое место. За небольшими исключениями в лице честолюбия, жестокости и мнимого предательства. Как бы там ни было, Эйгон тепло относился к своим детям и не желал ничего плохого ни братьям, ни сестре, ни матушке. Трон не стоил их жизней. Может быть Рейнира сочла, что семьей он назвал ее, может разглядела в его мутных глазах то беспросветное, что он топил в алкоголе с малых лет или почуяла легкую добычу своим хищническим нутром, но на сделку согласилась. Эйгон-то и просил всего ничего: информация и шутовская верность за королевскую милость. И милость была велика. И во время взятия города, и во время заполнения замка черными его семья была в безопасности, насколько это было возможно. Дед был брошен в тюрьму до вынесения ему приговора, но Эйгона мало волновала его судьба. С Эймондом… было тяжелее. Рейнира сразу дала понять, что не может так просто отпустить того, кто пытался убить ее сына, и хотя Люцерис остался жив и был относительно здоров, Эймонду также предстоял суд. — Я не казню его, — пообещала сестра. — Но это большее, на что ты можешь рассчитывать. Эйгону было интересно, что Рейнира припасла для него самого, узурпатора, предателя, младшего брата. Он полагал, что в постановочном фарсе милосердного прощения королева сошлет его на Стену. Эйгону не нравился холод, Север его никогда не прельщал, но в некотором смысле это было бы достойно. Хотя Эймонд, зная его преданность семье и ненависть к Рейнире, предпочел бы смерть. Удивительно, какой разной могла быть преданность. Когда правда всплыла, матушка расплакалась, глядя с недоверием, а затем отстранилась с сокрушительной холодностью. «Ты не можешь быть моим сыном». Эймонд прожигал его ненавистным взглядом, дрожал от ярости и отвращения, желая собственноручно прирезать. И только Хелейна молчаливо держала его за руку, пока Дейрон стоял рядом юным защитником. Случись битва, у Дейрона не было бы и шанса выстоять, но Эйгон все равно был благодарен ему. Брат, с которым они едва ли знали друг друга, встал на его сторону, тогда как тот, с кем они росли бок о бок, желал смерти. Наверное, в этом и было дело. Дейрон просто его не знал. Когда все показные сцены были разыграны, а формальности улажены, Рейнира исполнила свою часть сделки. Королева позволила Дейрону вернуться в Старомест на Тессарион и верно нести ей службу издалека. — Милая сестра, — обратилась она к Хелейне, — ты вольна взять детей, оседлать Пламенную Мечту и отправиться вслед за братом, скрасив путешествие своим присутствием. Уверена, лорд Ормунд будет счастлив принять вас. Это было больше, чем Эйгон просил: Рейнира позволяла им оставить драконов. Но вряд ли по доброте душевной, а не из чистого расчета. Она отправляла в Старомест Алисенту, а Дейрон и Хайтауэры присягнули истинной королеве в верности. Она хотела, чтобы они держали матушку под наблюдением, не ограничивали в действиях, но незамедлительно сообщали о любых изменениях. Хелейна была там по той же причине. Это был их шанс на искупление. Суд над Отто был коротким, а казнь быстрой, и Эйгон принялся ждать. В очереди осталось двое. Рейнира будто бы металась между ними, не зная, с кого начать. Эйгон не понимал ее замешательства, отправить их с братом на Стену не было так уж сложно, тем более Старк все еще ошивался при дворе. Эйгон даже находил это забавным, до конца своих дней наблюдать за недовольным лицом Эймонда. Вряд ли тот отыскал бы в этом утешение. Эйгон был ему обузой в королевской жизни, останется ей и после. Но все решилось до странного нелепо. Люцерис, этот наглый мелкий бастард, упросил королеву