***
Они победили. Волдеморт пал. Опустошенный Гарри шел по разрушенному замку и чувствовал глубокую усталость и моральное истощение. Внутри он радовался, ликовал, но голову стискивало от жуткой боли, мышцы ныли и сильно хотелось пить. Поттер сам не заметил, как дошел до самого безопасного места во всем замке — подземелий. Навстречу ему шли ученики младших курсов и все радостно приветствовали Гарри. Юноша слабо улыбался им, кому-то пожимал руки, а кому-то позволял себя обнять. Ноги привели его к гостиной Слизерина. Там было довольно много учеников, которые пока боялись выйти и еще не до конца понимали, что они победили. Гарри остановился у двери в спальню, дверь в которую была приоткрыта. Оттуда доносился тихий плач. Поттер, сам не зная почему, вошел. Там, на одной из кроватей, сидела Панси и тихо плакала. — Паркинсон? — Гарри удивился девушке, сидящей с каким-то дневником в руках. — Поттер? — Панси утерла слезы с щек и нахмурилась. — Это все ты! Она вскочила с кровати и швырнула тетрадку в Гарри. Та ударилась о грудь Поттеру и упала ему в ноги. Паркинсон же выбежала из комнаты. Юноша ничего не понял. Что заставило девушку плакать? Падение Волдеморта? Она ведь слизеринка. Ее родители — Пожиратели. Но ведь он тоже Пожиратель, и все же не выдал тогда их в Малфой-мэноре. И умолял не убивать его в Выручай-комнате. У Гарри защемило в груди, когда он подумал о нем. Юноша поднял дневник, лежавший у него в ногах. Оглядел. Темно-зеленая кожа и серебристая буква «М» на обложке с маленькими изумрудами. Дорогая вещь. И эту букву он уже видел. Гарри не сомневался. Это его дневник. Поттер, уходя, взял его с собой. Он должен знать, что скрывается в душе этого человека на самом деле. Ибо спрашивать нет смысла — все равно соврет.***
Гарри и Гермиона сидели в купе поезда, который увозил их прочь от разрушенного замка. Рон не поехал на Хогвартс-экспрессе, а отправился домой с семьей — оплакивать умершего Фреда. Грейнджер смотрела в окно, а Гарри, усевшись с ногами на сиденье, держал в руках дневник Малфоя. — Что ты хочешь там прочитать, Гарри? — спросила Гермиона и посмотрела на друга. Тот вздохнул и отвлекся от созерцания красивой буквы «М» на обложке, посмотрев на Грейнджер. — Я хочу понять его, — ответил Гарри, — я хочу знать, что он думал обо всем этом на протяжении того времени, пока мы гонялись за крестражами. — Гарри, — Гермиона нагнулась чуть вперед к юноше и заглянула к нему в глаза, — какие чувства ты к нему испытываешь? — Ты о чем? — Поттер нахмурился. — Ну, — начала Грейнджер, — у вас с Джинни не сложилось. С Чжоу были странные отношения. Да и ты вечно грызся с Малфоем больше, чем я и Рон. Это как дергать за косички девочку, которая тебе нравится. — И давно ты поняла? — Гарри ощутил, как к лицу прильнул жар. — В Малфой-мэноре. И после побега из него. Ты был опечален смертью Добби, но тебя гложило еще что-то. Я предположила. И ты сам сейчас себя выдал. Ох, Гарри, я боюсь, в этом дневнике ты найдешь только боль для своего сердца, — Гермиона опечаленно вздохнула. — Но я должен узнать, — Поттер вновь посмотрел на дневник в своих руках. — Я понимаю, — кивнула Гермиона, — поэтому пойду найду Невилла и Луну, надо посмотреть, что эта новоявленная парочка делает. А ты читай, не буду отвлекать. Гермиона ушла, тихонько прикрыв за собой дверь. Гарри сглотнул и, немного помедлив, открыл дневник на первой странице. Глаза забегали по витиеватому аккуратному почерку. Драко писал: «4 июня. Никогда прежде я не вел дневники. Но сейчас слишком много боли я испытываю, чтобы держать ее в себе и не выплескивать ее хоть куда-то. Так пусть эта тетрадь будет моим личным омутом памяти, в котором сокрыто самое личное и самое пугающее меня за последние дни моего существования. Я с трудом нахожу слова, чтобы выразить муки, охватившие мою жизнь. Эти страницы — свидетели моих самых сокровенных мыслей и тайн, но сегодня я записываю муки, превосходящие все, что я когда-либо знал. Это боль, выходящая далеко за рамки физической, глубоко проникающая в мою душу. Я пишу не для того, чтобы найти утешение или прощение, ибо знаю, что недостоин такого искупления, а для того, чтобы освободить демонов, поселившихся во мне. Сегодня ночью Темный Лорд вновь бросил свою тень на мое существование, и в его неотвратимой хватке я испытал невообразимые ужасы. Боль от проклятия Круциатуса, этой неумолимой муки, пронзила мое тело, разум и дух, словно инферно отчаяния. Сегодня источником моих мучений стал мой собственный провал. Глаза Волдеморта, холодные и безжалостные, впились в меня, когда я стоял перед ним на коленях. Его голос, похожий на змеиное шипение, эхом отдавался в моих ушах, осуждая мою слабость и некомпетентность. Он доверил мне задание, которое должно было доказать мою преданность и ценность, а я его подвел. Я не смог убить Дамблдора, и теперь расплатой за эту неудачу стали мои страдания. Боль от проклятия была невыносимой, как будто мое тело подожгли. Но даже эти жгучие физические муки меркли по сравнению с осознанием того, что я разочаровал Темного Лорда, свою семью и самого себя. В тот момент мне захотелось, чтобы проклятие поглотило меня целиком, уничтожило то жалкое существование, в которое я превратился. Ведь меня преследуют не физические муки, а неудачи, стыд и глубокая пустота, грызущая мою душу. После проклятия, лежа на