Когда я просыпаюсь...

— Я не понимаю, что мне Юля мозги делает? Поехали к тебе — нет, поехали ко мне. Сень, ты слушаешь меня вообще? Сеня не слушает, невооружённым взглядом видно. И даже не скрывает как обычно, не поддакивает и не кивает, когда нужно, наученный годами дружбы. Федя, конечно, сам давно заметил этот игнор с его стороны, но решил не возникать, чтобы не рушить иллюзию чужого таланта витать в облаках незаметно. И так, может, особо гордиться нечем, а Федя не жестокий — к тому же ничего важного Чуганин пока не пропустил мимо ушей, так что пускай мечтает о своём или делом занимается без отвлечения со стороны болтливого партнёра. Но то обыденность и тихие «угу, точно» со второй половины фуд-трака стали настолько привычными для Феди, что возникшая вдруг тишина посреди дня подарила ему неприятное ощущение падения в животе. Слабое, но навязчивое настолько, что хотелось наконец выдернуть Сеню обратно со дна своих глубоких дум в реальный мир. Потому что, думает Федя, это уже наглость. Даже не старается ведь показать своего внимания, будто Юрченко сам с собой тут разговаривает и совета ищет у рыбы на плите. Он, конечно, иногда и с рыбами разговаривает, но ради приколов — чтоб от отчаяния заговорить нужно ещё день-два без собеседника. Присмотревшись впервые за утро, Федя заметил отсутствующий взгляд друга, как будто вместо Сени сегодня на работу приехало его тело, разум оставив далеко позади. Чуганин бездумно нарезал апельсины для глинтвейна, да так старательно, что нарезки им хватит до следующего нового года. На Федю он не смотрел, да и на апельсины тоже, уставившись уставшим и загнанным взглядом куда-то наружу. Глаза его при этом слегка двигались, словно Сеня внимательно следил за чем-то, чего не видел Федя. Для уверенности он даже выглянул из окна фуд-трака, решив было, что под его углом это нечто не увидеть, но, даже когда он высунулся наружу, кроме покрытой снегом плитки Федя ничего не заметил. — Сеня! Сеня, блин! — чтобы точно привлечь чужое внимание, Федя щёлкнул пальцами перед лицом друга. Сеня от неожиданности вздрогнул и чутка подался назад, а после, повернувшись к Феде, вздрогнул ещё раз. И Федя даже спросил бы у него обиженно-шутливо о своём настолько пугающем, судя по всему, виде, если бы Сеня после этого не зажмурился. Он ещё и голову в плечи вжал так, будто его бить собрались, и руки к голове потянул по той же причине, но бить его никто ведь не планировал. Федя точно нет, он не был из тех, кто при непонимании чего-либо начинает кулаками махать, да и на Сеню он никогда не поднимет руку. А кроме него в фуд-траке никого и не было. Краем глаза Федя заметил прохожего, который собирался сделать заказ, но, увидев напуганного до бледности Сеню, развернулся чуть ли не на полной скорости. Его можно было понять, но Феде — хреновому, в общем-то, бизнесмену, но верному другу — было не до потерянного клиента. Может и зря, Сеня, если б обращал внимание, наверняка поругался бы, но он даже не заметил этой вопиющей халатности на работе, потому Федя и заволновался. Осторожно, будто он разделывал фугу, Федя дотронулся до ладони Сени и попытался её сдвинуть. Рука поддалась на удивление легко, без сопротивления, но, не ожидав, что под ладонями у Чуганина глаза были открыты, Федя сматерился и отшатнулся. — Придурок, блин, ты прикалываешься надо мной так? Очень смешно, хорошо получилось, — с сарказмом сказал Юрченко, но Сеня продолжил стоять как стоял, только едва отнял вторую руку от лица. — Федя? — спросил вдруг Сеня со слишком сложной для того интонацией, отчего брови названного полезли на лоб. Не похоже, что это был розыгрыш, да и не умел Сеня так. — Ну с новым годом, медузу мне в рот. Признал хоть. Ты бухал вчера всю ночь что ли? — недоверчиво поинтересовался Федя, однако тут же продолжив более мягко и задумчиво. — А чего пить? Спартак вроде не проигрывал — он и не играл вообще. Дети в порядке, с Маринкой не ссорились, да и не позволила она бы тебе так наклюкаться. Нормально же всё? Ты мне скажи, если вдруг что, я же того, ну, помогу обязательно… Сеня не подал виду, что хотя бы одно сказанное ему слово было услышано, но в этот раз он, по крайней мере, смотрел на своего друга, а не сквозь. Спустя только полминуты он рассеянно кивнул, опустив уже более осознанный взгляд в пол, и Федя поднял было руку, чтобы поддерживающе приобнять Сеню за плечи, как тот бросил громкое и малость неразборчивое «Сейчас сделаю, одну минутку!» и повернулся к пустому окну. Наблюдая, как готовность к работе на лице Сени сменялась сперва растерянностью, а после и недавним страхом, Федя ощутил пробежавшийся по его спине холод. Будто совсем свежие, воспоминания четырёхлетней давности вспыхнули у него перед глазами. Сеня, катающийся по полу раздевалки, смеющийся и отбивающийся от пустого места. Ругань и споры с самим собой, которые Федя иногда невольно подслушивал, стоило Сене подумать, что его никто не видит. Рассказ о