Щибаль (씨발)

      Юнги открывает глаза и понимает – он так больше не может. Не может вставать по утрам и жить эту жизнь, притворяться, что всё нормально, когда в душе сверлит пустота, от которой он просто устал. Устал уставать, устал жаловаться самому себе, потому что не хочет заставлять близких волноваться. Устал на автомате говорить «я в порядке» и врать самому себе. Устал убеждать себя, что всё наладится. Потому что время идёт, а легче Юнги не становится.       Он сутками напролёт зависает в студии, пишет треки. И если бы не элементарные человеческие потребности, он бы и на них не отвлекался. Сон он давно вычёркивает из жизни. Ложится под утро, в упор игнорируя серые круги под глазами. На себя в зеркало Юнги уже просто не может смотреть. Намджун неоднократно советует Юнги сходить к специалисту, потому что одного взгляда на парня хватает, чтобы понять – у него депрессия.       Юнги также неоднократно обещает сходить, но совершенно не хочет этого делать. У него нет ни сил, ни желания раскрывать кому бы то ни было свою изнанку, от которой уже откровенно тошнит. Поездка к родным в Тэгу тоже не помогает. Юнги хоть и отвлекается ненадолго в кругу семьи, но быстро гаснет и закрывается в комнате, не поднимая головы от ноутбука. У него нет желания говорить о своём состоянии. Если б можно было ничего не чувствовать, он бы с радостью согласился.       Юнги выдыхает с облегчением, когда возвращается в Сеул, в студию, к друзьям. В один из таких вечеров он сводит трек, когда пиликает уведомление о сообщении – Бан Чан. Чана из «3Racha» он знает уже года полтора, кажется. Всегда позитивный парень, с душой нараспашку, очень талантливый. Часто показывает Юнги новые музыкальные демки своей группы и искренне просит мнения профессионала – доверяет. Юнги это льстит. И он всегда даёт честный отзыв Чану. Почему-то Юнги не хочется с ним лукавить и притворяться. И он знает, что Чан это ценит, и отвечает ему тем же.       Почему-то именно в последние месяцы, когда состояние Юнги хоть на стенку лезь, он сближается с Бан Чаном. Не знает, как так получилось, что Чан зависает с ним в студии чаще, чем его близкие друзья. Чимин даже начинает ревновать, но в душе рад, что Юнги хоть с кем-то не из их круга может проводить время дольше, чем полчаса. Чан и сам не замечает, как стал оставаться в студии с ночевой. Чего греха таить – он тоже практически не спит. Такой же трудоголик. Но в отличие от Юнги, у Чана сейчас цели и мечты, ради которых он встаёт и работает. Юнги же встаёт просто потому, что не может не вставать. Чан это видит, но ни разу не спрашивает Юнги, в порядке ли он. Уже понял, что на дежурный вопрос последует дежурный ответ. И хоть он искренне хочет помочь старшему, вторгаться в его пространство не осмеливается – его туда не приглашали. Он даже не представляет, насколько Юнги ему за это благодарен.       Он привык, что у них с Чаном нет никаких условностей по времени в переписках. Вот и сейчас на дисплее пол первого ночи, а Чан шлёт демку и голосовое с восторженными комментариями. Юнги невольно усмехается, когда слышит чуть ли не детский лепет в сообщении, где Чан разоряется, как этот трек взорвёт чарты. И Юнги не сомневается – взорвёт. Он включает трек и буквально с первых битов начинает барабанить пальцами в такт. – Чан, это действительно круто. Вы растёте. Я бы даже ничего дописывать не стал. Только усилил бы кое-где акценты. И тут же включает новое голосовое: – Господи, хён, я точно не усну, можно я приеду, и ты мне всё покажешь? – тараторит Чан, а потом как будто одёргивает себя. – Если не помешаю, конечно. – Не помешаешь. С тебя чаджамён. – Уже лечу.       