А помнишь?..

На Родине поздняя весна (или раннее лето), самое лучшее время, когда уже тепло, но ещё не жарко. Робогозину, впрочем, это параллельно: он из металла, на минуточку, и ничего не чувствует. Поэтому, когда Коля затягивает это своё "а помнишь?..", Барагозин на него даже не смотрит, отмахивается, как от мухи. Не мешайте, у него своих забот хватает, память истончается каждую секунду, ворох мыслей судорожно скачет по микросхемам. Нужно сохранить самое важное: пароли от аккаунтов и банковских карт, коды от сейфов, суммы на счетах, имена партнёров, тексты контрактов... Всё, отошедшее в критической ситуации на задний план, но занимающее главное место в его повседневности. Барагозин не хочет задумываться о том, что на самом деле помнит Костя. Странная всё-таки штука - воспоминания. И рад бы потопить некоторые из них, да невозможно, нет-нет - всплывают на поверхность, отравляют ядовитыми миазмами спокойное течение жизни. Во всём этом, конечно же, виноват Коля, как обычно. Если бы не его эти приступы ностальгии, и не его этот долбаный робот и не его эта сраная ферма и не его этот переселятор сознания и не его слишком доброе сердце, Костя продолжал бы болтаться где-то на краю сознания Барагозина, том самом, которое все остальные называют совестью. ("Совесть" - это что-то на нищем, состоятельные люди такими терминами не оперируют). Вот тут и возникает проблема: Костя помнит. Очень многое, что предпочёл бы стереть, и именно сейчас, под небом родного дома, оно возвращается, заполняет собой все цифровые мысли. И, разумеется, просто потому что всё, что могло пойти не так, уже пошло не так, большая часть этих воспоминаний связана со стоящим рядом человеком. Начиналось всё в старом гараже, среди сложных на первый взгляд механизмов, кучи чертежей и установок разной степени работоспособности, в точке старта, особом мире, который они делили на двоих, когда делиться всем было не просто правильно, но и естественно. Так же, как и - со стороны Кости - потакать своим желаниям. В желания на тот момент входили: много денег, собственная роботостроительная компания, и, ну, лучший друг. Друг пока что был ближе и доступнее, и отказываться от этого Костя не собирался. Последние отзвуки борьбы с пропагандой гомосексуализма отгремели лет сорок назад. С тех пор, как страна ринулась активно покорять космос, расселяясь по всей солнечной системе, на мирские проблемы многим стало плевать. За ручку мужики по улице, конечно, не ходили, но Костя вырос с пониманием, что если очень хочется - то можно, а Колю хотелось не меньше, чем бросить вызов обществу. Вот, посмотрите, идеальный во всех отношениях парень, далеко пойдёт, подаёт большие надежды! Такого просто необходимо было испортить, из одного чувства противоречия подмять под себя (и в переносном смысле, и в прямом). И во всех смыслах это было приятно. Коля целовался, как девственник, зажмурившись и широко открывая рот. Костя был у него первым, и от этой мысли горячо разгоралось в груди и вело так, что ноги подкашивались. - А работать когда будем? - всё равно умудрялся вставлять слишком правильный Коля, красный и растрёпанный, прижимая друга к столу. Костя закатывал глаза и одновременно расстёгивал чужие штаны. - Двадцать минут, - ворчал он, прекрасно зная, что уложатся они и в десять. Запас тратился на то, чтобы прийти в себя, сморгнуть звёзды за веками и снова заправить рубашки туда, где им положено быть. Потом, когда они в самом деле возвращались к работе, Костя очень старался помимо простого "ну вот здесь и сейчас мне это нужно" какого-то особого значения всему не придавать. Да подумаешь, совсем скоро на него женщины будут гроздьями вешаться! Только вот чтобы притянуть женщин, нужно было что-то из себя представлять: иметь славу, те же деньги, харизму. А Коля притягивался просто так, как положительно заряженная частица вечно тянется к отрицательной. И Костя этим вниманием и безусловным пониманием наслаждался настолько, что сам не заметил, как попал. Для своей мамы он был всегда недостаточным: недостаточно умным, успешным; гордиться своим сыном и хвалить его достижения - нет, она не станет. Зато Коля ничего не требовал, даже наоборот - многое позволял. Рядом с ним Костя чувствовал себя - ну, как вечером под Новый год, когда самое интересное впереди, и подарки обязательно будут, и ты даже знаешь, какие именно, но от этого предвкушение только усиливается. И ещё - Коля ведь принимал его таким, какой он есть. От этого чувства - поддержки, настоящей дружбы, и, может быть, чего-то ещё - Костю распирало изнутри. Ему казалось - нет, он по-настоящему знал! - что он свободен. Ото всех рамок, условностей, даже некоторых законов, просто вот здесь и сейчас - действительно способен на всё. Симбиоз этот доходил до того, что вокруг них словно возникало биополе, из которого и появлялись все идеи, порой даже непонятно, где чья, кто первым сформулировал, а кто довёл до ума. Да и неважно это было! Какая разница, если воплощали они всё вместе. Тогда казалось, что вся галактика - нет, вся вселенная! - у их ног. Или, во всяком случае, скоро точно там будет. После Коли "вместе" уже ни с кем не получалось. И вот за это было малодушно