Жоре, в который Юрченко не верил слишком долго, чтобы простить себя. И пускай Сеня никогда не поднимал этот вопрос, будто забыв об этом пятне на их дружбе, Федя помнил. В серьёзных и важных вещах Чуганин почему-то никогда не был злопамятным, а Феде оттого порой слишком погано становилось. С давних пор привык, что в его ошибки носом тычут и заставляют переделывать до идеала, и теперь совесть грызла даже без сторонней помощи. — Сеня, — чуть ли не шёпотом позвал Юрченко, взяв друга под руку и усадив на складную табуретку посреди прохода. Предусмотрительно развернув табличку с «closed» в сторону прохожих, он опустился на корточки перед Сеней и внимательно посмотрел тому в глаза, неосознанно удерживая руки Сени в своих. — У тебя рецидив что ли? — Скорее обострение, — пробормотал Сеня нехотя и слегка невнятно, и с лёгким уколом под рёбрами Федя понял, что это были его первые слова с самого утра. За такую невнимательность и даже пренебрежение, пускай и ненамеренное, хотелось дать себе затрещину, но вместо этого Юрченко начал от волнения рисовать большим пальцем круги на чужом запястье. Сеня неотрывно наблюдал за их сцепленными руками, избегая прямого взгляда на друга, и поджимал губы. — Не отвлекайся от работы, всё со мной нормально. Скоро пройдёт. Просто накрыло чутка. — Знаешь, в чём твоя главная проблема, Чуганин? — Федя вздохнул и поднялся, а затем закрыл окна и заднюю дверь, погрузив фургон в темноту. От непонимания Сеня заозирался по сторонам и уставился на Федю, который подхватил его за плечо и потянул в сторону сидений. Усадив друга на пассажирское, Федя сам сел за руль, но заводить фуд-трак не спешил. — Твоя проблема в том, что ты молчишь когда дерьмо начинает течь по трубам. Когда ты косячишь по-крупному или просто тебе хреново — ты держишь это в себе, и впоследствии становится хреново всем! Вот скажи мне честно, Сень. Марина вообще знает обо всём, что с тобой происходит? О нём? Ему не нужно было называть имён, потому что даже так Чуганин пугался. Сеня сжался на своем месте, словно пытался уменьшиться и привлекать меньше внимания. Его пальцы вцепились в завязки на шапке, стягивая её на лоб и брови, а взгляд зацепился за нечто в темноте фургона. Словно слушая кого-то, Сеня хмурился и кривил губы так, что рефлекторно Федя сам оглянулся в сторону кухни. Там, как и ожидалось, никого не было, но, как промелькнуло у Феди в голове, лучше б было. Чему-то реальному он, во всяком случае, может дать по роже, чтобы его друга оставили в покое, но тут как поступить? В крайнем случае он бросится на воздух, но доводить до такого не хотелось. — Она не знает. Я никогда ей не говорил, — пробормотал вдруг Сеня и сдвинул шапку ещё ниже, на глаза. — Думал рассказать вчера, когда Жора появился, но… ты сам знаешь, что я трус. Даже тебе столько лет сказать не мог, а когда сказал, то вообще при всех. Потому что так легче. Жалкое зрелище было, конечно. Не удивлён, что ты мне тогда не поверил. — Сень, не вини себя за то, что я идиот. Да, скорее рыбы полетят, чем ты поделишься чем-то важным со своими близкими, но я должен был поговорить с тобой нормально после этого. С такими вещами не шутят, в конце концов, — Федя затих на мгновение, почувствовав, как стыд внутри него поднял свою мерзкую голову. Не ему было обвинять кого-либо в секретах и умалчивании. — Почему ты до сих пор не рассказал Марине? Дружба дружбой, но семья — это другое… Сеня, дёргавший до этого заусенец на уже израненном пальце, поднял на Юрченко затравленный водянистый взгляд. На секунду в нём словно поднялась волна сопротивления, готовая вылиться в привычный спор о важности Феди в его жизни, но Сеня просто мотнул головой и отвернулся. — Потому что когда я собирался, она оказалась беременна. На секунду Феде показалось, что его грудь сдавило роялем или дедовским сервантом. Дело было ведь не только в том, что Маринка, будучи беременной, могла уйти от оказавшегося шизофреником мужа (Федя верил, что она могла — но не от Сени). Они оба знали, что это наследственное — а Марина не знала. Юрченко дотянулся до друга и слегка повернул в свою сторону, чтобы отвлечь от тяжёлых мыслей. С блестящими виноватыми глазами Сеня был похож на побитую собаку, и внезапно возникшая ассоциация так не понравилась Феде, что он в сердцах хлопнул по колену и откинулся на спинку сидения. — Ладно, проехали. Почему это снова началось, ты знаешь? Должен же быть какой-то триггер или ещё что-нибудь, — рассуждал Федя, постукивая пальцами по рулю в беспорядочном ритме и водя ногтями по пластиковой поверхности. Шершавый звук успокаивал, но все равно почему-то он чувствовал себя так, будто предал Марину своим молчанием. Краем сознания понимая, что не ему рассказывать такие вещи. Это дело Сени, и последствия его молчания или откровения тоже его. Федя всё же надеялся, что это откровение случится поскорее — но после родов третьего ребёнка, конечно, сейчас ей лучше не волноваться. Единственное, что