Приятное томление в ожидании разливается по телу. Давно Юнги его не испытывал. Впервые захотелось прибраться в студии, хотя ещё пять минут назад он ощущал себя не более, чем пылью, которая осела на аппаратуре. Кудрявая голова Бан Чана появляется в студии едва ли не через двадцать минут. – Ничего себе, ты на вертолёте что ли прилетел? – Юнги коротко обнимает довольного Чана, который уже с порога начинает вещать про новый трек. – Ага, на самом деле я уже был на пол пути, когда отправлял тебе демку, – прохихикал Чан, снимая кроссовки и привычно занимая своё место на диване.       Они решают сначала поесть, а потом садиться за работу. Но Чан не замолкает ни на минуту. А Юнги лишь с интересом его слушает, понимая, что последний раз ел, кажется, вчера днём. Они обмениваются новостями, обсуждают музыку. Юнги делится с Чаном своими наработками, которые, между прочим, даже Чимин ещё не видел. А он обычно самый первый в курсе творческих новинок Юнги. Он и сам удивляется, куда его так несёт. От Чана исходит бешеная энергетика, он горит и зажигает Юнги, что почти потух.       На часах начало третьего, когда оба понимают, что работать уже не будут, а спать ещё не хочется. И Юнги вдруг выдаёт словами то, что мозг ещё не успевает обдумать: – Может выпьем? Только не здесь, а у меня дома.       Чан зависает – за время, что они знакомы с Юнги, он никогда не звал к себе в гости. Чан даже испытывает странное чувство страха перед неизведанным. Будто его не в гости зовут, а прогуляться по кладбищу. – Да, хён, конечно.       У Юнги очень просторно и непривычно много воздуха. Обставлено скромно, но со вкусом. Нет никакого ненужного хлама, хоть и присутствует небольшой творческий беспорядок. – У тебя мило, – осматривается Чан, пока хозяин квартиры достаёт из холодильника соджу.       У него всегда запас на все случаи жизни. Но в последнее время он редко пьёт, и покупает скорее по привычке. У него есть и грейпфрут для Намджуна, и слива для Чимина. – Ага. Чан, выбирай, у меня есть почти все вкусы. – Выбери на свой, мне не принципиально, – отзывается парень, скромно приземляясь за барной стойкой в кухне. – Что ж, значит, пьём сливу. Он разливает по рюмкам. Из закуски у Юнги только шоколадные палочки. А большего сейчас и не хотелось. – За что пьём? – О, так ты с тостами любишь, – усмехается Юнги. – Тогда за успех «3Racha», вы этого достойны. Они залпом опрокидывают соджу, и приятное тепло разливается по внутренностям. – Юнги-хён, давно хотел сказать тебе спасибо. Ты такую обратную связь даёшь по поводу нашей музыки. Бывает, что я с тобой сперва не согласен, но, когда пересплю с этой мыслью, понимаю, что твои советы почти всегда дельные. – То есть, почти? – хмыкает Юнги, подначивая парня начать оправдываться. На пол пути Чан понимает, что старший над ним просто издевается. Они выпивают ещё по две рюмки. Бан Чану уже жарко, он снимает толстовку, остаётся в одной футболке с логотипом их группы. – Дизайн тоже сами разрабатываете? Чан кивает и откидывается на стуле. – Да, у меня сестра училась на дизайнера, дала пару советов. И я сам в детстве занимался каллиграфией. Вот пригодилось, – довольно улыбается парень. Творчество его наполняет, глаза блестят, и голос тёплый. Юнги даже по-скотски успевает кольнуть зависть. – Что насчёт тебя? Когда мир услышит сольник Мина