Давай вернём всё как было

      Тёмные переулки, тихие, безжизненные дворы колодцы. Время близится к полуночи, однако редкий свет в окнах всё же виднеется, освещая оставленные недавним дождём лужи. Молодой человек сидит на качели, безлюдная детская площадка нагоняет мрачные мысли — воспоминания.       Девятнадцатый век — Золотой век его жизни и не только, потому что многие важные решения и события неотъемлемые для страны — его страны, — свершились тогда, но и победа на личном фронте уже бывшей столицы.       Он ответил взаимностью… Рафаил, что так старательно пытался оградить от себя, выстроить высочайшие стены и непроходимые лабиринты в сознании, и всё чтобы никогда не чувствовать то же, что когда-то ощутил от той ужасной новости, сказал да. Он доверился, отдался, растворился в этих отношениях. Счастью молодой столицы не было придела, его многострадальная любовь была рядом. Проведённые в разлуке дни, сменялись на ночи друг с другом. ***       Приглушённый свет керосиновой лампы, стоявшей на прикроватном столике, освещал лицо Петербурга, вырисовывая тенями аккуратный аристократический профиль. Он перелистнул страницу, пожелтевшую от старости. — Ты чего? — слышится голос со стороны дверного проёма. Тьма скрывала лицо человека, но Саше даже не нужно было выделить, чтобы по голосу его узнать, — Чего не спишь, бессонница? — продолжает Рафаил подходя ближе к стулу рядом с письменным столом, чтобы скинуть на него одежду, создавая импровизированный шкаф. Романов отложил книгу, возмущённо взирая на любимого, однако вскоре на лице появляется ласковая улыбка. На Рафаила невозможно долго злиться. — Где ты был? — вылезая из-под тёплого мягкого одеяла, подходит к нему, обнимая со спины, обвивает талию руками. Архангельск обернулся, поднимает голову вверх, пристально смотрит в серебристые глаза, полные нежности. Этот взгляд принадлежит только ему и никому более, — Раф, я же волнуюсь. Почему не пришёл на ужин? — Верфской склоняет голову, открывая шею, чем и пользуется Романов, оставляя дорожку из поцелуев. — Саш, я же просил, — останавливает Александра, выпутываясь, выбираясь из объятий, — Не называть меня «Раф». — Извини… — как-то сдавленно произносит он, отводя взгляд. Рафаил тяжело вздыхает, убирает спутанные непослушные волосы назад рукой. Теперь его очередь подходить ближе, окутывая Санкт-Петербург своей любовью. — Ладно, называй, бог с ним с именем. Не хочу чтобы это было причиной твоей грусти. И как хорошо, что в этот момент Архангельск утыкается ему в грудь, не видя счастливой улыбки на лице возлюбленного, точно бы взял слова назад. Хотя чувствует её интуитивно, также улыбаясь в ответ, прижимаясь телом всё ближе. ***       Ночи воссоединения, что так были им нужны. Однако ничего не может длиться вечно. И Архангельск покинул его, а самое страшное, что в этом есть вина самого Петербурга.       Страшные события революции, убийство семьи и предательство друга, подкосили психику. Он стал более нервным, стал бояться каждого шороха, призраки прошлого мучили во снах, бессонница стала верной спутницей, но самое главное он отдалился от всех, боясь предательства. Снова.       Он не боялся одиночества. Нет. Его страшил факт, что когда-нибудь Рафаил его бросит, не выдержит и уйдёт. Только, к сожалению, ушёл сам Александр, бросив Верфского одного. Раз сам заварил, так сам и расхлебывай. Ты виноват… — твердил настойчивый внутренний голос.       Сколько раз Петербург прокручивал случившееся в голове, сколько раз думал и сколько раз жалел о своём поступке. Не пересчитать и на пальцах. И даже сейчас, вдыхая едкий дым, от которого першит в горле.       Сигарета медленно тлеет, маленьким исчезающим огоньком в ночи. — Черт! — ругается он, когда пальцы чувствуют нарастающей жар. Он делает последнюю затяжку и тушит ее о металлический бортик качели, выкидывая куда-то в сторону, где, если память ещё не подводит, находилась мусорка. Думской встаёт, выдыхая дым изо рта, и попутно ругаясь, перешагивая через очередную лужу, идёт в сторону дома.       Обшарпанные стены пятиэтажки, расписанные разными по своему содержанию и видом текстами. Двое подростков на пролёте между третьем и четвёртым этажом, они лежали друг с другом, в отключке. Такой вывод сделал Шура, когда запнувшись об ногу юноши, тот даже не подал признаков жизни, а также не маленькое количество шприцов намекало на творящиеся здесь. Послышался нетихий стон из соседней квартиры. У кого-то интересная ночь, — пронеслось в голове молодого человека, ищущего ключи в бездонных карманах сиреневой олимпийки.       Заходя в квартиру, прикрывает дверь, не закрывая на замок. А зачем? Будто у него есть что брать. Кидает ключи на тумбочку, однако промахивается, и те со звоном падают вниз. Произносит сдавленно: «Я дома», зная, что в квартире точно никого нет. Еще раз напоминание об одиночестве, на которое обрёк себя сам. Вслед за ключами летит и олимпийка.       