Федя может — это быть рядом с Сеней, когда придёт время. — Он хотел, чтобы я проиграл кредитные деньги. Федя смотрел в сторону дороги и не видел лица своего друга, но дрожащий голос и отчётливое шмыгание носом дало ему всё представление о его состоянии. — Федя, забери их у меня, пожалуйста. Я всё утро думаю «а вдруг он прав?». Может это лёгкие деньги, и если мы — я выиграю, то смогу оплатить Марине хорошую клинику, закрыть кредит наконец, вложиться в расширение нашего бизнеса, Федь. Может у нас наконец-то будет свой ресторан, представь? Мы ведь всегда этого хотели, а не торговать в ведре на колёсах, тесниться тут, копейки считать. — Сеня! — стараясь не сорваться на крик, он перебил друга. — Теперь ты пытаешься меня в чём-то убедить? Что мы должны рисковать кредитными деньгами, чтобы снова пахать как не в себя и лезть в долги если — когда — мы проиграем? Ты ведь понимаешь, что это бред? Это бредовая идея, которую Жора специально тебе навязывает. Он не хочет как лучше, Сень, и никогда не хотел. Он вредит тебе, потому что где-то глубоко внутри— « —ты считаешь, что заслуживаешь этого», — не озвучил он конец мысли. Федя резко закусил губу и глубоко вздохнул. Говорить такие вещи сейчас не стоило, Сене это точно не помогло бы, а свою ненависть к плоду больного разума можно было и придержать. Чуганин его паузы на середине фразы, казалось бы, даже не заметил. — Но Жора… — Сеня споткнулся на словах и не смог закончить. С ботинками он забрался на сидение целиком и попытался прижать колени к груди, обхватив их руками, но в этом ему помешал живот. Разочарованно скривившись, Сеня опустил ноги обратно, вместо этого уронив голову на руки и вновь схватившись за шапку. Осторожно наблюдая за ним, Федя заметил, что Чуганин усиленно пытался спрятать свое лицо: то ли от стыда, причин для которого Федя не наблюдал, то ли из-за связанных с его состоянием причин. Он и раньше отшатнулся от Феди, словно увидел в нём нечто пугающее — возможно и сейчас ему виделось что-то. От мысли об этом Юрченко почувствовал себя настолько беспомощным, что хоть волосы на голове рви. — Он мой друг? — закончил свою мысль Сеня, пробормотав это под нос, но Федя всё равно услышал. Сеня сам сомневался в том, что сказал, поэтому Юрченко даже не пытался на это ответить. Какое-то время они молчали. Сеня продолжал неподвижно сидеть, сгорбившись и изредка шмыгая носом. Он старался делать это настолько тихо, насколько мог, и Федя понимал это, мысленно возвращаясь в те времена, когда его наказывали в школе и дома за любые звуки, которые он пытался не издавать. В детстве он не мог не притопывать ногой по полу, не щёлкать и не стучать по столу ручкой, не барабанить пальцами — особенно, когда пытался сосредоточиться на учёбе. Но с учёбой у него было плохо, а потому у родителей и учителей было плохо с его привычками. В следующую минуту Федя фыркнул слегка заложенным с мороза носом на весь фургон. Будто удовлетворившись произведённым звуком, он понадеялся, что не вызвал тем самым кровотечение, и похлопал по рулю. — Я так понимаю, работать сегодня мы всё равно не сможем, так что предлагаю двинуть домой. Посидишь у меня до вечера, чтоб Маринка не узнала, что мы раньше закончили, и не видела тебя в таком состоянии, — «заодно присмотрю за тобой» едва не сказал Федя, но вовремя сдержался, после чего повернулся к Сене. Тот слегка вскинул голову, сверкая покрасневшими и немного опухшими глазами, полными несогласия и сомнения. Обрубив все споры на корню, Юрченко протянул руку и положил тому на плечо, в утешении слабо ведя теплой ладонью по спине вперёд-назад. — Не спорь. Ты сейчас работать не можешь — и не будешь, а я оставлять тебя вот так не собираюсь. Он не сказал, что места себе не найдёт, если Сеня окажется даже вне зоны его видимости. И четыре года назад, когда стал свидетелем первого — и единственного до сегодняшнего дня — приступа Сени, он тоже не находил, а потому не задумываясь привёл друга к себе. Позже он сидел на диване рядом и слушал сбивчивые рассказы о тяжёлом детстве с Жорой, пока Сеня не заснул у него на плече. Это был единственный раз, когда Сеня был с ним настолько откровенен в том, что на самом деле чувствует. На следующее же утро он делал вид, что прошлым днём ничего не происходило, как и недели до этого. Будто не было ни приступа, ни обмана с предательством, ни попытки подставить, ни ссоры. Весь тот месяц с момента расставания с Мариной словно перестал существовать для Сени, и, если бы он иногда косо не смотрел на рыжую Юлю, Федя решил бы, что это всё попросту стёрлось из его памяти. Сейчас Сеня смотрел на него исподтишка с благодарностью, глубоко скрытой под слоями вины и какой-то вселенской усталости во взгляде. Чуганин выглядел будто бы старше, но в то же время невероятно молодо с этой легко различимой слабостью в чертах. Он ничего не сказал: просто кивнул, поджав губы, и Федя послушно завёл фуд-трак, чтобы отвезти их домой.