Юнги? Старший тушуется и неопределённо пожимает плечами. – Хён, если не хочешь говорить, я не буду лезть с расспросами. Вижу, у тебя не самый простой период в жизни. Просто знай, если захочешь поделиться, я рядом. Обычно легче становится даже, когда просто озвучиваешь вслух. Сам не раз так пробовал. Сначала закрывался от всего мира, копил злость, презирал самого себя. Потом так хреново становилось, просто до жути. Изнутри разъедает, а поговорить не с кем. Даже эти дурацкие медитации не помогают. Ну, знаешь, дышать там, считать до десяти. Хрень полная. «АСМР» тоже пробовал, не заходит. Чонину помогает, мне нет. – А что помогает? Юнги не отрывает взгляда от Чана, который явно знает, о чём говорит. – Излить душу, Юнги-хён, – улыбается Чан, только вот вид у него какой-то печальный. Юнги наливает ещё соджу, опрокидывает, закусывает палочкой. И чувствует, как ему тоже становится жарко. Картинка становится более плавной, а голову мягко накрывает. Он отмечает, что взгляд у Чана тоже смазанный. – Знаешь, я давно не пил. И мне хорошеет прямо на глазах, – глупо хихикает парень. – Ага, и мне, – отзывается Юнги и достаёт новую бутылку. – О, хён, мне, пожалуй, хватит. Не хочу на утро похмельем страдать. – Хорошо, тогда я просто налью в твою рюмку, чтобы не быть одиноким алкоголиком, – также глупо усмехается Юнги. Он открывает очередную сливу с мыслью: «Прости, Чимин-а, я куплю тебе хоть целую сливовую плантацию». – Что ж, тогда пью за «Agust-D». Однажды он поведает миру о своей боли. Чан тут же спохватывается и берёт свою рюмку. – Тебе же вроде хватит? – За тебя грех не выпить, хён, – слишком серьёзно произносит Бан Чан, и они осушают ещё по одной. Теперь обоим слишком хорошо. Голова начинает кружиться. Чан с позволения старшего перестраивается на пол, облокачивается к стене. – Знаешь, когда я потерял друга, я думал, что сойду с ума. Юнги начинает так резко, что Чан моментально напрягается, полностью концентрируясь на его словах. – Я просто не представлял, как вообще можно принять мир, в котором не стало близкого тебе человека. Рыдал взахлёб первый месяц. Не помогало ничего, абсолютно. Тогда мне помог справиться брат. И я ему благодарен по сей день. Мы не так близки, но это горе нас сплотило. Когда я принял новую реальность, зажил полноценной жизнью и устроился на работу, меня и тут подкосило. Бан Чан, я говорю это сейчас только тебе. Никто не знает, клянусь, о том, что меня сбила машина. Вернее, о том, что у меня травма плеча. Я не хочу, чтобы это стало препятствием моей карьере. Чан не отрывает взгляда от Юнги, впитывает и пытается осознать всё, что сейчас слышит. Узнать столько правды за раз от старшего, да ещё не на трезвую голову – всё это обрушивается на Чана, который всей душой переживает за Юнги. Он говорил так долго, словно хранил обет молчания целую вечность, и теперь не может остановиться. Голос его хрипит, иногда речь Юнги сбивается, и он не заканчивает фразу. Делает паузу, пьёт. Чан уже встаёт с пола и подходит к парню, обнимает со спины. Юнги не отвечает, но и не отстраняется. – Чан, я…иногда думаю, что это никогда не закончится. Что я так и останусь в этой яме из череды потерь и страданий. Я так устал страдать. Я просто больше не хочу страдать, понимаешь. Чан понимает. Он не проходил через то, о чём говорил Юнги, но он понимает его. И больше всего на свете сейчас хочет забрать всю его боль. Если бы он только мог. Но он может лишь обнимать Чана и говорить, что он рядом, что Юнги не один. Парень