холодном каменном полу, я думал о том, возможно ли вообще искупление для таких, как я. Тяжесть моего выбора, верность Темному Лорду и страдания, которые я причинил другим, давят на меня своим неумолимым бременем. Я оказался в ловушке кошмара, в плену собственного выбора, и не знаю, найду ли я когда-нибудь дорогу к свету. Эта запись в дневнике — свидетельство тьмы, поглотившей мою жизнь. Это моя исповедь, мое признание в неизбежном отчаянии, которое меня окружает. Я боюсь, что из выбранного мною пути нет выхода, и в глубине души задаюсь вопросом, не слишком ли далеко я зашел, чтобы когда-нибудь найти искупление». Гарри захлопнул дневник. Он никак не ожидал прочитать то, что прочитал. Мог ли подумать юноша, что Волдеморт, этот субстрат зла, причинит боль Малфою за то, что он не сделал? Гарри испытал легкий шок с примесью сочувствия. «Я должен прочитать дальше», — подумал Гарри и вновь открыл вспотевшими ладонями дневник. Гарри перевернул страницу и увидел запись за двадцатое сентября. Поттер быстро пролистал дневник и заметил, что Драко писал в дневнике редко и самих записей было мало. Так что он точно успеет все прочитать, пока поезд едет. С этими мыслями Гарри погрузился в чтение: «20 сентября. Мир вокруг меня погрузился в хаос, и моя жизнь, когда-то управляемая привилегиями и невежеством, безвозвратно изменилась. Война продолжается, и с каждым днем сомнения и страхи поглощают меня. Мой ледяной фасад, который я создавал годами, постепенно трескается, обнажая внутреннюю сумятицу. Я вспоминаю те колкие слова, которые я произнес в адрес Поттера, моего вечного соперника, и они преследуют меня. Временами я задаюсь вопросом, действительно ли я верю в то, что сказал, или это была лишь отчаянная попытка установить хоть какое-то подобие контроля в мире, который превратился в безумие. Темная метка на моей руке, знак верности делу, которое я не выбирал, ощущается как гноящаяся рана. А еще есть Поттер. Мальчик-Который-Выжил, мой неумолимый заклятый враг, но единственный, кто, кажется, по-настоящему понимает всю эту суматоху внутри меня. У нас есть общая связь, извращенная судьба, которая связывает нас вместе, хотя и пытается разорвать на части. Мое сердце — сердце, которое я всегда старался держать в тайне, — болит от тоски, которую я не смею признать. В самые темные часы ночи, когда замок молчит и надо мной нависают ужасы войны, а стены не наполнены криками учеников, которых пытают Круциатусом, я думаю о том, что хочу, чтобы эти мучения прекратились. Но тут маленький, настойчивый голос в глубине души напоминает мне, что надежда еще есть. Возможно, среди всего этого хаоса и боли есть шанс на искупление, на другую связь с Гарри Поттером. Я боюсь, что война сблизит нас так, как я и представить себе не мог, и мне остается только гадать, сможем ли мы найти утешение в объятиях друг друга, когда мир вокруг нас рушится». Гарри отбросил дневник. Он не верил в последние слова записи. Драко, ты хочешь близости со мной? Поттер потер виски от роя мыслей в голове. И внезапно Гарри почувствовал еще один луч света в душе, прямиком рядом со светом победы — Малфой что-то чувствует к Гарри. Толика надежды затрепетала в юноше, и он вновь взял дневник в руки. Он должен знать, не показалось ли прочитанное лишь желаемым, а не действительным. И принялся читать дальше: «14 ноября. В коридорах этого проклятого замка раздается эхо моего имени, шепот, скрытый за сцепленными руками и чарами молчания. Такие слова, как «Пожиратель смерти», «трус», «предатель», легко слетают с их языков, и они выкрикивают их, чтобы легче было спать по ночам. Знают ли они, что я тоже это вижу? Поттер. Бремя, которое он несет, груз пророчества, нежеланная слава, дающая ему титул «избранного». Герой среди руин. Он, прославленный герой, постоянно сражающийся с монстром, созданным из ненависти измученной души человека, и я, предполагаемый злодей, марионетка, которая должна танцевать по капризу Темного Лорда. Ирония судьбы не покидает меня. Наши жизни, Поттера и моя, сплелись в нездоровом танце, вращаясь по одной и той же орбите боли и сожаления. Я не просил рождаться Малфоем. Как и Поттер не просил становиться Мальчиком-Который-Выжил. Я часто смотрю на свое отражение, заглядываю в самую сердцевину своих серых глаз и задаюсь вопросом: неужели все это было предопределено? Неужели я должен был ненавидеть Гарри Поттера только за то, что он такой, какой он есть, или мне суждено стать всего лишь сыном Люциуса Малфоя — отголоском предрассудков моего отца? Не все так просто, как кажется. Поттер, образец мужества и добродетели, тоже безрассуден, его часто ослепляет потребность защитить, спасти. Он с головой бросается в опасность, которая становится для него и спасением, и гибелью. А еще есть я. Предполагается, что я чудовище, холодное и черствое… разве не так все думают? Внутри меня живет страх, я рассыпаюсь под тяжестью ожиданий, как марионетка, которой манипулируют, чтобы она танцевала танец смерти. Гарри Поттер — он олицетворяет то, против чего я должен бороться, и в то же время то, чего я жажду в глубине души. Свобода, храбрость, непокорность злой судьбе. Его смелость, необузданная и импульсивная, это… завораживает, смущает. Я не уверен, хочу ли я обладать им или уничтожить его. Загадка, которой является Гарри Поттер, влечет меня в направлении, которое я