***

Фуд-трак оставили в соседнем дворе, чтобы Марина точно не заметила их возвращения. До дома Сеня плёлся нехотя, полагаясь на поддержку Феди, который придерживал его за плечо до самой квартиры. Не обращая внимания на косые взгляды, принимавшие их не то за алкоголиков, не то за пару, они медленно и молча брели по улице. Только у подъезда их заметил Славян, в очередной раз в своей манере поинтересовавшись об их отношениях. Вероятно, позже Сеня захочет дать ему по голове за то, что Юрченко даже не попытался оправдаться и отрицать что-либо, вместо этого просто дёрнув свободным плечом и тем самым устаканив в представлении Славяна их нестабильную динамику. Как и в прошлый раз, Сеня отправился на его диван, как правильный пазл вставая в картину Фединой холостяцкой квартиры. Правда тогда Федя жил не этажом выше своего друга, но разницы было мало — он как тогда был одиночкой, таковым оставался и сейчас. Может, и к лучшему. Оглядываясь на четыре года назад, он понимал, что с Юлей из «Элеона» он точно не сошёлся бы, и, несмотря на ложь и скрытый мотив в этом, Сеня правильно его отговорил от предложения. Теперь же всё вернулось на круги своя: Сеня с Мариной снова счастливы вместе, а Федя в гордом одиночестве сменяет женщин чаще, чем Сеня пытается обмануть покупателей на деньги. И, будь это исключительно его бабнические замашки, он бы так не мучился. Но он влюбляется. Как мальчишка, в каждую из своих девушек, которых у него было больше, чем он может сосчитать. Он готов дарить подарки ценой в половину своей зарплаты, только чтобы они улыбались, носить на руках, сбегать с работы ради очередной встречи и придумывать хитрые схемы, чтобы успеть с каждой и никого не обидеть — пока интерес внезапно не пропадёт, будто его и не было. Федя не представляет, почему он такой. Почему он готов строить планы о семье и детях с той, кого знает меньше часа, а потом, в очередной раз прыгнув выше головы, чтобы осчастливить каждую, перестаёт чувствовать что-либо вообще кроме холодного равнодушия и сожаления о потраченных усилиях. Иногда, после ещё одного неудачного романа, Федя находил в своих эмоциях схожесть с Сеней, снова проигравшего на ставке, и оттого ему становилось непомерно тошно от самого себя. Всех бывших девушек было жаль, но это чувство тут же проходило, стоило ему опять встретиться взглядом со случайной покупательницей. Ни одна женщина, кроме его матери, не задерживалась в его жизни, хотя порой Федя искренне желал, чтобы она разделила участь остальных. С друзьями, впрочем, у него тоже не складывалось. Ни с кем из Владивостока он не сохранял связи по… понятным причинам, сокрытие в других странах не принесло ему ничего, кроме пары полезных знакомств и морской болезни, а на прошлых местах работы все были для него друзьями, только пока они оставались коллегами. Шеф, Лёва и Луи, Катя и может даже Огузок были ему близки по-своему, и расставание с ними сделало Феде больно в то время, но воссоединения с ними он особо не желал. Можно сказать, ему было всё равно, и сейчас, оглядываясь назад, воспоминания о них приносили Юрченко разве что приятное послевкусие. Так или иначе, все окружавшие его люди проходили мимо, оставляя Федю позади. Кто-то бросал, кто-то исчезал по его вине, кого-то он прогонял сам. Рядом оставался всего один-единственный человек, и, по-хорошему, это должно было хоть немного беспокоить Федю, но, даже будь у него шанс никогда не ввязываться в криминал, чтобы его семья не разрушалась из-за его ошибок — он бы всё равно в любое время обменял это всё на дружбу с Сеней. Пока Федя стоял в кухонной части комнаты и наливал в стаканы воду (для Сени) и вино (для себя), за его спиной раздались приглушённые рыдания. Обернувшись, Юрченко увидел друга, плачущего в его бархатную подушку, и в обычном порядке он бы разозлился за порчу дорогой вещи, но тут у него разве что упало сердце от переживания. Недолго понаблюдав за развалиной, зовущейся Арсением, он перестал жевать свою губу, поставил стаканы на столик рядом с диваном и сел другу под бок, соприкасаясь с ним всей своей левой половиной. Ещё с прошлого раза, а также в целом по сосуществованию с Сеней он понял, насколько тому важен физический контакт, начиная от неслучайных касаний рук и заканчивая спонтанными объятиями, а потому привык подставляться под его руки. Чуганин в принципе был довольно тактильным, и, когда Федя попытался разобраться в вопросе его нетипичного состояния, он выяснил, что прикосновения заземляют и успокаивают. Он и за собой такое замечал время от времени, чувствуя себя увереннее и собраннее с кем-то рядом, особенно когда эту близость непосредственно ощущаешь на физическом уровне. И если во многом сейчас Федя прижимался к Сене ради поддержки друга, ему самому становилось немного легче с теплом на его боку. Так он был уверен, что Сеня всё ещё с ним. — Ну, и чего ты ревёшь? — спросил Федя мягко, интонацией стараясь передать своё расположение. Он вытащил несколько бумажных платков из коробки, предназначенной для подобных случаев (такую коробку он видел у психолога, к