разворачивается на стуле и сталкивается глазами с Чаном. Последний видит столько боли и отчаяния, что ему физически становится дурно. Лицо Юнги сильно раскраснелось, взгляд дрожит, но он сдерживает эту бурю до последнего. – Юнги-хён, – сдавленно шепчет Чан, голос его предательски срывается. – Пожалуйста. Не думай так. Ты – лучший человек, которого я только знаю. Ты такой сильный. Ты…я восхищаюсь тобой. И не хочу, чтобы ты страдал. Он шепчет совсем близко, бережно беря Юнги за подбородок. Его дыхание обжигает лицо парня, и Юнги сдаётся. Цепляется за Чановы слова, за широкие плечи, за короткие волосы на затылке. Цепляется так, будто падает с обрыва, а Чан – единственная ниточка спасения. Его пересохшие губы мажут по лицу, скользят вдоль челюсти, и наконец, находят губы Чана. Последнего обдаёт горечью. Его целуют невпопад, целуют жарко, с остервенением, целуют так, что душу выворачивает наизнанку. Чан никогда так остро не чувствовал чужую боль. Морально и физически. Боли в Юнги было столько, будто он копил её целую жизнь. Она хлещет через край. Он в ней захлёбывается сам, в ней же топит Чана. И Чан впитывает, лишь бы хоть на толику облегчить страдания Юнги. – Чан, я, – Юнги смотрит мутным от слёз взглядом. – Ш-ш-ш, хён, всё хорошо, – он уже не слышит собственных слов, его словно выбрасывает в другую реальность. И эту реальность заполняют всхлипы, крупная дрожь чужого тела и рыдания в грудь Чана. Футболка тут же становится влажной, но ему плевать. Плевать если он весь умоется слезами Юнги, если это избавит его от страданий. Он сам больше не выдерживает. Комната сужается до микроскопических размеров, и давит-давит-давит. Проходит целая вечность, прежде чем Юнги отрывается от Чана. Они оба не могут друг на друга смотреть. Не сейчас. Опустошение ползёт медленно, забирается под кожу и разливается по венам. – Я…Чан, боже, твоя футболка, – Юнги хлюпает носом. Затем громко сморкается в рукав своей толстовки. В любой другой ситуации он бы со стыда сгорел, но обоим сейчас не до этого. Юнги издаёт непонятный звук, виновато смотрит на футболку. – Снимай, я закину в стирку. Чан знает, что такой пустяк не более чем способ скрыться от собственных эмоций. Одним движением Бан Чан стягивает промокшую одежду и отдаёт Юнги. Они всё ещё не смотрят друг на друга. – Возьми в шкафу, – скомкано бросает парень, но Чан понимающе кивает. – Нужна помощь? – сипит он и не узнаёт собственный голос. Юнги мотает головой, и скрывается с грязной одеждой за дверью ванной. До слуха Чана доносятся бормотания парня себе под нос, запуск стиральной машинки, шум воды. И только тогда он отмирает – с его Юнги точно всё будет в порядке. Когда парень выходит из душа, вытирая мокрые волосы полотенцем, на его лице читается лишь вселенская усталость. Он тяжело опускается возле стола, который Чан уже успел прибрать, и мысленно благодарит его. Потому что на слова у него просто нет сил. Они молча пьют чай. Юнги будто в прострации тянется за шоколадной палочкой, которую кладёт в рот по инерции, чтобы на чём-то сосредоточиться и не смотреть на Чана. Чан так же прячет лицо за большой кружкой, изредка кидая обеспокоенные взгляды на парня. На задворках сознания мелькает мысль, что Чану очень идёт чёрная футболка Юнги с надписью «Щибаль», в которой он однажды поедет в сольный тур. Чану она идёт даже больше, чем самому Юнги, и единственное, что он может сейчас выдать – это самое пресловутое «щибаль». Настолько неожиданно и смачно, что Чан в недоумении