не в силах постичь. Втянутый в орбиту его хаоса, я остаюсь неохотным игроком в игре, в которой никто из нас не хотел участвовать с самого начала». Гарри тяжело вздохнул. Поезд размеренно стучал по рельсам, где-то был слышен смех, за дверью в купе кто-то ходил или бегал, а юноша продолжал читать, изредка смотря в пустоту перед собой, полностью потерянный, непонимающий и опешивший. А Драко писал: «28 декабря. Среди гробовой тишины каменных стен замка я обнаружил, что борюсь с противоречиями, охваченный тревожным очарованием того, что многие считают мусором на моем жизненном пути. Меня парадоксальным образом влечет к пламени Поттера — опасному соблазну, который высмеивает мое сердце, застывшее в морозе болезненного наследия. Под звездным светом я наблюдал многие годы за Поттером из тени — мальчик, обремененный пророчеством, которого он не искал, титулом, которого он не просил. Лунный свет колеблется в его глазах — это сигнальный огонь мятежа, излучающий рвение, которого, боюсь, я могу жаждать. Как чуждо и в то же время заманчиво выглядит для меня понятие непоколебимой решимости, свободы выбора, которую я так редко получал. Какая-то часть меня усмехается, инстинктивно отшатываясь от Поттера и его наивного комплекса героя. Он несется галопом, влекомый своим синдромом спасателя, глаза горят упрямой потребностью спасти, защитить. Его мужество столь же неоспоримо, сколь и безрассудно. Бесконечный парадокс, отмеченный бесстрашием, сопряженным с опасностью. И все же его неугасимое пламя манит меня, как мотылька на свет. Война вокруг нас порождает ужас и страх, но он непоколебим в своей решимости — маяк среди бури. Он впивается когтями в мое любопытство, пробуждая во мне непреодолимое беспокойство, которое шепчет: смогу ли я, Драко Малфой, стать чем-то большим, чем просто червем в тени льва? Быть свидетелем того, как он постоянно отваживается на бури, это… обезоруживает, настораживает. Искать его самому — это тяга, которую я ощущаю в глубине души, подтачивая нити своей решимости. Смогу ли я решиться переписать путь, жестоко высеченный судьбой? Странно, какое любопытство вызывает этот парадокс. Увлеченный загадкой Гарри Поттера, я оказался на краю пропасти, к которой никогда не собирался приближаться. Танец с будущим, задуманным не по указу Темного Лорда, не по холодным ожиданиям отца, а по собственной воле. Приведет ли он к моему падению или перепишет страницы неизбежного конца, который сулит эта война? Только время покажет это в своем безжалостном, неумолимом марше». В этот момент дверь в купе отъехала, и на пороге появилась улыбающаяся Гермиона, еще увлеченная недавним разговором с Луной и Невиллом. Но увидев лицо Гарри, тут же перестала улыбаться и нахмурила свои густые брови. Присев напротив друга, она заглянула ему в глаза и тихо спросила: — Ну, что там? — Ты не поверишь, — лицо Гарри тронула легкая улыбка, — я читаю и не могу принять написанное. Драко пишет, как ему тяжело, как война его разрушает изнутри, но у него есть луч надежды внутри. И этот луч… — Ты, — улыбнулась Грейнджер, а потом хихикнула, — если об этом всем узнает Рон, то он будет в полнейшем шоке. И, думаю, не сразу примет твои чувства к Малфою. Так что пока, в первое время, не называй Малфоя по имени в его присутствии. Пока я с ним не поговорю и не подготовлю к тому, что великий Гарри Поттер и по совместительству его лучший друг — гей. И не просто гей, а гей, влюбленный в заносчивого Хорька Малфоя. — Гермиона, твой язык и в нужное русло бы, — хохотнул Гарри, и Гермиона засмеялась следом, — из тебя бы вышел превосходный политик. — Да уж, это точно, — прикрыла рот рукой Гермиона, — ты не против, если я тут посижу? Луне и Невиллу надо побыть наедине. — Нет, не против, — кивнул Гарри, — ладно, продолжу читать. А ты чем займешься? — Тем же, — Гермиона вытащила из сумки книгу, — потом поделишься, что там Малфой пишет и какие серенады поет моему лучшему другу. — Хорошо, — посмеялся Гарри и принялся вновь читать. Драко писал: «4 января. Тяжесть нашего мира кажется невыносимой. Я приехал на каникулы в Малфой-мэнор. Это не мой дом. Наполненный болью заключенных, он предстал передо мной оплотом отчаяния и горя. И сегодня все, что я думал, что знаю о силе и самообладании, рассыпалось на моих глазах. Мама, женщина, воспитавшая меня с твердой рукой, удивила меня самым душераздирающим образом. Она всегда была воплощением благородства, ее царственное присутствие было непоколебимо, ее поведение не трогал окружающий нас хаос. Но сегодня я увидел ее уязвимой и разрушающейся, и это заставило меня вздрогнуть. Это был тихий вечер в поместье, родовом доме, который когда-то символизировал нашу власть и контроль. На небе зловеще нависали мрачные тучи, отражая состояние нашего мира. Отец заперся в своем кабинете, утопая во тьме, которую сам же и создал, а я, как и положено Малфою, старался сохранять видимость. И тут, проходя мимо комнаты матери, я услышал тихие, душераздирающие звуки ее рыданий. Я вошел, скрипнув дверью, и увидел, что она сидит на краю кровати, ее нежные руки дрожат, сжимая испачканный слезами платок. Ее обычно безупречные волосы были растрепаны, а фарфоровое лицо с красными глазами и следами от слез выглядело таким хрупким. Она подняла на меня глаза, и впервые в жизни я увидел в ее глазах страх и отчаяние. Она все еще была моей