которому однажды его занесла нелёгкая), но в этот раз, вместо очередной без пяти минут бывшей, у него на диване плакал его лучший друг с подтекающей крышей. Меняться на салфетки Сеня не захотел, вцепившись в подушку хваткой утопающего, а потому Федя сдвинул его занятые руки вниз и осторожно вытер покрасневшее лицо от слёз и соплей. — Не знаю, — просто отозвался Чуганин, проглотив вырывавшееся из горла хныканье. Федя вздохнул и размеренно погладил его по спине, попутно протягивая стакан с водой. Вода в стакане дрожала (почти как в том фильме про динозавров, который Федя любил пересматривать в школьные годы), и он едва не предложил другу свою помощь, чтобы тот не разлил воду, пока не понял, что дрожащая рука принадлежала ему самому. Сеня тоже смотрел на это с недоумением, а после перевёл взгляд на Федю, который только быстро улыбнулся и вручил стакан Сене. — А ты чего? — осторожно поинтересовался Сеня, пока Федя почти целиком осушал свой стакан с вином за раз. — Пей давай. Проигнорировав вопрос, Федя краем уха слушал, как Сеня пил и продолжал шмыгать. Почувствовав себя не на своём месте, он положил коробку с салфетками ближе к другу и включил телевизор на минимальной громкости. Показывали футбол, и, пускай играл не любимый Сеней Спартак (и даже не Россия), Федя обрадовался возможностью отвлечь того от творящегося в голове бардака. Пока Сеня осмысливал и вникал в происходящее на экране, Юрченко поднялся, чтобы принести им чего перекусить и обновить воду в стаканах. Сам он больше не притронется к алкоголю сегодня. В холодильнике нашлась копчёная колбаса и сыр, которые Федя быстро нарезал на тарелку, а на подоконнике в вазочке лежало несколько мандаринов. Вынеся это всё к дивану, он бросил взгляд на Сеню и вдруг понял, что тот всё это время наблюдал за ним, вместо того чтобы смотреть футбол. С кривой улыбкой Федя сел обратно и снова прижался к его боку, показательно съев кусочек мандарина. — Что, я настолько интересный? — Я не хочу есть, — пробормотал Чуганин и перевёл взгляд к телевизору, не увидев, как Федя нахмурился от волнения. — Ты тогда хотел что-то сказать. Про то, что где-то глубоко внутри я… что? Федя сглотнул, ощутив, как собственные недосказанные слова встали у него в горле. Хотелось поскорее их выплюнуть, облегчив душу — но не совесть. Он оставался уверен, что это было не лучшее время для резких высказываний, особенно для тех, что сделали бы больно им обоим. Чем больше он думал о возможном варианте ответа, тем больше жалел, что вообще начал говорить об этом вслух. Но и врать Сене он бы не стал. — Я не хочу об этом говорить, Сень. Время замерло, пока Федя ждал окончательного вердикта. Если бы Сеня настоял на своем вопросе, он бы в итоге рассказал всё как есть — и точно пожалел бы. Но, к его величайшему облегчению, Сеня только вздохнул и взял колбасы с тарелки. — Тогда расскажи мне что-нибудь, — попросил Сеня осторожно, после чего положил ломтик обратно. Федя увидел, как дёрнулось чужое ухо, и не сразу обратил внимание, как сильно забилось его сердце. Вот-вот, казалось, затрещат рёбра, а дыхание его стало тяжёлым и прерывистым. В словах друга ощущался какой-то глубокий подтекст, намёк на серьёзный разговор, поддержать который Федя не смог бы. Он не мог рассказать ничего, что происходило в его жизни до встречи с Сеней. По крайней мере, чтобы Сеня не отказался от него. Никакая лживая байка о выдуманном капитане и плавании не прошла бы: Сеня знал, что это всё было неправдой, а Федя больше не хотел врать. — Грех у меня на душе. Собственные слова, сказанные будто от отчаяния, повисли в воздухе невыносимым грузом. Федя сипло выдохнул и сложил локти на коленях, из последних сил сохраняя лицо перед Сеней. Звуки телевизора и всего остального мира, казалось бы, доносились откуда-то издалека, из-под толщи воды. Или от волнения ему просто заложило уши — Федя уже не был уверен. — А у меня — нет? Я и крал, и обманывал. Или ты в прелюбодеянии сознаться вдруг захотел?.. — неуверенно начал Сеня, но Федя его остановил, приподняв руку. — Зря я это начал, — покачал головой Федя и зарылся руками в короткие волосы. Едва не царапая ногтями кожу головы, он нервно дёргал ногой, пока холодная рука Сени не легла ему на бедро. Дёргаться Федя перестал, вместо этого резко замерев, как олень в свете фар. — Я буду тебя ненавидеть, если ты расскажешь? — спросил Сеня, на что с небольшим опозданием Федя кивнул и повернулся. В глазах Чуганина, некогда полных тревоги и похожих на штормовой океан, будто случилось затишье. Он смотрел спокойно. С уверенностью, которой хватило бы на двоих, и даже опухшие после слёз глаза не мешали такому впечатлению. — Тогда рассказывай. — Сейчас не время, Сень, — Федя вздохнул и резко двинул ногой, сбрасывая чужую руку. Его пальцы продолжали впиваться в голову, и лёгкой болью он отвлекался от цепкого взгляда Сени. — Расскажи Марине о том, что с тобой происходит, и там поговорим. От резкого комментария Чуганин нахмурился и сжал зубы, а затем отвернулся с вновь подёргивающимся ухом. — Этот секрет для Марины, а не для