Не замечая ничего вокруг себя, проходит на кухню, останавливаясь около прохода. Закуривает сигарету, ту последнюю, которая лежала в кармане серых штанов. Сквозняк ходящий по пустым комнатам квартиры обдает холодом босые ноги.       Звуки из-за стенки не утихли, однако фраза: «Я люблю тебя!» — произнесённая вскользь заставляет выйти из хауса беспорядочных мыслей, и устремить взгляд в сторону туда где на столе лежал телефон, который так и манил взять его в руки, набирать заветный номер. Снова и снова слушая гудки, а после хриплый голос. Голос Рафаила, Рафаила, который снова будет ругаться за поздний звонок, за молчание, которое всегда сопровождало сие звонки.       Шура выдыхает дым, кидает окурок в пепельницу, стоящую рядом на табуретке. Закрывает мокрые глаза руками, шмыгает носом, утирает слезы со щёк. Сползает вниз по стене, прижимает колени к груди, утыкаясь в них носом. — Черт! -срывается с обветренных и бледных губ. Шура, не выдержав, кидается к заветному предмету. Как в трансе нажимает на кнопки.       Номер, который он знал наизусть, номер, который ещё давным-давно ему дала Софья, переживающая за всё более ухудшающимся моральным состоянием брата. Петербург безумно ей за это благодарен. Хотя сначала категорически был против возвращать былое, снова делать больно близкому человеку, но девушка вложила записку тому в руку, и ушла, не обращая внимания на недовольного Александра.       Сейчас, решив для себя, что не струсит, как в прошлый раз и в позапрошлый раз… А сколько уже было этих «раз»? Нет этой череде должны был прийти конец. Гудки… Почему их так много? А вдруг ему это надоело? Вдруг сменил номер? А если… Череду беспорядочных мыслей прерывает голос. Его голос. — Да — произнёс Рафаил. Шура молчит, боясь произнести хотя бы слово. Слезы с новой силой хлынули из глаз, он старается ни всхлипывать, ни шмыгать носом, старается дышать ровнее, однако предательское тело вздрагивает. — Черт… — тихо шепчет Питер. — Саш, ты в порядке? Да блин, Романов, ответь. — говорил он, последнюю фразу он произнёс тихо, надеясь, что тот не услышит. — Я же волнуюсь, Сашенька. — Фраза от которой Думской сразу пришёл в себя, сердце начало биться быстрее, стремясь разорвать грудную клетку. «Сашенька» как давно он не слышал такого обращения, в особенности от Верфского. Как же этого не хватало и не будет хватать. — Саш, ты вообще меня слышишь, м? Так всё мне надоело если прямо сейчас я не услышу чёткое «да», больше никогда в жизни я с тобой не заговорю! — Д-да, я тебя слышу, я… Черт, прости я… я такой дурак. — собирая воедино мысли и стараясь без запинки произнести слова. — Я такой дурак, всё из-за меня, если бы я… — И чтобы тогда было, вот что? — Я бы не потерял тебя. — Тихий смех раздался с другого конца телефона. — Саш, ты никогда меня не терял. — Санкт-петербург хотел возразить, но Рафаил опередил, — Да-да, как бы странно это не звучало, но я всегда рядом, я всё это время знал, что это именно ты звонишь и, к сожалению, молчишь. Правда думал, что ты не такой трусишка, и этот разговор настанет раньше. И мне бы не пришлось так радикально тебя заставлять. — Но как? — единственное, что получилось произнести. — Софья. Я дал ей номер. — Раф, если бы ты знал… — Знаю, я тоже. ***       Рутинный голос объявляющий о приезде поезда, тишина, нарушаемая разговорами и стуком колёсиков. Люди бегущие в одном направлении, чтобы успеть забраться.       Думской стоял напротив расписания, ища глазами путь, на котором остановится состав. До прибытия оставалось совсем немного.       На табло, напротив номера поезда, отобразилась ярко-зелёная цифра два. ***       Мгновение, и он сам не понял как оказался рядом с нужным ему вагоном. Толпы людей одним потоком выходили, иногда сталкиваясь друг с другом. — Да где же он? — риторический вопрос самому себе. — Молодой человек, вы кого-то ищете? — раздалось из-за спины, Шура, вздрогнув от неожиданности, резко оборачивается. Это он, Верфской стоял позади, устало улыбаясь. Его белые волосы стали короче с их последней встречи, синяки залегли под глазами, а и без того бледная кожа стала ещё белее. Рафаил с нежностью смотрит на Думского, на глазах которого наворачиваются слезы, — Ты чего? — спрашивает он и тянется к впалой щеке, утирает появившуюся влагу. — Ничего, — обнимая, утыкается носом в плечо, — Я так скучал. Прости, я такой дурак.       Архангельск укладывает руки на спину Петербурга, поглаживая, успокаивая. Когда же Думский чуть успокоившись отстраняется, Рафаил снова кладёт одну руку на лице, вторую же не убирает, а перемещает на талию. Шура наклоняется ниже, Верфской же понимает намеренье возлюбленного. Он притягивает младшего, оставляя поцелуй на губах.