матерью, но уже не была той неукротимой силой, которой я всегда ее считал. Она рассказала мне о слухах, о том, что Темный Лорд планирует сделать с нашей семьей. Угрозы нашим жизням, давление, заставляющее доказывать нашу преданность, шантаж, который тяготил ее. Она говорила о своих страхах за нас с отцом, о своих сожалениях и ошибках, которые привели нас на этот опасный путь. Она призналась в бессонных ночах, преследующих кошмарах, постоянном страхе, который теперь нависал над ней, как тень. У меня разрывалось сердце, когда я сидел рядом с ней, взяв ее дрожащую руку в свою. Комната казалась мне удушливой, и вновь мне захотелось сбежать из Малфой-мэнора. Вид моей матери, такой уязвимой и испуганной, подействовал на меня как проклятие, от которого я не мог просто отмахнуться взмахом своей палочки. Наблюдая за ее страданиями, я испытывал смесь эмоций. Злость на извращенный мир, в котором мы оказались, и непреодолимое желание защитить ее, стать сыном, который был ей так нужен в этот момент. В глубине души я понимал, что мир необратимо изменился, и война отняла у нас не только безопасность, но и души. Эта война украла невинность у всех нас, но наблюдение за плачущей матерью стало ярким напоминанием о том, что семья Малфой тоже стала жертвой окружавшей нас тьмы. Мир, который я когда-то знал, исчез, и я не мог не задаваться вопросом, осталась ли у нас хоть какая-то надежда, сидя рядом с матерью и утешая ее, как только мог». Гарри отложил дневник. Ему стало плохо. Эти записи Драко вновь окунули его в ужасы войны. И он понял, что не все, кто стояли там, за спиной Волдеморта, добровольно выбрали этот путь. Что если ты Пожиратель — это еще не значит, что ты вне списка людей, которых убьет Волдеморт. Поттеру стало жаль всю семью Малфоев. И он обязан, просто обязан спасти Драко и его отца от Азкабана. Вымолить прощение хотя бы для них. Гарри тяжело вздохнул и принялся читать дальше, отметив, что Драко стал писать чаще: «16 января. Мир стал невероятно мрачным, и, сидя здесь, в тускло освещенном общежитии, я не могу не вспоминать о прошлом. Прошлое, которое, кажется, было целую вечность назад, было наполнено миром, спокойствием и мгновениями блаженства, которые теперь кажутся блеклыми снами. Мой седьмой год в Хогвартсе должен был стать годом радости и праздника, но вместо этого его поглотили ужасы войны. Я помню те дни, когда жизнь была проще, когда самое страшное, о чем мне приходилось беспокоиться, — это о том, идеально ли зачаровано мое перо или получу ли я на день рождения новейшую метлу. Какими ничтожными кажутся эти заботы сейчас, по сравнению с теми тенями, которые нависли над нами. Смех с Крэббом и Гойлом, соперничество с Поттером, разговоры с Панси по ночам — все это принадлежало другому миру, который я воспринимал как должное. Тайны, похороненные в глубине моего сердца, начали всплывать на поверхность, хотя я не осмеливался произносить их вслух. Мы с Поттером из двух разных миров, нам суждено быть врагами, но я не могу ничего поделать с тем, что я чувствую. Он — символ всего того, чем я не являюсь, и это одновременно бесит и опьяняет. Эти изумрудные глаза, его волосы, спадающие на лоб, его смелость перед лицом опасности — все это притягивает меня, хотя я никогда не смогу признаться себе в этом. Я надеюсь, что Поттер станет тем, кто победит Волдеморта и положит конец этой ужасной войне. Это надежда, за которую я цепляюсь, даже когда моя семья оказывается на неправильной стороне истории. Я хочу этого ради мира волшебников, но если быть честным с самим собой, то ради Гарри. Я хочу, чтобы он выжил, был свободен и обрел счастье, которого заслуживает. Я не могу не мечтать о будущем, где тьма будет изгнана, и мы с ним сможем обрести хоть какой-то покой. Я пишу эти слова в надежде, что однажды кто-то прочитает их, поймет боль, страх и любовь, которые я ношу в себе. Пока этот день не наступил, я буду продолжать идти по коварному пути, мое сердце будет разрываться между долгом и желанием, надеясь на светлое завтра, где любовь и мир победят тьму, которая поглощает всех нас». — Я не думал, что человеку может быть настолько больно, — Гарри посмотрел на Гермиону. Та отвлеклась от книги. — О чем ты? — не поняла девушка. — Драко весь рассыпается на этих страницах. Я не знаю… — Гарри потер зачесавшийся глаз, — мы, гриффиндорцы, привыкли жить со стержнем внутри, сражаться до последнего, знать, что добро и любовь победит. А в этом дневнике… только отчаяние и боль. Драко страдает. Сильно страдает. И единственное, что что его держит от схождения с ума — это я. Именно я держал его все эти месяцы. Меня не было рядом, я ему никогда не улыбался и никогда его не поддерживал, но именно я держал его. Это так… — Больно? — закончила Гермиона за друга. — Да, — кивнул Гарри, — именно так. Повисла тишина. Гермиона и Гарри кивнули друг другу и продолжили читать каждый свое. Глаза Гарри цеплялись за каждый виток букв: «29 января. Уже заполночь, а мои мысли блуждают в лабиринтах моего сознания, и каждая ниточка ведет к главному откровению, которое я изо всех сил пытаюсь отрицать. Поттер. Его имя эхом отдается в каменных стенах моего общежития, настойчивое, как зимний холод, неумолимое, как летнее солнце. Притяжение. Меня, Драко Малфоя, как магнитом тянет к Гарри Поттеру. Откровение столь же неожиданно, как неумолимая жара в