тебя. Но, похоже, тебя я на самом деле и не знаю. — Какое вообще дело до моих секретов? — Федя ощетинился. Он выпрямил спину и уставился на друга, который теперь смотрел футбол и показательно игнорировал его. — Мои секреты заставляют меня видеть вещи, воровать? Из-за них я пугаю своего друга, может быть? Заставляю нервничать и носиться вокруг, чтобы он почувствовал себя лучше? — Да, мать твою, ты меня пугаешь! — рявкнул Сеня, не выдержав, и обернулся к замершему Феде с таким лицом, словно ему нож в спину воткнули. — То, как ты вёл себя раньше, будто ты бандит какой-то! Как угрожал тому журналисту, который бегал за Нагиевым, помнишь? Как ты напал на него и избил! Я думал, что ты можешь убить его, если тебя попросят. Ты был готов это сделать, я по глазам твоим видел! То, что ты не моряк никакой, и врал и мне, и всем вокруг о своём прошлом! Или, например, твой поддельный паспорт? Может, тогда и личность вся поддельная? В тебе есть хоть что-то настоящее, Федь? Тебя вообще Федя зовут, или об этом ты тоже врал? А твоя мать тогда просто нанятая— — Завались! Федя поднялся на ноги, и его сердце сжалось от боли, когда Сеня отшатнулся от него к другому краю дивана. Феде было жаль. Он ненавидел то, как лицо Сени искажалось от страха и недоверия, но внутри он кипел. Как сильно ему хотелось подтвердить все слова друга, потому что почти во всём Сеня оказался прав. Ему даже не придётся проговаривать правду самому, чтобы совесть съедала его после каждого слова — всё уже высказано. Лицо Сени тогда скривилось бы ещё сильнее, и к страху прибавилась бы неприязнь. До ненависти пришлось бы ещё немного подождать, но и она бы пришла, Федя не сомневался. Если он расскажет всё как есть, Сеня больше не захочет его видеть. Ведь все те плохие вещи, которые Чуганин только мог про него представить, были правдой. И Федя не обманывал себя в том, что он значит для другого. Они были самыми дорогими людьми друг для друга, как ни крути, и если Федя потеряет Сеню, то Сеня потеряет Федю. Простая математика, приводящая к слишком сложной проблеме. — Федя? — встревоженный голос Марины, как благословение и настоящее проклятие, прозвучал из-за входной двери. За ним последовал звонок, и Юрченко поспешил к двери, на секунду только остановившись в проходе чтобы оглянуться на хмурого Сеню. От вида друга хотелось что-нибудь сломать. — Привет, Марин. Прости, не сказали, что вернулись раньше, — сказал Федя, когда открыл дверь и пропустил женщину в квартиру. Она сперва с сомнением посмотрела на него, а потом заметила мужа на диване. Её брови медленно поползли вверх. — А ты чего кричал так? Я подумала, что-то страшное случилось, ты никогда так голос не повышал… Вы что тут делаете вообще? Работать кто будет? — Марина сложила руки на груди и осмотрела комнату. Муж на диване с нарезкой, по телевизору футбол — только пива не хватает для общей картины. — Я на телек орал, не переживай! — Федя вскинул руки в примирительном жесте. — И не думай раньше времени. Сене плохо стало на работе, съел что-то, наверно. Я его к себе привёл, он не хотел тебя расстраивать тем, что день рабочий так быстро закончился. А футбол я просто для отвлечения включил, чтоб он о животе много не думал. Да и Славян может подтвердить, он видел, как я Сеню до дома нёс. Марина усомнилась было в его словах, но вид Сени быстро изменил её мнение. Бледный, с красными глазами и опухшим лицом, он осторожно наблюдал за обоими и прижимал подушку к животу — из чувства безопасности, понимал Федя, но для Марины это было проявлением боли в животе. И, хотя физически Чуганин выглядел куда хуже, чем утром, его взгляд больше не был таким расфокусированным и потерянным. Никаких видений и галлюцинаций он больше не видел, Федя был почти полностью уверен, а потому его можно было передать в заботливые руки жены. Тем более после такого разговора в ближайшее время Сеня навряд ли захочет оставаться с ним рядом. — Ну да, ты прав. Он с утра вообще какой-то вялый и тихий. Говорила же, что то молоко испортилось! — со вздохом Марина взяла мужа под руку и подняла с дивана. — Можешь забирать его! Пускай отоспится, должно полегчать. Всё, что у него внутри лишнее было, он уже того… выплеснул, — пробормотал им вслед Федя, удерживая на лице легкомысленную улыбку. Марина улыбнулась ему в ответ и проводила Сеню к двери, а тот только обернулся к другу и посмотрел на него со смесью негодования и благодарности. Они продолжали смотреть друг на друга, пока Марина не вывела мужа за дверь. И, прежде чем она закрыла за ними дверь, Федю внутренне подтолкнуло к ним, и он воскликнул: — Приходи потом, — он попросил слабо, сомневаясь, что его услышали. — Пожалуйста… Но Сеня услышал его и кивнул, и до самого вечера Феде оставалось решить — расскажет ли он то, что от него хотят услышать, или найдёт способ всё спустить на тормозах. И он понимал, что второй вариант единственный, который смог бы сохранить их дружбу, но часть его хотела наконец снять это бремя с души и избавиться от секретов в их отношениях. Даже если это будет последним, что Федя сделает как его друг.