дёргается. Их взгляды наконец пересекаются, и обоих резко отпускает. Юнги кивает на футболку, и Чан не может сдержать глупую улыбку. Точнее и не скажешь. Чай они допивают молча, и теперь это самая умиротворяющая тишина, от которой хорошо обоим. Чан подаётся вперёд, чтобы забрать посуду и касается пальцев Юнги. Чан тормозит, а Юнги лишь устало выдаёт: – Идём спать. Хватит неловкости на сегодня. У него только одна кровать, и Чан готов уже расстелиться на полу, но Юнги даже слушать ничего не хочет. Он бы ни за что не стеснил гостя. Тем более Чана. Тем более сегодня. Он точно не уснёт один. Уже рассвело, и обычно к этому часу Юнги и ложится. Чаще всего в возбуждённом состоянии. Но сейчас всё, о чём он может думать – о желании проспать трое суток в обнимку с Чаном. Тот застилает свежие простыни, потому что Юнги держится из последних сил, чтобы не уснуть стоя. Но успевает второй раз мысленно поблагодарить Чана и буквально падает в его объятия, укладываясь ему на грудь. Широкую и очень-очень тёплую. Так тепло Юнги не было лет сто. Чан зарывается пальцами в чёрные отросшие пряди, которые ещё слегка влажные. И в этих простых мягких движениях Юнги растворяется. Он слушает Чаново сердцебиение, и впервые за последние полгода его тревожность отступает. Чан снова что-то шепчет о том, какой Юнги невероятный, но парень его уже почти не слышит. – Хён? – осторожно зовёт Бан Чан. Юнги коротко мычит. – Знаешь, я так сильно… Он невольно расплывается в улыбке, слыша, как Юнги мерно засопел как ребёнок, и едва слышно выдыхает: – Влюблён в тебя.       Просыпается Юнги уже днём. Он не помнит, когда последний раз так долго спал. В голове неприятно гудит, а в глаза будто песок насыпали. Кажется, вчера он наплакался на ещё одну жизнь вперёд, и глаза его теперь абсолютно высохли. Чана рядом нет, зато на прикроватной тумбочке его любезно ждёт стакан воды и таблетка от головы. Юнги мысленно благодарит Чана в третий раз. – Доброе утро, Юнги-хён, – улыбка Чана озаряет комнату ярче солнца. Он уже режет овощи, и судя по запаху мясного бульона, собирается кормить их рамёном. Юнги глухо стонет, но парень расценивает это иначе. – Тебе плохо, сделать что-нибудь? Ты даже не представляешь, сколько уже сделал, Чанни. – Всё хорошо, – улыбается Юнги уголком губ, и Чан сияет. – Тогда умывайся, и будем завтракать. – В час дня? – усмехается Юнги. – Когда проснулся, тогда и завтрак, – уверенно заявляет Бан Чан, и Юнги жизнь перестаёт казаться таким уж дерьмом. Чан заботливо разливает горячее по глубоким тарелкам, и Юнги только сейчас ощущает зверский голод. Он щедро добавляет острую пасту и громко смакует любимый рамён. – Давно проснулся? – Примерно тогда, когда ты как коала повис на мне и перекрыл кислород. Щёки Юнги алеют, и отнюдь не из-за острого супа. Чан не сдерживается и громко прыскает. Юнги усмехается в ответ и по привычке облизывает губы. У Чана резко пересыхает в горле. Напряжение снова повисает в воздухе. Оба оттягивают момент разговора, и если бы можно было притвориться, что вчера ничего не было, оба с радостью бы это сделали. Но усложнять Юнги не хочет. Только не с Чаном. Если с другими друзьями парень мог просто отшутиться, то с Чаном сейчас дело обстояло иначе. Друзей не целуют в губы до исступления, как будто от этого зависит судьба всего мира. Юнги это понимает, Чан это понимает. Но какого-то чёрта обрывает парня на полуслове. – Чан, я хотел сказать… Чан смотрит в тарелку и понимает, что не вынесет оправданий старшего