пощадить его дядю, мол, то была случайность, Эймонд вовсе не хотел его убивать. Рейнира не была убеждена, но Эйгон вполне мог в это поверить, памятуя, каким несчастным ходил его братец те долгие недели, пока новость о выжившем принце не достигла его ушей. Каким образом Люцерис умудрился выжить, оставалось загадкой, но Семеро его явно любили. Как и мать, которая едва ли смогла бы ему отказать, будь это иная просьба. Но Люцерис был таким же упертым, как и она сама, поэтому спор затянулся надолго. Эйгон даже заскучал, мечтая о чаше с вином, которой он был лишен чуть ли не с взятия города, пока не наткнулся взглядом на младшего брата. Эймонд, помятый, но вымытый после заточения, неотрывно смотрел на кричащего очередное доказательство бастарда, благо в тронном зале не толпилась куча людей, как это обычно бывало. Почти что семейная встреча, хмыкнул Эйгон, поворачивая голову в том же направлении. Несмотря на все полученные шрамы, Люцерис был… миловидным? Все еще пухлощекий, слегка вытянувшийся и встрепанный, ничего необычного. Стоящий рядом с троном матери Джекейрис и то выглядел величественнее и статнее, но он был старше, так что у маленького бастарда еще были шансы раздаться и вширь, и ввысь. Джекейрис моргнул и перехватил его взгляд: лицо серьезное, губы поджаты, сдерживая недовольство. Не нравилось, что младший братец с таким запалом заступался за ненавистного дядюшку? Эйгон скорчил гримасу и пожал плечами, он тоже не понимал. Ему, конечно, нравилось подшучивать над Эймондом, но то, что происходило перед его глазами было далеко от веселья. — Признайся, — пьяно смеялся Эйгон, — не в глазе дело. Будь твоя воля, ты бы одел его в зеленое и держал под боком. Ох, братец, тебе бы развеяться, на улицах столько темноволосых мальчиков. Для Эймонда мальчик был один, и то месиво, что творилось между ним и Люцерисом, было слишком опасным, чтобы туда лезть. Эйгон хотел сохранить свой рассудок, и надеялся, что Джекейрис не разворошит осиное гнездо. Деймону, наконец, надоела разыгравшаяся перед их лицами сцена, и он, схватив пасынка за плечо, молча отвел его в сторону. Вид его был хмурым на протяжении всего разговора, даже когда мальчишка снова пытался донести до него какой-то одному ему понятный смысл. Люцерис притих и забормотал, заставляя Деймона пригнуться. Лицо его оставалось бесстрастным, но Эйгон мог бы поклясться, что нечто злорадное проскочило на лице их дражайшего дядюшки и застопорилось в краешке губ. Что бы ни сказал Люцерис, оно было достаточно удовлетворительным для последовавшего кивка. Деймон дал Рейнире свое согласие. Драконья кровь захолодела внутри: это не предвещало ничего хорошего. Эймонда помиловали, жалостно пощадили стараниями бастарда, которым он был одержим. Вверили этому самому бастарду, как потрепанную игрушку. Эйгон не знал, радоваться ему за брата или нет. Может быть, Стена была намного безопаснее. — Эйгон, — обратилась к нему Рейнира, и в лице ее было какое-то знание пополам с сомнением. — Мы долго совещались о твоей судьбе, брат, и пришли к выводу, что не можем просто сослать тебя ни на Север, ни в Эссос, ни даже в Старомест. Ты был ценным союзником и позволил нам одержать победу. Ты преклонил колено перед королевой, но прежде всего, — она поджала губы, сама не веря в то, о чем говорила, — прежде всего ты доверился своей старшей сестре. И я благодарна. Поэтому решением совета я дарую тебе милость. Не много ли милости для одного дня, подумал вдруг Эйгон. Рейнира была шлюхой, но она не слыла жестокой, даже если в тронном зале уже начало пованивать