***

Вечер наступил раньше, чем Федя того бы хотел. Отчасти, конечно, это было связано с тем, что зимой темнеет раньше, а потому он сидел как на иголках уже через пару часов после ухода Чуганиных. Его квартира погрузилась в полумрак, разбавляемый только светом включенного телевизора, и Федя не находил себе места. Его ноги дёргались как в худшие дни, когда он совсем не мог собраться, руки кружили от спинки дивана к лицу и до стола каждую минуту, сам он поворачивался туда-сюда и заламывал пальцы так, будто они онемели и их нужно было размять. Он не замечал ничего, что показывали на ТВ, пытаясь вникнуть, но теряя нить происходящего спустя мгновение. Федя волновался. Тревожность вышла на какой-то несоизмеримый уровень, частично напоминая его состояние перед побегом из страны. Даже когда десять лет назад его выбросили с корабля в открытый океан, он не переживал так сильно. Тогда он думал, что ему нечего терять, и чувство вины тянуло его на дно, но сейчас… Если раньше понятие жизни являлось просто фактом его существования, то теперь это были дорогие ему люди, события, достижения. Багаж, который имел для него ценность и который нельзя было просто так оставить. Даже их общее дело: никого из них нельзя было вычеркнуть ни из названия, ни из сути, а то в остатке получится ни рыба, ни мясо. Когда в дверь постучали, Федя и обрадовался, и почувствовал, как падает его живот. Всё тело внезапно бросило в озноб, примораживая его к дивану, и неведомо каким усилием он встал и открыл дверь. Сеня по ту сторону замер с поднятым кулаком и приоткрытым ртом, словно был готов вывалить на Федину голову долгую тираду о произошедшем этим днём, но при виде Юрченко он только неуверенно помялся на месте. — Хорошо выглядишь, в смысле, эм, лучше, — ляпнул Федя первое, что пришло на ум. И ведь правда, Сеня больше не казался таким бледным, щекам вернулся привычный румянец, а усталость в глазах ушла. Действительно отоспался, судя по всему, причём след от складки ткани оставался у Сени на лице. Как будто он пришёл к Феде сразу после пробуждения. Постояв в проходе еще недолго, Федя словно очнулся и отошёл в сторону, позволяя другу пройти в темноту квартиры. Неловко осмотревшись, Сеня поднял на него взгляд. — Я не должен был- — Мне очень жаль- Они заговорили одновременно, и раздосадованный Федя махнул рукой в сторону Чуганина, чтобы тот снова сказал то, что хотел. После неудачной попытки все силы словно покинули его. По крайней мере он сперва выслушает его, прежде чем начнёт себя хоронить. — Я говорю, я не должен был ничего от тебя требовать. Ты был прав. Я много думал о том, что ты скрываешь. Не только сегодня, а вообще. И твои секреты, по крайней мере пока, никому не мешают и не вредят, а значит, это не моё дело, — Сеня оглянулся в темноту коридора и, будто найдя там какой-то ответ, дёрнул губами в улыбке. — Расскажешь, когда посчитаешь нужным. Обещаю, что не буду тебя ненавидеть. За все эти годы я таких вещей понапридумывал и умудрился смириться с ними, что ты меня уже ничем не удивишь. Федя слушал его сжав зубы, потому что в какой-то момент его глаза начало предательски щипать. Когда же Сеня закончил, он слегка дрожаще выдохнул и улыбнулся в ответ так, что щеки заболели. Если его глаза и блестели в темноте, Сеня этого не упоминал. — Мне всё равно жаль, не нужно было кричать. Я просто… — поджав губы, он пошёл обратно к дивану и сел на его ручку, чтобы быть лицом к другу. — Есть слишком много вещей, о которых не знает никто, даже моя мама. По правде говоря, она знает даже меньше, чем ты, и пускай оно так и остаётся. Когда я был маленьким, она меня ненавидела, ты знал? — Но мне показалось, что наоборот, — Сеня неуверенно покачал головой. Слова Феди никак не складывались с тем, что рассказывала его мама. — Она всегда только хвалила тебя. Потому что ты отличник, медалист, служил на… ох. — На флоте, ага! Можешь себе представить? — Федя только посмеялся, хотя звучало это немного сдавленно. — Я ничего не понимаю, Федь… Сеня сложил руки на груди, как он всегда делал, если на него что-то давило. В попытке его приободрить, Федя потянулся к нему и положил свою руку на его. — Я потом расскажу, обещаю. Всего этого слишком много для меня, и для тебя тоже. Будем подходить к этому постепенно. Помнишь, как дети разрушили твою квартиру? — он дождался, пока Сеня кивнет, и ухмыльнулся. — Вот то же самое чувствую я. Просто не знаю, с чего начать. Но мы ведь никуда не спешим? Снова кивнув, Сеня наконец расслабился и почувствовал, как дёргается нога друга. Он посмотрел вниз на эту ногу и неуверенно закусил губу. Такое происходит далеко не впервой, но раньше Сеня не знал, как подступиться к этому вопросу. Но Федя это внимание заметил и ответил сам. — Это со мной всю жизнь. Всё время что-то дёргается, движется. Я уже не замечаю, как это происходит, но ощущение всегда такое, будто я должен двигаться — иначе я взорвусь. Ты