январе. Какая-то часть моего сознания отрицает, опровергает, отталкивает огненные нити, которые стремятся растопить мороз, существующий с самого рождения. Но в огне есть истина, и никакой лед не сможет ее утихомирить до бесконечности. Притяжение тянет за собой мое сознание, оно грызет ту неподвижность, которую я так тщательно выстраивал. Поттер, при всей его тупости, невинности и дерзости, обладает притягательной силой, которая пугает и в то же время трогает меня. Его приглашение бросить вызов. Слова, не сказанные, но присутствующие в изумрудных глубинах, способные утопить даже самого опытного пловца. Признание этого факта делает меня уязвимым, чего я себе еще не позволял. Это ставит под угрозу мою непоколебимую поступь ледяного наследника Малфоя. Это подрывает ожидания, это разжигает немыслимые представления. Несмотря на невыразимую опасность, которую таит в себе эта незнакомая территория, в этом хаосе есть своя извращенная сладость, своя приманка в лабиринте отрицания. Слабость, которую неизменная храбрость Поттера заставила меня осознать, призрачная гармония, которая все еще остается невоспетой. Его искренность, его магнетизм — это огонь, который сжигает мою ветреную решимость. Почувствовать натяжение струны, невидимой, но ощутимой, связь, неосознанную, но прочную. Это похоже на то, как будто стоишь на краю неизвестности, заглядываешь в пропасть, которая сулит в равной степени гибель и спасение. Игра в русскую рулетку — шанс на любовь или мучительное чувство вины. Могу ли я позволить ей поглотить меня или должен погасить ее? Только время сможет распутать эту нить запутанных чувств, таинственную сагу, заключенную в загадочном имени Гарри Поттер». Гарри отвлек от чтения Гермионин смех. Юноша посмотрел на девушку. — Ты чего? — спросил он. — Ой, я просто представила лицо миссис Уизли, когда она узнает, что мы с Роном теперь вместе, — смеялась девушка, а потом добавила, — ой, прости, что отвлекла. — А разве она уже не знает? — удивился Гарри. — Нет, я попросила Рона пока не говорить, — ответила Грейнджер, — я хочу, чтобы мы вместе сказали. — О, позовете меня, я тоже хочу на это посмотреть, — улыбнулся Гарри. — Ладно, давай читать дальше, — Гермиона вновь погрузилась в текст. Гарри последовал ее примеру. Драко писал: «15 февраля. Стены Хогвартса, моего некогда любимого убежища, теперь душат меня с интенсивностью медленного, томительного ужаса. Знакомые, когда-то уютные каменные коридоры злобно превратились в галереи неприятия и нетерпимости. Взгляды, шепот, открытая враждебность — это жестокий токсин, пропитывающий мои чувства, такой же неумолимый, как вечный шотландский дождь, бьющий по окнам замка. Шесть лет это почтенное учебное заведение было моим королевством, великой сценой, на которой я наслаждался уважением и безграничным восхищением, особенно в зеленом царстве, принадлежащем могучему Слизерину. Теперь же мне кажется, что сами камни вопиют против меня, неся бремя невидимой крови, запятнавшей мою фамилию. Яд змеи стал горьким в моих венах, гордость поколений сменилась тяжестью иного, преследующего наследия. На занятиях взгляды профессоров встречают меня либо с явным презрением, либо с завуалированным разочарованием. Каждая оплошность, каждый просчет наталкиваются не на советы, а на эхо молчаливого осуждения. Некогда надежный фундамент знаний и обучения превратился в страшную пропасть неудач. В залах этого почтенного учебного заведения я ношу эмблему Слизерина, и то, что некогда обладало внушающей уважение силой, теперь превратилось в симптом раскола, в знак чего-то отвратительного. И вина за это, как говорят, лежит на мне — на решениях, которые я принимал или к которым меня принуждали, на компании, которую я составлял, на крови, которая течет в моих жилах. Поттер, Грейнджер, Уизли — их называют героями, а я остаюсь в тени их славы, на чужой стороне войны. Я, Драко Люциус Малфой, изгой, предвестник беды. Факультет стремится наказывать и отчуждать, казалось бы, забыв о нашей общей человечности и о том, как тяжело быть семнадцатилетним среди хаоса темной войны. И все же в этих исчезающих остатках достоинства я питаю непокорную надежду найти искупление — способ переписать свою историю. Я жажду возможности показать им всем — профессорам, студентам, армии Дамблдора — что фамилия Малфой — это не просто эпитафия старым грехам и родовым обидам. Каждое чернильное пятно на этой странице — частичка моего раскаяния, а вместе с ним — обещание выстоять, выжить и вернуть себе контроль над судьбой, чего бы это ни стоило. Однако сквозь мрак эта задача кажется такой же неосязаемой, как туман в шотландское утро». Гарри прикрыл глаза. Драко, дорогой Драко, почему меня не было рядом в эти мгновения? Прости за это, но я должен был уйти. Должен был убить Волдеморта. Хотя бы ради того, чтобы ты больше не испытывал все то, что описываешь здесь, на страницах этой тетради. Глаза впились в предпоследнюю запись в дневнике, которая позже разорвала душу Гарри на тысячи осколков: «16 марта. Я не знаю, с чего начать: в моей груди бушует вихрь, а в голове — ураган. Все, чему меня учили, все, во что я верил, рушится вокруг меня, обнаруживая свои недостатки, перекосы… ошибки. Я — Малфой, мое наследие, моя семья… но определяет ли это меня? И навсегда ли? Сегодняшний день… Сегодняшний день был чреват опасностями, исключениями