гнилью. — Какую судьбу ты уготовила для меня, сестра? — мыслить на трезвую голову было утомительно, слишком много деталей, ранее размытых алкогольной дымкой, бросалось в глаза. Сцепленные в замок руки Рейниры, ее побелевшие от напряжения пальцы, ухмылка Деймона, отвращение на лице Корлиса, слишком частые взгляды Люцериса в сторону своего старшего брата. Стиснувший челюсти Джекейрис. Что-то во всем его виде было неправильное, фатальное. Эйгон сглотнул. — Ты останешься в Королевской Гавани, — продолжила сестра. — Будешь жить в замке, как и раньше. За всю твою преданность, за риск и благородство, — Эйгону очень хотелось рассмеяться, но смех застрял в горле, — самое малое, что я могла бы сделать, это постараться укрепить семью. — Со всем уважением, дорогая сестра, я не понимаю, к чему ты ведешь. — Я предлагаю, — сказала Рейнира тоном, не терпящим возражений, — скрепить наш союз. Дом Дракона показал слабость, люди знают, что мы разрознены и обозлены друг на друга. Нужно показать им, что это не так, соединить две части нашего дома в одну путем брачного союза. Вы с Джекейрисом — старшие принцы, вам выпала честь принести мир и снова возвеличить наш дом. — Это шутка? — несколько тухлых смешков вырвалось наружу, но никто не улыбался. — Разве это возможно? Мы оба мужчины, к тому же несвободны перед ликом богов. — Что же, ты прав в своих сомнениях. Вы оба мужчины, но мы — Таргариены, нам не нужны Семеро, а валирийские обычаи допускают подобное в исключительных случаях. Помолвка Джейса и Бейлы разорвана с согласия обеих сторон, а твой брак с Хелейной, полагаю, прекращен волей правящей королевы. Не волнуйся, брат, наша сестра и твои дети в безопасности, им ничего не угрожает. Я держу слово, но и ты должен пойти мне навстречу. Эйгон вскинул голову, прожигая взглядом ее спокойное лицо. Разве он уже не исполнил свою часть договоренности? В ней не было ничего о подобной глупости. — Знаю, это внезапная новость, но она не подлежит рассмотрению или изменению. У нас много забот, нужно устроить церемонию в ближайшее время, чтобы не дать злым языкам и дальше порочить наше имя. А когда на свет появится дитя, вопрос престолонаследия окажется смехотворным. — Дитя? — послышался голос Эймонда, напряженный и удивленный. — Разве может мужчина родить? Рейнира смерила его тяжелым взглядом. Эйгон поклялся бы всеми семью ипостасями, что она сожгла бы его на месте, если бы могла. Эймонд наверняка тоже это чувствовал, но смотрел прямо и чуть ли не задирал подбородок в лживой величественности. Эйгон был ему благодарен. — Мы — Таргариены, — повторила Рейнира, обращаясь к Эйгону, и в голосе ее слышался оттенок жалости. — В нашей крови течет огонь и магия, есть много вещей, которые не доступны обычному человеку, но доступны нам. — Вы хотите, чтобы я женился на Джекейрисе и породил детей? — спросил он слишком громко. Голос отдавался эхом от стен зала и трещал в его собственном разуме. Может он сходил с ума? Таргариенское безумие коснулось и его? — Это смешно, бессмысленно! — Это действительно смешно, племянничек, — хмыкнул Деймон. — Но вряд ли ты сможешь постичь смысл, даже если попытаешься. Некоторые просто не могут глядеть в суть вещей, даже если у них для этого два глаза. Деймон умолк, и Эйгон повернул голову к единственному человеку в комнате, который все еще мог обернуть происходящее в паршивую шутку. Но Джекейрис молчал, хмурился и старался не поднимать взгляд. — Проведем церемонию в начале следующей луны, — продолжала Рейнира. — Объявлю о подготовке на утреннем собрании. Пекло! Лучше бы все же Стена.

