Поцелуй мамочку на ночь.

      Поистине ужасающее чувство преследовало целый день и всё никак не прекращало гнести. Оно побуждало лоб покрываться испаринами пота, сердце пульсировать сильнее и тело поддаваться панике. А сейчас страх подкрадывается на носочках со спины или выглядывает из-за щели шкафа — в этой тёмной-тёмной черте ведь секунду назад что-то моргнуло, — под кроватью выжидает, когда сомкнутся от усталости глаза, или гнусно таится за дверью — готовится напасть и застать врасплох.       Ночь страх делает сильнее, потому что углы приобретают острые чёрные черты, и доброе солнышко пропадает; опаснее, потому что выползают из углов страшные чудовища с лохматыми патлами и острыми резцами неровных зубов, кряхтят, подбираясь ближе, и хромают на одну ногу, почти как пираты; реальнее, потому что ты становишься восприимчивее.       Картману всего девять лет, и он не желает умирать.       У него действительно имеются веские причины жить дальше: надрать одну еврейскую задницу, например, или съесть сладкий торт-мороженое, что Лиэн обещалась приготовить завтра без всякого повода. Упустить возможность полакомиться мамиными сладостями для Эрика — что-то невообразимое, глупое; упустить возможность поглумиться над еврейским — и самолюбивым — мальчишкой — рассеявшаяся в реалии ипостась неудач.       О окно стукаются голые ветви, гнущиеся под порывами поднявшегося в округе необузданного морозного ветра, и при лунном свете они кажутся издалека почти пальцами — такими костлявыми и будто поломанными из-за точного сжатия плоскогубцами — и всё скребут стекло, скребут барабанные перепонки, скребут внутренности.       Эрику Картману девять лет, и он слишком большой, чтобы бояться темноты.       Пульсация сердца учащается, когда Картман, спохватившись, укрывается под тонким одеялом полностью. Он не чувствует безопасности как собственной, так и чужой — лягушонка Клайда, щепетильно упрятанного под мягкой подушкой со взбитыми перьями. Мальчик сжимает в потной маленькой ладошке край и прикрывает глаза, чтобы не видеть. Видеть — он не видит, однако слух острится, и ветки всё так же продолжают стекло скоблить.       Страх тает, растекается по повреждённой школьной парте — исписанной всякими гадостями и исцарапанной найденным в кабинете труда ржавым гвоздём — магмой, расползается по телу и застывает, как цементный раствор.       Шух.       Кажется, Эрик что-то слышит; отдалённо улавливает какой-то звук приглушённый, подозрительный. Мальчик не знает, на что этот звук похож: никогда раньше он его не слышал ни в жизни, ни в телевизоре.       Шух-шух.       Всё чётче и чётче — всё ближе и ближе.       Шух-шух-шух.       Похоже на шелест травы или листьев летом; похоже на шуршание при плохом сигнале в телевизоре; похоже на игривый шёпот в ухо на уроке.       Ш-ш-ш-ш.       Картман зажмуривается.       — Ээээрик… Эээээээрик… Ш-ш-ш-ш…       Кто-то действительно шепчет, и шёпот этот душу леденит, пленит тяжёлыми кандалами и путает в одеяле. Шепчет некто, как змея, не жадничая на протяжённость звучание шипящих, и преподносит любезно на блюдце наивкуснейший страх сжимающих одеяло в приступе сильной тревоге детских ладошек, застывших крупиц слёз в детских глазках и самого ребёнка, отчаянного желавшего не умирать.       Эрику Картману девять лет, когда дверь в его комнату с тихим назящим скрипом медленно открывается.       Шух-шух.       Эрику Картману девять лет, когда он считает, что кто-то, пробравшийся в его комнату из страшного тёмного коридора, на самом деле — плод его разыгравшегося воображения.       Шух-шух.       Эрику Картману девять лет, когда тихие шаги и шёпот вдруг стихают, и ему по-прежнему девять лет, когда одеяло начинает медленно сползать вниз.       — Ш-ш-ш… Эрик…       Картман цепляется за одеяло мёртвой хваткой и зажмуривает глаза. Он хочет, чтобы это была какая-то дурацкая проделка его друзей. Это же розыгрыш, верно?       Шух-шух.       Мальчик чувствует что-то тяжёлое на своём боку и вскакивает, выныривая из-под одеяла. Он цепляется ладонями в мягкую ткань и смотрит в лицо своему ночному гостю.       Это мама.       Это всего лишь мама.       — Мам, — он выдыхает со спокойствием, — ты чего так, блять, пугаешь? — фыркает Картман и супит брови.       Проникающий лунный свет не сглаживает острые черты маминого лица. Мамино лицо кажется странным, не таким, как обычно.       — Мама, что-то случилось?       Она не отвечает, а просто смотрит.       — Мам? — Эрик начинает настораживаться. — Всё в порядке?       Лиэн склоняется вниз и взбивает ему подушку.       — Ложись, милый, тебе нужно спать, — отвечает она наконец, не отрывая взгляда.       — А ты… — Картман опускает голову на подушку и сжимает пальцами одеяло, — побудь со мной немного. Ладно?       — Почему?       Что-то не так.       — Да так. — Он отводит взгляд. — Кошмар приснился.       — Что за кошмар?       Что-то не так с её голосом.       — Дурацкий.       Что-то не так с мамой.       Лиэн смотрит неотрывно, не моргает и вторит своим ранее сказанным словам:       — Ложись, милый, тебе нужно поспать. — С той же наигранной интонацией, с тем же холодом и каким-то шипением, как заевшая пластинка.       С мамой не просто что-то не так: это не его мама вовсе.       Картман это понимает, но не знает, что ему делать дальше. Нечто невидимое сковывает холодными цепями мясистое тело, и мальчик не может даже дотянуться на несколько сантиметров вперёд, чтобы убрать лягушонка Клайда с края. Сердце будто проломит грудную клетку прямо сейчас.       Ту-дум, ту-дум, ТУ-ДУМ.       Эрику Картману девять лет, когда он напуган до смерти.       — Ты напуган, — говорит НЕ-мама и наклоняется ближе. Скулу мальчишки обдаёт холодное и смердящее бензином дыхание. — Поцелуй мамочку, и страх уйдёт.       — Не хочу.       — Почему?       — Я уже не маленький. Иди отсюда… мам.       Ш-ш-ш-ш. Совсем близко.       — Поцелуй мамочку.       — Нет.       — Сделай это сейч-ш-ш-ш-ас ж-ш-ш-ше, Эээрик.       Картман прикрывает глаза и почти слёзно умоляет:       — Уйди. Уйди, пожалуйста.       Оно не намеревается уходить, шипит и шепчет всякие гадости, а потом вдруг замолкает. Картман ощущает ужасный-ужасный запах вблизи, приоткрывает один глаз и видит раскрытую нечеловеческую пасть вблизи.       — Тогда мамочка поцелует тебя.       Эрик не успевает даже взвизгнуть, и его крик утопает в гнетущем мраке.       Лягушонок Клайд сваливается с постели, когда Эрик случайно задевает игрушку рукой, теряясь в попытках выбраться из мёртвой хватки и выжить.       Стена остаётся окроплённой горячей кровью.       Эрику Картману девять лет, когда ему откусывают голову и его жизнь обрывается.