и откровениями. Грейнджер, Уизел и… Гарри пришли сегодня в мой дом. Не как гости, не мирно, а как пленники обезумевших Пожирателей. Те самые люди, одно присутствие которых в Малфой-мэноре является позором, были прямо здесь, связанные и избитые. Никогда, ни разу, я не представлял себе, что увижу его — Гарри — таким бессильным, таким сломленным. Это было зрелище, которое оставило в моей груди ощущение пустоты и удушья. Те самые глаза, над которыми я насмехался, эти пронзительные зелёные глаза, были наполнены непокорностью. Когда меня попросили опознать его, я не мог заставить себя это сделать. Я колебался, лгал, давал им то, что они заслуживали — сомнения. Это был инстинкт, внезапное желание уберечь, защитить его. Сегодня, даже в плотном облаке страха, я почувствовал жгучую теплоту к нему и… тоску. Да, это правда. Я не знаю, когда это началось, это… отклонение. Эта немыслимая, абсурдная идея. Вот я, часть династии, которая ненавидит его, испытывает отвращение к самому его существованию — и я, мне кажется, люблю его. Мальчик, который жил. Избранный. Гарри Поттер. Я понятия не имею, как до этого дошло. Но каждая его грань — его праведное негодование, то, как он несет мир на своих плечах, его храбрость и честность — все это проникает под кожу, зарывается внутрь и согревает мое сердце. Война набирает обороты, ставки становятся все выше. Моя семья… мы на стороне проигравших. Не потому, что Темный Лорд слабее, но потому, что правда, праведность, любовь — они обладают силой, непостижимой для любого заклинания или проклятия. Это великая иллюзия, которой нас учили, — что сила только в причинении боли, во власти и контроле. Но любовь… у любви есть своя сила, своя мощь, своя магия. Я вижу это сейчас, в Гарри, в его спутниках — как бы неохотно я это ни признавал. Я вижу это, и это ужасает. Потому что это противоречит всему тому, что я привык ценить. Но это и возбуждает. Я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, что будет с Поттером, с моей семьей, со мной. Я живу на канате, натянутом над ямой неопределенности, и война, боюсь, решит, падать мне или лететь. И все же одно можно сказать наверняка. Любовь — или безумие, или что бы там ни было, что связывает меня с Гарри, — безвозвратна. Она есть, безмолвная и в то же время оглушительная, как маяк в кромешной тьме. И если представится возможность, если судьба выберет такой путь… Я бы хотел, чтобы он знал. Не наследника Малфой-мэнора, полного презрения, высокомерия и предрассудков, а настоящего Драко, того, кто скрывается под всем этим малфоевским притворством, того, кто восхищается им, заботится о нем и… любит его». Гарри сидел, сжимая в дрожащих руках дневник. Очки сползли на переносицу, и это незначительное неудобство вдруг показалось ему невыносимой помехой, пока он вглядывался в неуловимый почерк. Каждое слово было кинжалом в его сердце, каждое предложение обладало невиданной силой, способной превратить и без того бурные эмоции в неистовый ураган. Сердце сжималось, слова, начертанные на пергаменте, впечатывались в душу. Каждый росчерк пера был прорисован Малфоем, каждая капелька чернил свидетельствовала о его существовании. Это было до боли интимно — разделить этот момент ни с кем, кроме эха присутствия Драко. Он до изнеможения читал и перечитывал слова Драко. Гарри судорожно вдохнул, пытаясь успокоить нахлынувшие эмоции. — Гарри, ты чего? — Гермиона вглядывалась в лицо друга. Юноша спустя секунду посмотрел на девушку. — Драко только что мне в любви признался, — тихо проговорил Гарри. — В смысле? — не поняла девушка. — На, читай, — Гарри вскочил с сиденья и сунул прямо в лицо Гермионе дневник. — Ты уверен? — Гермиона взяла дневник и, прежде чем начать читать, посмотрела вопросительно на Поттера. — Более чем, — кивнул Гарри. Гермиона начала читать, а юноша стал ходить по маленькому купе взад-вперед, потирая ладонью шею. Глаза Грейнджер с каждой строчкой становились все шире и шире. В конце она просто тупо смотрела в тетрадь, не веря тому, что только что прочитала. — Это оно? — спросила Гермиона. — Да. Да! — Гарри весь сиял, как начищенный галлеон. — Гермиона, я должен найти его. Срочно. Мне надо увидеть его. — Ну, тут тебе придется сбавить обороты, мы еще не приехали, — улыбнулась Гермиона. Гарри сел, судорожно вздохнув. Поезд мерно покачивался на рельсах. За окном уже стемнело и начался дождь.***
— О, Рон! — Гермиона, увидев уже не-друга на перроне, накинулась на него и крепко обняла. Парень поцеловал девушку. Гарри стоял рядом весь, как на иголках, — ты приехал встретить нас? — Да, я тут, — улыбнулся Уизли, — привет, Гарри. Отлично, теперь мы можем отправиться в Нору, отметим победу в кругу семьи. — Привет, Рон, — кивнул Поттер, — ох, я присоединюсь позже. Мне надо уладить одно дело. Извините. Гарри похлопал Рона по плечу, чмокнул Гермиону в щеку и поспешил сквозь толпу к выходу с перрона. — Куда это он? — растерялся Рон. — Дела любовные, — усмехнулась Гермиона, а на вопросительный взгляд Уизли закатила глаза, — дома объясню. Пошли.***