*

Эйгон тяжело вздохнул, перелистывая очередную страницу валирийской истории, написанную, конечно же, на валирийском. С языком у него проблем не было, но с пониманием сути — еще как. Ему даже как будто бы удалось смириться. Подумаешь, свяжет он себя брачными узами с мужчиной, будто брать в жены родную сестру занятие не менее греховное. Подумаешь, каким-то неведомым образом родит ему дитя, зато голова все еще на плечах, а тело в комфорте. Не так уж и страшно, тем более делить ложе с юношами для него было не в новинку. Джекейрис выглядел неплохо, был молодым и, наверное, даже приятным. В детстве они, помнится, ладили, так что может и компания из него вышла бы занимательная. А если нет, игнорировать супруга Эйгон тоже умел. Был ли сам Джекейрис заинтересован в мужской компании? Эйгон никогда не замечал за ним ни единого намека. Если Люцериса можно было заподозрить по ехидным улыбкам и бесовским искрам в глазах, то на старшего племянника это не распространялось. Вспыльчивый, да, но собранный и ответственный, прямой, словно палку проглотил, и бесхитростный, Джекейрис нежно улыбался своей нареченной, с искренним интересом поддерживал разговоры с Хелейной, когда та еще жила в Красном замке, не брезговал играть с Джейхейрисом и Джейхейрой, даже возился с Мейлором ничуть не хуже, чем с собственными братьями. И пропадал в обществе Кригана Старка. Об этой их тесной дружбе молва ходила чуть ли не по всему Вестеросу, и Эйгон, как любимчик судьбы, мог наблюдать за ними воочию. Нравились ли Джекейрису мужчины? У Эйгона не было достаточно информации, чтобы сделать выводы. Нравилось ли ему общество Старка? Без сомнений. Эйгон фыркнул, снова перелистывая страницу. Мужеложец или нет, Джекейрис согласился принимать участие в их браке. И это тоже мучило его сознание вопросами. Почему он не воспротивился? Почему поборники веры не выступили с осуждением, как случилось с союзом Эйгона и Рейны, детей Эйниса? И главное, почему Рейнира, защищающая своих детей, словно драконица, принесла старшего в жертву? Разве выгодно ей было портить отношения со своим десницей, Морским Змеем? Конечно, в ее руках все еще была свадьба Люцериса и Рейны, но терять дополнительный козырь было не в ее стиле. Ответы на некоторые из вопросов нашлись с подачи его сестер. «Брат, — писала Хелейна, — до Высокой башни дошла новость о твоей приближающейся свадьбе. Союзы драконов сильны, хватайся за их крылья. Матушка выглядит подавлено, но Джейхейра хочет увидеть тебя в церемониальном облачении. Не думай о другом, ты все еще старший брат и отец. Я написала Эймонду. Маленький дракон не понесет, даже если возжелают оба. Мне жаль». Хелейна всегда была чудачкой, и едва ли он понимал хоть половину ее слов, но тоска по ней все равно скреблась где-то внутри. Он не любил ее как жену, сторонился пророчеств и бывал неоправданно жесток к сестринскому мягкосердечию, о чем многократно жалел за очередным кубком вина. И он скучал по ее тихому присутствию и детским голосам на заднем фоне. Жалкий жестокий человек. Разочарование-сын, отвратительный муж. Все еще старший брат и отец. — Эйгон, — сказала Рейнира, перехватив его пустой взгляд за семейным ужином. — Дни тянутся довольно долго. Я бы хотела, чтобы ты провел их с пользой для будущего союза. С Драконьего Камня были привезены некоторые труды мейстеров, среди них есть те, которые помогут тебе узнать больше о будущих переменах. Как будет происходить зачатие, беременность, роды. Не будет лишним подготовиться, не так ли? Эйгон скривился, будто на его тарелке вдруг оказалось драконье дерьмо, но кивнул. Интересно, Джекейрису тоже приходилось готовиться, или от него только и требовалось, что сунуть свой член и кончить поглубже? Эйгон мог бы дать ему пару советов на этот счет. Рейнира глядела на него с жалостью, и отпечаток грусти ложился на ее уставшее лицо дополнительной тяжестью. Это начинало раздражать, поэтому Эйгон в тот же вечер раздобыл в библиотеке распадающиеся от старости записи и углубился в чтение. И все вдруг стало до смешного понятным. Сочувственные взгляды, нелогичные решения, каменное напряжение в плечах племянника. Отдающее гнилью милосердие королевы Рейниры, первой ее имени. К данной церемонии, как писал мейстер, склонялись всего трижды за все существование Валирии. В исключительных случаях, когда женщины в больших количествах умирали от болезней или не могли выносить детей для продолжения рода, семьи прибегали к помощи древней магии. За неимением женщины, выбирался самый женоподобный мужчина, которого в течение нескольких месяцев опаивали перестраивающим его внутренности зельем. Если он не умирал в процессе, что случалось довольно редко, зелье менялось на отвар плодородия. Его пили до соития и после него, повторяя весь процесс через каждые два дня до тех пор, пока семя не приживется. Эйгон перевел взгляд на следующие слова. Он читал их не в первый раз, но от пробивающего позвоночник ледяной коркой осознания лучше не становилось. Мужчины могли выносить детей, но не могли их родить. Каждый из тех несчастных, избранных валирийцев нашел свою смерть на родильном ложе. Разрезанный, истекший кровью, мучившийся в агонии, не услышавший крика своего дитя. Даже женщины, созданные для материнства, нередко умирали во время родов. У Эйгона не было и шанса выжить. Он снова пробежался взглядом по витиеватым строчкам, прикрыл глаза и слабо ухмыльнулся. Вот тебе и ответ. Вот почему Рейнира не волновалась о разладе с лордом Корлисом, не о чем было волноваться. Как только родится дитя, престол получит наследника, а Джекейрис — сына и свободу. Чуть погодя он сможет снова сочетаться браком и, верный своему слову, взять в жены леди Бейлу. В этом была причина всеобщего спокойствия, они знали, что предстоящий союз недолговечен. Рейнира приговорила его к смерти, замаскировав казнь красивой ложью об объединении семьи. Эйгон отшвырнул от себя рукопись и истерически рассмеялся. Стоило отдать дань уважения сестрице, она сожжёт его не узурпатором, а храбрым принцем, оплакиваемым супругом. Лживо, по-таргариенски.

