время до грома

      Илья с трудом продирает глаза, когда по вискам бьёт стуком чей-то кулак об дверь обветшалой хрущёвки.        Две минуты уходит на то, что-бы проморгаться вдоволь. Еще три на то, что-бы с грехом пополам сесть на кровать, опираясь трясущимися руками о смятую постель. Он заторможенно поправляет перекрученную на талии одежду, мимолетно ловит досадное удивление: вчера прямо в одежде спать завалился? Илья глаза трёт, силясь унять сухость, старается сесть ровно, опуская ноги на холодный пол. Нижние костяшки пальцев неприятно тянет свежим струпом — разодрал в мясо, в очередной уличной драке. Илья морщится, кашляет от покалывания под челюстью: прилетело по кадыку вчера знатно и больно — голос до сих пор хрипит и дыхалка подводит затруднённым выдохом. Стук повторяется, громче и настойчивее. Коряков вздрагивает мелко, ощущая как холодеют ноги и пульс тревожно стучит по вискам: не дай боже, пришли опять за этим самым.       Встаёт, оттолкнувшись кулаками о захудалый матрац, под сопровождением собственного болезненного стона. Замирает настороженно — надо прислушаться.       Помимо нетерпеливого шебуршения за дверью, в самой квартире тихо: матушка с первой смены, кажется, ещё не пришла. Сёстры же — одну мать ещё с утра, вопящую и хныкающую, в садик потащила. Вторую, Сашу, Илья на пороге дома встретил когда возвращался, а она — уходила. Он помнит, каким взглядом одарили тогда его растрёпанный и побитый вид: удивлённо-обеспокоенным. Саша тогда лишь поджала губы, поправив лямку потрепанного рюкзака на плече и ничего не сказала. Признаться, привыкла. А батя — Илья опухшим носом шмыгает, стараясь как можно более тише пробраться из узкого коридора к двери, — в загуле со своими товарищами по рюмке.       Коряков, дыхание задержав — впрочем, надолго не получается — к двери ухом прижимается, стараясь услышать хоть что-нибудь, и понять, кого нелёгкая принесла к порогу его дома. Не получается расслышать ничего проясняющего: за дверью лишь приглушённый стук каблуков тяжёлых ботинок.       Около приставленного уха раздаётся ещё один короткий стук, пугая Илью до резкого выдоха сквозь разбитые губы.       — Эй, хозяева! Долго гостю ждать приглашения?       Илья от двери отпрянул удивительно резво, как от заразы — зычный голос Данилы Светлановича он узнал бы даже будучи не в своём уме. Или мёртвым. Состояние разбитости словно рукой снимает, Илья по бритой голове дрожащей рукой проводит, тихо сматерившись себе под нос. Почему он здесь? Суставы пальцев подгибаются, когда Коряков крутит щеколду вправо, открывая беспрекословно.       В дверном проёме возвышается широкоплечая фигура. Илья глаза осторожно поднимает, тут же поймав блик на чёрных стёклах очков — Данила носит их всегда, даже в помещении, словно его волнует, что без них в глазах его могут всякое прочитать. Тонкие бледные губы Данилы складываются во многозначительную улыбку. Илья, стушевавшись, понимает — рассматривают его помятое об чужие массивные кулаки, лицо.       Даня вынимает руку из кармана кожаного плаща: на левом запястье болтается ручка целлофанового пакета, шурша и вызывая подозрения.       Коряков стоит, вцепившись занывшей от напряжения рукой в косяк двери, забыв поздороваться вежливо, не разумеет никак — встретиться они должны были на утро следующего дня, не сегодня. Размышляет как может, лихорадочно — а не проспал ли он сутки, пропустив обязательную отчётную встречу за гаражами. От этой мысли сердце глухо бухает куда-то в низ живота, заставляя ещё сильнее руки сжать — Илья губу прикусывает и чувствует тёплую бусинку крови, что выступила от едва ли зажившей корочки. Не даёт ей стечь по подбородку, резко ладонью стирает, исподлобья на Данилу глядя.       Тот только хмыкает понимающе, голову к плечу склоняет по-птичьи.       — Вижу, отмудохали тебя будь здоро-о-в, — тянет он насмешливо, впрочем, не обидно вовсе. Привычно и довольно как-то, — такой рожей только народ пугать теперь, да?       Илья кивает, особого значения Даниной колкости не придавая — он ждёт сути.       В подъезде темно — опять лампочку местная шпана беспризорников скрутила, и двух дней не продержалась. Мутный свет, что пробивался сквозь заляпанные окна с деревянной рамой, был словно из другого мира, может, и вовсе откуда-то извне — темнота подъезда казалась холодной, как в сырой могиле. Ветер, что со свистом поддувал из многочисленных щелей рамы, гулял по босым ступням Ильи, заставляя с ноги на ногу переминаться — конец лета выдался неприятно прохладным.       Данила, приметив его явное беспокойство, поясняет:       — Я тут не по делу. Не ссы, — шуршит, тянет руку с пакетом к Илье, — на вот. Презент.       Илья осоловело моргает, уставившись на покачивающийся синий пакет-маечку: в полупрозрачном мутнеет что-то разноцветное. Вглядевшись, с тихим удивлением успевает заметить, как высвечивается синий пакетик с крупными красными буквами YUPI.       Неужели?       Илья, озадаченно заломив брови, всё же тянет руку, с осторожностью такой, с какой ладонь к зубастой псине протягивают. Погладить. Коряков пакет забирает — пусть и не хочет, но перечить Даниле не решается. Себе дороже.       — Это вот сёстрам твоим. Сладости там, прочая ерунда, — толкует Данила Светланович. Нос чешет, ненароком очки поправляя, — думай, что за работу. Если тебе так спокойнее будет.       Коряков рот раскрывает, намереваясь выдавить из сжатого недоумением горла хоть что-то: зачем? не нужно. не стоило. спасибо. спасибо большое. у младшей зубы болят, ей нельзя. мама спрашивать будет. а тебе за подарок отбросам ничего не будет?       В итоге пакет к груди прижимает, пытаясь на беспристрастном лице Данилы намёк какой прочитать. Но — ничего.       Давит сипло и глупо:       — Это нам?       Данила языком щёлкает:       — Вам, вам. Сестрёнкам детское счастье, а тебе — перекись. В нормальный вид себя приведи, понял меня?       Илья, опуская взгляд, кивает как болванчик, прячет назревающую косую улыбку.       —Понял, Данила Светланович.