в духе «это была слабость, эмоциональный порыв, отчаяние». Если Чан был лишь заглушкой для этого отчаяния, он это примет, но не с уст самого Юнги. – Не надо, Юнги. Я знаю. Это всё пройдет и забудется. Парень так и обмер. Все слова резко застревают в глотке. То есть, он предпочтёт всё забыть, даже не поговорив? Юнги ему почти верит, вот только не этой нелепой улыбке. Фальшивишь, Чан. Ты не умеешь скрывать эмоции. Юнги лишь втягивает ртом лапшу и обжигается. Жжение проникает куда-то под рёбра. Они ещё говорят о чём-то отвлечённом, и даже шутят. Пока Чан не спохватывается, что уже засиделся в гостях. Хотя его никто не гонит. Но вторгаться в его личное пространство Юнги больше не хочет. В коридоре Чан ужасно медленно шнуруется и ужасно быстро обнимает Юнги на прощание, пролепетав, что с нетерпением ждёт его демок. Юнги натянуто улыбается, щёлкает замком и чувствует, как рассыпается на месте. И его вдруг прошибает – Бан Чан оставил свою футболку, которая успела уже высохнуть. «Щибаль» – только и успевает буркнуть Юнги, наскоро обуваясь и выскакивая из квартиры. На его счастье, Чан ещё ждёт лифт и выбирает, под какую музыку в наушниках глушить свои чувства. – Эй, дружище, ты забыл кое-что. Юнги сам морщится от навязчивого «дружище», слетевшего с губ. Он держит футболку в одной руке, а другой трогает затылок, и вновь облизывает губы. Чан выглядит удивлённым всего на секунду, убирает свою вещь в рюкзак и благодарно улыбается. – Хён, я… – Нет, теперь моя очередь говорить. Бан Чан, я не собираюсь забывать ни твою поддержку, ни свой срыв. И если ты думаешь, что я целовал тебя только из-за того, что у меня нервы сдали, то ты… Теперь нервы резко сдают у Чана. Он хватает Юнги за руку и утягивает за собой в открывшиеся дверцы лифта. Очень кстати он оказывается пустым. Чан рандомно жмёт кнопку и крепко держит Юнги за талию. – Ошибаешься, – заканчивает на выдохе старший, и его губы тут же вовлекают в поцелуй. Они будто поменялись местами – Чан жадно целует Юнги, как в последний раз. Зарывается пальцами в его волосы, прижимает сильнее, оттягивает нижнюю губу, ласкает язык. Старший рвано стонет в поцелуй, не желая выпускать Чана из рук ни на секунду. Но оторваться всё же приходится – лифт привёз их на первый этаж, где уже собрались люди. Пылающее лицо и губы, растрёпанный вид – одного взгляда на Юнги хватает, чтобы понять, чем он только что занимался. Да и Чан выглядит не лучше – он сразу правдиво утыкается в телефон, а Юнги проскальзывает мимо женщины, которая подозрительно на них косится. Когда они выходят на улицу, оба громко смеются. Чан поправляет чёрные пряди и счастлив видеть улыбку Юнги, такого родного и домашнего. – Хён, я так люблю, когда ты улыбаешься. Я хочу, чтобы ты всегда светил. Непрошенные слёзы выступают на глаза, но Юнги не даёт им волю. Не сегодня. Чан так много сделал для него, чтобы он больше не проваливался в бездну. – Не забудь вернуть мою футболку, тебе она не идёт. – Почему это? – дуется Чан. – Такому солнышку, как ты не идёт ругаться. Чан не находится, что ответить, он краснеет до кончиков ушей и лишь смотрит на Юнги влюблёнными глазами. – Спасибо тебе, хён. Просто за то, что ты есть. Сердце щемит у обоих. – Дерьмо, Чанни, мы же не в дораме, в конце концов, – усмехается Юнги, кусая губы. – То-то ты за мной в тапочках выбежал и квартиру на запер. Юнги чертыхается и смеётся. Впервые беззаботно и легко. С Чаном по-другому и не бывает. И Юнги надеется, что теперь они оба будут в порядке.