*

Церемония была валирийской, но праздничный обед ничем не отличался от обычных андальских традиций. Слуги сновали туда-сюда, подливали гостям вина и выносили очередные блюда. Эйгон не видел их лиц, уставившись на зажаренную перепелку, будто она могла предложить ему выход из сложившейся ситуации. По левую руку от него сидел Джекейрис, в свадебном облачении, со все еще кровящей губой, он выглядел таким же отсутствующим и чуть менее напряженным. Может быть, ему стало легче от осознания, что скоро его жизнь вернется в прежнее русло, а может компания Эйгона больше не тяготила его настолько сильно. Джекейрис был тем, кто пришел к нему в покои с дымящимся настоем — зельем, о котором говорилось в истории, — сидел рядом и держал за руку, если Эйгона начинало выворачивать наизнанку. Боль была нестерпимая, и иногда Эйгон трусливо желал захлебнуться в собственной рвоте и закончить мучения, но Джекейрис не отпускал его, выхаживал и находился неподалеку. Раз за разом, день за днем. Эйгону то хотелось придушить его, то поблагодарить, то упасть на колени и слезно молить отпустить, как когда-то он умолял Эймонда. Это не помогло тогда, не помогло бы и сейчас. Эймонда на пиру не было, никого из семьи не было. Эйгон и не рассчитывал; он не знал, сколько времени у него осталось, но точно знал, что как только он понесет, его жизнь пойдет на убыль. Это могло случиться сегодня, благо хоть от консумации сам Джекейрис категорически отказался, поэтому Эйгон заранее написал и отправил письма: Дейрону, Хелейне, детям и даже матери. Интересно, прочитала ли она его? Письмо для Эймонда было припрятано среди бумаг, но отдать его лично было слишком тяжело и стыдно. Может быть он попросит об этом своего новоиспеченного мужа, когда будет на смертном одре. До окончания пира было не так далеко, две смены блюд, и Эйгон не знал, радоваться ли приближающейся брачной ночи. Удивительно, что для такого любителя плотских утех, он ненавидел супружескую обязанность. Ни с Хелейной, ни с Джекейрисом он не предвкушал удовольствия, наоборот, все больше отстранялся и уходил в себя. На первой свадьбе он хотя бы мог забыться в алкоголе, сейчас его сознание оставалось ясным, снова и снова выдумывая возможности сбежать. Джекейрис пошевелился, привлекая внимание, и слегка подался вперед. Эйгон скользнул взглядом по расслабившимся мышцам лица и легкой улыбке, заигравшей на его губах. Он болезненно поморщился, когда рана снова закровоточила, но не перестал растягивать губы. Эйгону не нужно было смотреть в ту сторону, чтобы знать, кто там сидит. Северный волк, Криган Старк. Даже на собственной свадьбе Джекейрис не мог оторвать от него взгляд. Живот неприятно кольнуло, болезненное ощущение разлилось где-то в кишках, чуть выше паха, заболела поясница. Эйгон не пил зелье со вчерашнего дня, по словам мейстера телу нужна была передышка перед сменой отвара, но боль не утихала. Она появлялась приступами, сгибала его пополам посреди двора или тренировочного боя так, что даже Эймонд, оторвавшись от изматывания Люцериса нескончаемыми атаками, поинтересовался, не нужна ли ему помощь. — Только если ты приложишь свой меч о мое горло, — задыхаясь, смеялся Эйгон. В Эймонде не было жалости или хоть толики теплых чувств к нему, но Эйгон чувствовал взгляд и резкие, будто удивлявшие его самого, порывы приблизиться. Матушка проделала хорошую работу, вдолбив в его голову потребность защищать своих. Эйгон все еще был своим. Ты все еще старший