стыдно: за стойкое ощущение, что он что-то там оставил, и не сможет уже никогда вернуть обратно. Образовалась пустота, дыра, которую не заткнуть высеченным на Луне собственным лицом. Хотя элитный алкоголь, меняющиеся женщины (наконец-то!) и чувство собственной важности в целом справлялись. В принципе, Барагозин считал, что это неизбежный этап взросления любого человека: рано или поздно всё становится бессмысленным, серым и пресным, а дальше, в зависимости от статуса, ты потихоньку спиваешься либо в трущобной подворотне, либо в джакузи на личном космическом корабле. Каково же было его удивление - нет, честно! - когда Коля, внезапно выскочив на этом своём Марсе как троян в системе, вдруг оказался полной противоположностью установки "родился - страдал - умер". "У меня всё хорошо было, пока ты не появился!" Хуже этих слов только прямые доказательства: любящая жена, две дочери, дом-полная-чаша, хозяйство. Костя - эффективно - убеждал себя, что не завидует. Потом - менее эффективно - что просто завидует. И не мог оторвать от всего происходящего глаз, потому что. Вся его философия, вообще-то, заключалась в том, что люди вокруг - полные мудаки в глубине души. Любому человеку дай возможность - он себя сразу же покажет с худшей стороны. И вправду: в его собственном, Константина Геннадьевича Барагозина, окружении, все такими и были. А Коля не был. Никогда. И умудрился таким остаться. Костя его за это презирал, за это выгнал из компании, за это смотрел свысока, и за это же - им восхищался. Но, что важнее всего, он его знал, и по инерции думал, что ему уступят и сейчас, скажут: "Бросить всё насиженное и убраться на другой конец галактики? Конечно, так и сделаю". Ну да, как же. Будто холодной водой облили. Коля мог уступить и поддаться Косте. Не Барагозину. Барагозин хотел сравнять тут всё с землёй, выслать это образцовое семейство подальше, утвердить свой статус главы корпорации и поскорее забыть это как страшный сон. Костя забывать не хотел. Он, наоборот, прокручивал в голове тот самый вопрос: "помнишь?" Помнишь, как губы горели от поцелуев, а ты меня ещё укусил однажды, губа лопнула, и ты прям перепугался весь? Помнишь, как мне нравилось, когда ты неловко подсаживался ближе и опускал голову мне на плечо? (Хотя этого помнить не должен, я же это тщательно скрывал). Помнишь, как возвращались затемно по домам, не хотели расставаться, и ты улыбался глупой улыбкой, мол, увидимся же завтра опять, и я стоял, как полный идиот, потому что да - увидимся завтра, и всё равно домой не торопились? Что именно ты помнишь? Вот у тебя жена, дети, а они знают вообще? Ты от них скрыл, потому что стыдно? Потому что глупо, недостойно внимания? Так, придурь молодости, с кем не бывало, сейчас-то я другой, остепенился? Или потому что - обиделся? Как тут не обидиться, в самом деле. Лучший друг оставил ни с чем, уничтожил все мечты, растоптал доверие, плюнул в душу. Вычеркнул из жизни, как не было. А раз не было - значит и говорить не о чем. И не с кем. Сейчас же, спустя годы, судьба (в которую он не верил, очередная отговорка для бедных) словно давала Барагозину второй шанс исправить то, что он поломал. И он, по привычке, упрямился. Шёл наперекор. Да и что тут скажешь? С ним самим, как бы ни было отвратительно, до физической тошноты (даром, что робот), это признавать, всё ясно стало ещё тогда, когда, несмотря на вечное мамино "вот Коля молодец, а ты!..", всё равно всё своё свободное время проводил в его компании, жадно ловил каждый взгляд, смеялся с дурацких шуток, гладил шершавые ладони, лежал рядом и дышал одним воздухом-- Было ли это всё - хоть раньше, хоть капельку - ну, взаимно? Барагозин скорее удавится (или какие там есть способы самоубийства у железяк), чем на эту тему заикнётся. Запихнуть подальше, к задней стенке антресолей в голове, завалить важными деловыми заботами и больше никогда не доставать. Хватит с него и того внимания, которое получает Робогозин. И которого не было бы, расскажи он всю правду о колиной семье. Пока можно хамить, огрызаться, драматизировать и оскорблять без особых последствий, он будет. Этого от него ожидают, это он и выдаёт, пока не вернёт себе своё тело и наконец по-настоящему оставит всё в прошлом. ...И вдруг оказывается, что память у него кончается буквально, и забыть - проще простого теперь. Какие воспоминания ты хочешь оставить? Просто выбери, и всё. Больше ты никогда об этом не задумаешься, даже не поймёшь, кто этот человек перед тобой, больше ничего не будет мешать тебе жить - существовать - дальше. Нажать кнопку - и всё сотрётся, исчезнет. Барагозин бы нажал в то же мгновение. Но вмешивается Костя, паразит, и в итоге он сидит рядом с Колей и смотрит на своё полустёртое детство, мелькающее кадрами проектора. Невероятным образом удаётся сдержаться и не показать самое откровенное - но и тех соплей хватит с головой. Коля тактично (и, кажется, сочувственно) молчит. От этого не легче. А потом они улетают, и у него теперь этой памяти - завались. Что хорошо, Барагозину память нужна, у него коды от сейфов и миллиардные контракты. Робогозин по-прежнему из металла, ему по-прежнему параллельно и он ничего не чувствует. Костя не плачет.