знаешь, что я бываю невнимателен, рассеян и постоянно что-то забываю. Тебя это бесит, и меня тоже. Поэтому однажды я пошёл ко врачу, и мне вдруг сказали, что у меня СДВГ. И в детстве я, значит, плохо учился и не мог завести друзей не потому что я отсталый. Всё сразу встало на свои места. А ещё посттравмат нашли, но это уже для другого раза история. Так что, братан, понимаю я тебя, наверно. Хотя никаких Жор я пока не вижу. — И не надо! — воскликнул Сеня, после чего только начал осмысливать его слова. Было видно, что вопросы снова зародились в его голове, но, видимо, Сеня решил и правда оставить их для другого раза. — Я… Честно говоря, он сидит на диване прямо сейчас. Рожи корчит, издевается, — со вздохом Чуганин посмотрел на друга и чуть приблизился, оставив всего пару сантиметров между их ногами. — Но ты его загораживаешь. — Надо в трудовую книжку записать «профессиональный повар и стенка от галлюцинаций», — слабо пошутил Федя, не повернувшись назад только силой воли. Его рука всё ещё лежала на плече Сени и круговыми движениями поглаживала его, что он заметил только сейчас. Но Сеня не возражал, он только задумчиво рассматривал его, будто впервые видел. Тяжесть мыслей Сени, впрочем, отражалась на его лице глубокой складкой между бровей и слегка поджатыми губами. — О чём задумался? — Знаешь, я научился держать себя в руках, когда это нужно. Есть вещи, которые не принято озвучивать, но это не значит, что они уходят. Игнорируешь ты их или нет, они остаются, и тебе приходится просто молча мириться с этим, потому что единственная альтернатива — это психушка. Потому что у тебя есть ответственность перед семьёй, перед людьми, которые полагаются на тебя. И ты всё время можешь считать себя совсем маленьким и незначительным, что если тебя не будет, ничего не изменится — но потом тебя кроет этим осознанием. Что ты как деталь в механизме, пускай и небольшая, но как ни крути, без тебя всё развалится к чертям собачьим. Ты понимаешь, Федь? Вместо ответа Федя притянул Сеню к себе и провёл рукой по его спине в коротком объятии. Чтобы он не смотрел на диван, Федя прижал его лбом к своему плечу и невольно вздохнул ему на ухо, когда Сеня не захотел отстраняться. Его пальцы вцепились в белую ткань рабочей одежды, которую Федя забыл переодеть после ухода друга. — На самом деле, я вижу Жору не так часто. Чаще я только слышу его или совсем другие голоса и звуки. Как дети смеются дома, когда они в садике, или ты зовёшь меня на кухню посреди ночи. И вижу я не только Жору. Мне сейчас кажется, что как будто… как будто ты мёртвый совсем. — Я живой, Сеня. Живой и буду жить ещё так долго, что надоем тебе раз двести, — Федя подавил дрожь и склонил голову так, чтобы щекой прижиматься к Сениной макушке. Теперь он понимал, почему Сеня так отшатывался от него днём. — Всё, что ты видишь, не по-настоящему. Это всё неправда. — Я знаю, что это неправда, но иногда я просто не могу это вспомнить… как сегодня утром. Но ты был рядом, — отлипнув, наконец, от чужого плеча, Сеня поднял глаза и посмотрел на Федю с теплотой. — Спасибо. С неожиданным трудом Федя сглотнул и отвернулся. Сеня не был щедр на приятные слова и благодарности — они оба не были, а потому он не привык к таким эмоциональным нагрузкам. Весь этот разговор каждой фразой делал его ещё уязвимее, как под ударами истончается броня, пока не даст трещину. И к такому он, признаться, не был готов. Раньше Федя сомневался, что ему скажут спасибо даже за спасение жизни — не дай бог, такая ситуация возникнет — но вот, Сеня смотрит на него также, как смотрел на Марину после родов двойняшек (хотя и на него Сеня смотрел по-особому, всё же Юрченко принимал роды его детей). От этого должно было быть не по себе, но Федя чувствовал только разлившееся по телу тепло и глупую улыбку на лице. — Да забей. Ты бы сделал для меня то же самое, — Федя мягко отмахнулся, чтобы не возникло впечатление, что ему всё равно, но и придавать особого внимания этому он не хотел. Он заботился, потому что заботился, и в этом было всё дело. И Сеня тоже заботился, иначе не вернулся бы после того, что случилось днём. Он дал шанс, и Федя его оправдает. Никак не ответив, Сеня продолжал смотреть на него с непонятной Феде нерешительностью. Он вновь засомневался в чем-то, и складка меж бровей вернулась, а потому, чтобы отвлечь и себя и его, Юрченко вскинул бровь и спросил с предельно вопрошающим тоном: — Так сделал бы? — Если осталась нарезка — сделаю, — Сеня резко фыркнул и слабо ткнул его локтем, отвечая тем самым на шутливый вопрос. Рассмеявшись, Федя опрокинулся спиной на диван, чтобы дотянуться до тарелки, и едва не задел друга ногой, когда тот замер на секунду, а затем удивлённо хохотнул. — Ты его раздавил! Федя сперва замер сам, а потом, целиком осознав слова Сени, рассмеялся в голос и чуть не свернул тарелку на пол. И ему не нужно было называть имён, потому что он того не стоил.