брат и отец. Новый спазм заставил его закусить губу. Ему хотелось завыть в голос, дернуть Джекейриса за руку, вцепиться в его лицо, сжать губы, чтобы до боли, чтобы он тоже страдал, чтобы ни одна мысль о любимом дружке не могла помочь ему. Он хотел опрокинуть стол с горчащими на языке яствами, растолкать галдящих идиотов, взобраться на Солнечного Огня и улететь. Разбиться где-нибудь по дороге или найти противоядие от скверны, что отравляла его тело. Ему хотелось свернуться в калачик под боком у дракона — единственного друга — и подобно Лейне Веларион приказать: Dracarys. Но изо рта жалобным скулежом вырвалось лишь хлипкое: — Джейс. Стиснутую в кулак ладонь тут же накрыла чужая, мозолистая и теплая, правильная. Джекейрис согласился стать его мужем, Джекейрис принес ему отраву и тщательно бдел, чтобы чаша оставалась пуста. Он сжимал его руки, гладил по спине и перебирал отросшие волосы. Он заложит в него ребенка и станет погибелью. Сейчас он должен быть рядом с ним, не Старком. — Ты не называл меня Джейсом с детских лет, дядя. Только близкие люди зовут меня так. — Мы теперь ближе некуда, — прошипел Эйгон, стараясь выпрямиться, но остатки боли не дали ему расправить плечи. — Потерпи, я знаю, что ты сильный. Скоро все закончится. Эйгону так нестерпимо сильно хотелось его ударить, но, сцепив их руки в замок, он лишь со всей силы сжал пальцы. Джекейрис кивнул и наклонился ближе, позволяя опереться о себя, если станет совсем плохо. Это было слишком интимно даже для молодоженов, но Эйгону было плевать. Ему нужна была помощь.

*

— Тебе не нужно этого делать, — сказал Джекейрис, вглядываясь в муторный отвар, дожидающийся их в общих покоях. Эйгон, с остервенением стягивающий одежду, остановился и неопределенно хмыкнул. — Я серьезно, нам не обязательно следовать плану. Мы можем притвориться. Боль притупилась, но противные мурашки все еще бегали по телу, скапливаясь в тех местах, где промокшая от пота рубашка прилипала к коже. Хотелось содрать с себя и ее, и кожу, расслоить мясо, сточить кости, чтобы то, чем он стал, сгинуло. — Не можем. Это плодородное варево должно было ослабить мучения, заменить их истомой, раскрыть созданные потоки и куча других вдохновляющих слов, которые Эйгон не смог бы вспомнить, даже если бы пожелал. Суть оставалась одинаковой: он или пьет эту дрянь и избавляется от боли перед неминуемой смертью, или принимает предложение Джекейриса и корчится в муках. Что обязательно приведет к вопросам. — Разве изменения обратимы? — спросил Эйгон, вглядываясь в нахмуренное лицо племянника. Джейс все еще стоял в брачном одеянии, стер кровь с лица и ладони, да и только. Серьезный и как всегда прямой, он выглядел хорошо. Внушительно даже, с оттенком королевского величия, и в другой ситуации Эйгон бы откинул свои мысли, подтолкнул его к кровати и закрепил брак, оседлав эти бедра, но ему оставалось только морщиться и ловить отблески свечей в темных радужках. — Не знаю, — признал Джекейрис. — В рукописи об этом ни слова. — Ты читал ее? — Разумеется, это ведь затрагивает нас обоих. — Тогда почему ты идешь на попятную? Ты навещал меня каждый день, следил, чтобы я выпил принесенную тобой дрянь до дна, а теперь предлагаешь мне милостыню? Если бы ты действительно хотел спасти меня, ты бы не стал потакать им. — Мейстер и его помощники все равно опоили бы тебя, и никто из них не был бы так терпелив. Я хотел хоть немного позаботиться о тебе. Эйгон не смог сдержать злого