Гарри стоял на пороге Малфой-мэнора и звонил в дверь. Ему не открывали. Но он не уходил. Не мог уйти. Оставить все вот так, как есть. Потерять Драко навсегда. Поттер кусал губы и от отчаяния ударил ногой по двери. И та внезапно открылась. На пороге появилась его мать. Нарцисса Малфой. Гарри испугался этого взгляда. Обессиленная, она смотрела на него, бросая тень на само свое существование. — Зачем ты пришел? — одними губами прошептала Нарцисса, но Гарри ее понял. — Мне нужно увидеть Драко, — коротко, но твердо ответил Гарри. Нарцисса смотрела прямо в глаза Гарри в полном молчании. А потом пропустила в дом. Гарри нерешительно переступил порог. Женщина молча пошла вглубь особняка. Гарри последовал за ней. Дом был таким, каким он его запомнил в последний раз. Разбитую люстру в холле никто не убрал. Нарцисса стала подниматься по лестнице. Поттер следовал за ней. На втором этаже она остановилась. — Его дверь в конце коридора, — Нарцисса последний раз взглянула на Гарри и ушла, унося ту тень с собой. Гарри решительно направился к нужной двери. В конце коридора Гарри замер — дверь была приоткрыта. И тут Поттер сдал в позиции. Набрав побольше воздуха в грудь, Гарри вошел в комнату. И увидел его. Драко спал. Рубашка была брошена на пол, и Гарри мог разглядеть шрамы на теле — Гаррина метка от Сектумсемпры. Грудь юноши поднималась при рваных, частых, поверхностных вдохах. Гарри подошел к кровати и присел на ее край. Рука сама потянулась к лицу Малфоя. Поттер убрал волосы с влажного лба Драко и… Встретился с ним взглядом — Малфой открыл глаза. Не до конца понимающий Драко просто смотрел на Гарри. А потом внезапно его глаза расширились, и он резко сел. — Поттер? — голос Драко дрожал, — что ты забыл в моем доме? — Я принес тебе это, — Гарри положил на кровать дневник. Драко посмотрел на тетрадь и, казалось, перестал дышать. Малфой долго смотрел на дневник, словно видел впервые. — Ты… — Я прочитал его, — кивнул Гарри. Драко рвано задышал. Поттер сидел и смотрел, как его тайная любовь осознает все то, что сейчас происходит между ними. Не выдержав, он зажмурил глаза. По щеке потекла слеза. Гарри растерялся. — Ты не должен был… — прошептал Драко. — Драко, — Гарри нагнулся к Малфою, их лица были на одном уровне, — посмотри на меня. Малфой открыл глаза, и Гарри утонул в этих серых омутах. — Я люблю тебя, Драко, — и Гарри нагнулся еще ближе, невесомо касаясь своими губами губ Драко. Малфой шумно выдохнул через нос и приоткрыл рот. Гарри неловко и неумело стал целовать Драко, тот ему отвечал. Гарри оторвался от губ Драко и проследил за его взглядом — Драко смотрел вниз и быстро дышал. Гарри увидел бугорок на брюках Малфоя. Юноша тут же прикрылся рукой. Гарри не верил в то, что увидел — Драко возбудился от одного поцелуя. Поттер тут же положил свою руку поверх ладони Малфоя и чуть улыбнулся. — Я… — смешался Малфой. — Позволишь? — Гарри заглянул в глаза Драко и увидел в них отражение смущения и, в это же время, желания. — Да, — одними губами произнес Малфой и убрал руку. Гарри залез на кровать с ногами, перед этим разувшись, и потянулся руками к ремню. Руки подрагивали от волнения, а дыхание сбилось. Расправившись с ремнем и молнией, Гарри стянул с Малфоя штаны с бельем. Возбужденный и обнаженный Драко отрывисто дышал, еще больше изнемогая от похоти, когда смотрел на то, как Гарри изучает его взглядом. Поттер раздвинул ноги Драко, устраиваясь между ними, и от прикосновений у Малфоя срывало голову. Жарко, неистово. Когда губы Гарри коснулись головки возбужденного члена, Драко издал томный выдох. Влажность языка, мягкость губ вдоль ствола, и Малфой зажмуривает глаза от наслаждения. Мог ли он тогда, сгорая от боли и отчаяния знать, что разделит такой миг с Гарри — плодом своих неловких мечтаний? Драко и помыслить не мог в самых интимных фантазиях, что когда-нибудь случится то, что происходит сейчас. Вверх-вниз. Гарри с хлюпающим звуком заглотнул член Драко до самой глотки и, втянув щеки, поднял голову вверх, выпуская ствол изо рта со чпокающим звуком. Драко, выгнувшись в спине, излился на лицо Гарри, заляпав губы, щеки и съехавшие на кончик носа очки. Драко посмотрел на Поттера между своими ногами и неловко закусил губу: — Прости. — Все нормально, Драко, — Гарри снял очки и, улыбнувшись, добавил, — если не считать того, что я ничего не вижу. — Одну секунду, — Драко открыл ящик тумбы рядом с кроватью и вытащил оттуда влажные салфетки. Пару штук он протянул Гарри. Поттер тут же стал вытирать лицо и очки. Драко тоже стал вытираться. Когда салфетки были отброшены в сторону, Драко и Гарри молча смотрели друг на друга. Каждый не мог до конца поверить в случившееся. Тут Малфой неловко выдавил из себя: — Я бы хотел увидеть тебя, — Драко закусил внутреннюю сторону щеки. — Хорошо, — улыбнулся Гарри. Он понял Малфоя, хотя тот не озвучил свою просьбу прямо. Поттер расстегнул молнию на своей кофте и снял ее. Потом стянул футболку, оголяя торс. Драко завороженно смотрел на Гарри. Рука сама потянулась к Гарри. Малфой положил руку на грудь Поттера, где должно было быть сердце. Гарри накрыл своей ладонью ладонь Драко и крепко сжал. — Оно твое по праву, — тихо проговорил Гарри, позволяя Драко утонуть в его изумрудных омутах. — Я буду беречь его, — так же тихо ответил Малфой. Гарри убрал руку и принялся расстегивать ремень на джинсах… …Полностью раздевшись, Поттер стоял на коленях на кровати. Драко изучал его внимательным взглядом, цеплялся за каждый изгиб тела. — Ты прекрасен, — произнес Драко на выдохе и накрыл рукой член Гарри. Поттер шумно выдохнул и прикрыл глаза, когда Малфой стал водить по стволу вверх-вниз, вызывая возбуждение. Гарри громко дышал, когда Драко водил рукой уже по эрегированному члену, размазывая по нему смазку, что обильно выделялась из головки. — Тебе нравится? — спросил Драко Поттера. Тот открыл глаза и вместо ответа впился губами в губы Драко. Тот выпустил из руки член Гарри и упал на спину на подушки. Гарри оказался сверху, продолжая жадно целовать Малфоя. Драко закинул ноги на Гарри и прижал к себе. Кожа к коже. Жарко, неистово, похотливо, интимно, ярко и обезоруживающе. — Войди в меня, — прошептал Драко на ухо Поттеру и облизал его, прикусывая мочку уха. — Но ты не растянут, — выдохнул Гарри, чувствуя, как их члены соприкасаются и трутся друг о друга. — Я уже бросил невербальное, — усмехнулся в ухо Драко, опаляя кожу пламенем своего дыхания. Гарри нащупал рукой свой член и направил к анусу Драко. Головка коснулась входа, и Поттер чуть надавил ею. — Не играйся, Поттер, — Драко легонько укусил Гарри за мочку уха, — а то уйду. — Куда же ты уйдешь, милый? — усмехнулся Поттер, — ты не в том положении сейчас. — Я… — Драко не успел больше ничего сказать, так как Гарри резко вошел в него до середины. Малфой выгнулся в спине и громко выкрикнул: — Гарри! Поттер тихонько хихикнул в сторону и стал двигаться внутри Драко. Член не выходил до конца и входил до основания. Гарри постоянно менял темп, чтобы Малфой не успел привыкнуть. Стоны и громкие вздохи наполнили комнату. Драко словно в лихорадке стискивал простынь, его тело елозило на шелковых простынях. Звуки шлепков смешались с громкими стонами-выкриками Драко и шумным дыханием Гарри. Было влажно, живот Поттера был весь в Малфоевской смазке — член Драко терся о него, отчего Малфой получал двойное наслаждение. Удары о ягодицы Драко выбивали из него воздух. Платиновые волосы липли ко влажному от пота лбу, шею жгло от укусов Гарри. Тот кусал кожу и тут же облизывал ее, всасывал в себя, оставляя красные отметины, которые завтра станут фиолетовыми засосами. Но они не думали про завтра. Сейчас был только этот момент: липкий, влажный, громкий и горячий. Гарри ускоряется, вдалбливаясь в Драко со всей силы, ягодицы раскраснелись, из члена Малфоя струей выстрельнула сперма, — Драко кончил, выгнувшись в спине. С искусанных губ слетело звонкое и такое не-малфоевски нежное: — Гарри! А Гарри продолжал трахать Малфоя, уткнувшись куда-то в ключицу и чуть ли не рыча от удовольствия. На последних вздохах обмякшего Драко Гарри кончил, изливаясь прямо в Малфоя. Два взмокших тела обмякли на шелковых простынях. — Я люблю тебя, Драко, — тихо прошептал Гарри на ухо Малфою. Тот улыбнулся. — Я тебя тоже.***
Гарри тихо дремал после душа на уже чистой постели, когда Драко встал с кровати и поднял с пола свой дневник. Сев у окна, в которое заглядывал свет луны и звезд, Драко взял со стола перо и открыл тетрадь на чистой странице. На бумаге витиеватым почерком Драко писал последнюю свою запись в этом дневнике: «4 мая. Перо в моей руке дрожит, когда я вписываю эти мысли в бумагу, выводя слова, в которые я никогда не смел поверить, что напишу. Произносить их вслух кажется слишком опасным, слишком реальным. И все же, спрятав его между этими безмолвными строчками, я могу осмелиться поверить: Гарри Поттер любит меня. Его имя больше не просто имя. Оно несет в себе резонанс, притяжение. Гарри, который когда-то был моим противником, моим наваждением, теперь стал гораздо большим. Гарри заставляет меня чувствовать, что я больше, чем просто Драко Малфой, сын Пожирателя Смерти — он видит во мне Драко, просто Драко. И он любит меня. Но любовь, какое это сильное слово — оно ужасает. В животе у меня заныло, я не могу игнорировать страх, который переплетается с моим счастьем. Это страшная мысль о том, что все, что мы имеем сейчас, — лишь иллюзия, прекрасный сон, который исчезнет после пробуждения. Как будто мое счастье — это снежинка, кристаллическое чудо, которое только и ждет рассветного тепла, чтобы растаять. Мир вокруг нас — это бурное море неопределенности, и оно грозит разлучить нас. Ведь мы — Драко Малфой и Гарри Поттер — два человека, принадлежащие к столь жестоко разделенным и трагически разным мирам. И все же в полуночный гобелен моего страха вплетена нить надежды, которую я крепко обхватываю. Надежда на будущее, в котором нас будут определять не имена и не прошлое, а просто то, кем мы являемся в сердцах друг друга. Гарри, который любит меня, — это не Мальчик-Который-Выжил, это просто человек, который увидел наше общее прошлое и решил бросить свой жребий со мной, несмотря ни на что. А Драко, которого он любит, — не сын Пожирателя смерти, а просто человек, который, несмотря ни на что, дорожит зеленоглазым чудом. Я храню эти моменты, эти мимолетные оазисы среди пустыни страха. Они поддерживают меня живительной надеждой, давая мне мужество верить, что все может быть хорошо. Что любовь, которую мы нашли, — это не мечта, а реальность, расцветающая между нами. Когда последнее слово капает с пера, я не могу унять дрожь в руках. Сердце безрассудно бьется за ребрами — дикий барабан, повторяющий мое твердое обещание: я буду рядом с тобой, Гарри. Сквозь призраки прошлого и тени сомнений наша любовь окажется не миражом, а убежищем от жестокого мира, стремящегося разлучить нас. С этими словами я завершаю эту запись вздохом, в котором звучит молитва. Молитва о силе, о мужестве, о нас».