смешка, почувствовал, как глаза зажгло подкатывающей влагой и зажмурился. — И что теперь, мой благородный муж? Прикажешь выливать пойло и подыхать от боли? — Если, — Джекейрис замялся, и Эйгон открыл глаза, ловя его изучающий взгляд. — Если оно поможет тебе почувствовать себя лучше, ты должен выпить. Мы просто не будем делить постель, что скажешь? Выпить отвар и никогда больше не познать мужских ласк, не затащить слугу в темный угол, не разделить с Джекейрисом брачное ложе. Эйгон был падок на удовольствия и греховен, но у него была не совсем хилая выдержка, и все еще оставался шанс на страстные женские стоны. До тех пор, пока об этом не прознала бы его сестрица. — Как долго продлится эта ложь? Твоя матушка ожидает, что я понесу в ближайшее время. Она не глупая женщина, поймет, что что-то не так. — Мы оба мужчины, ничего удивительного, что у нас не получается зачать дитя. Даже магия и драконья кровь могут оказаться бессильны перед естественным ходом вещей. — Допустим, — согласился Эйгон. — Скоро ли меня настигнет смерть от несчастного случая? — Никто не тронет тебя, Эйгон. — Да? — тихо спросил он. — И почему же? — Потому что я не позволю. Если матушке так нужны наследники, я признаю ими твоих детей. Джейхейрис уже достаточно взрослый, мы можем призвать его ко двору. — Не втягивай в это моего сына, — волна холода осела в его животе. Могла ли Рейнира посчитать близнецов и малыша Мейлора угрозой? Чего ей стоило нарушить обещание? Нет, Джекейрис и без его участия мог подарить ей внуков, в убийстве не было смысла. Эйгон рывком кинулся к племяннику и схватил его за воротник, притягивая ближе. Джейс вытянулся и смотреть на него приходилось снизу вверх, но это было самым малым из предоставленных унижений. Эйгон вцепился крепче, слегка встряхнул, не встречая никакого сопротивления, и зашипел на грани то ли истерического припадка, то ли мольбы. — Пообещай мне, поклянись жизнями своих братьев, что не дашь Рейнире навредить моим детям. Хелейна не принесла никакого зла вашей семье. Пообещай, что они буду в безопасности даже после моей смерти! — Нашей семье, — поправил Джекейрис, накрывая его побелевшие кулаки своими ладонями и разжимая хватку. — Я обещаю тебе, дядя, никто не тронет ни Хелейну, ни ваших детей, ни ваших братьев, ни матушку. Мы не убийцы родственников. Эйгон, не выдержав, засмеялся. Действительно, если родственник умирает сам, это не убийство. Джекейрис опустил их сцепленные руки и приблизился, мягко отодвигая упавшую на глаза прядь платиновых волос. Его теплые пальцы повели ее за ухо, осторожно заправили да так там и остались. Волосы Эйгону вымыли сегодня утром, слуги втерли в них пахучие масла и тщательно расчесали, но вместо приятного аромата, он чувствовал лишь кислую затхлость пота и тошнотворную мешанину запахов, прилипшую к нему на пиру. Джекейрис огладил его ухо, положил кончики пальцев под подбородок и слегка приподнял голову, оставляя на лбу сухой покровительственный поцелуй. Его муж, его будущий король, его племянник, поддерживающий любую дурость, которая только могла прийти в голову юному Эйгону, приносил клятву. Ладонь Джейса прошлась по щеке, поцелуй заклеймил переносицу, опалил дыханием губы, и Эйгон поддался. Может быть, Джейс любил леди Бейлу, может быть, был неравнодушен к диковатому Старку или потрахивал весь двор разом. Это было неважно. В эту минуту Джекейрис давал ему обещание. — Защити меня, — прошептал Эйгон, отрываясь от его лица. И потянулся к отвару.