Пистолеты и розы

      Если честно, Том уже заебался видеть, как Торд лапает какую-то девушку прямо на их общем диване. Если честно, заебался сидеть на подоконнике поздно вечером, наблюдать за снежинками, а ещё за тем, как его "возлюбленный" целует другую. Холодно не только от того, что он в одной футболке у открытого окна в метель, но и от осознания, что ему действительно глубоко плевать. В руках обжигающий кофе, который, черт бы его побрал, нихуя не согревает. Глаза совсем опухли, и он только тихо шмыгает носом, безэмоционально следя за тем, как они идут за ручку ко входу в парк. Том никогда не озвучивал своих чувств и Ларссон не знает уж точно о них. Не должен, никогда не узнает. Плевать, что они соулмейты. Плевать, что Том может сдохнуть от потери крови всякий раз, когда Торд трахает кого-то другого, прикасается к кому-то другому, целует кого-то другого. Из его окна отлично видно двор, и, кажется, он хочет переехать из этого дома совсем. Не хочется наблюдать каждую неделю разных девушек, но по одному сценарию. Чемодан стоит в шкафу, полусобранный. Он просто почему-то продолжает надеяться, что этот ублюдок изменится. Конечно, для того, чтобы он что-то понял, Тому нужно использовать свой собственный рот, да вот только у этого было столько значений, что Риджуэлла едва не выворачивало от мерзости мыслей. Знает же, что это надежды бесплотны, но все равно продолжает верить вопреки собственным же убеждениям. Вместе с этой нездоровой, кровавой, токсичной привязанностью, росла и омерзительная, горячая ненависть. Он не хотел не иметь ничего общего с этим человеком точно так же, как и желал им обладать. Он знал, что это не может продолжаться вечно, потому что постепенно то, как он падает в обмороки от кровопотери, становится все более заметно Эдду и Мэтту. Честно сказать, последнее время ему совершенно наплевать на их реакцию, тем не менее, они оставались единственными людьми, которых он был готов назвать семьёй, самыми близкими, кого он когда-либо имел. Он не хотел заставлять их волноваться, пускай Эдд все чаще задерживал взгляд на его бинтах.       А потом.. в какой момент закончились все бинты в его комнате и всех запасах, а обезболивающее не подействовало – он не понял. Так больше не могло продолжаться. Нервы окончательно поехали. Он стянул широкие штаны, натершие новые кровоподтёки, забил на то, что остался только в коротких шортах, и твердым шагом вылетел из комнаты вниз, где он знал, что встретит Ларссона. И поцеловал – "поцеловал" – это громко сказано, скорее брезгливо коснулся его губ своими, сжатыми в плотную полоску – Торда прямо в гостиной, при Эдде и Мэтте. Он устал жить хуйней, когда в очередной раз не мог двигаться от боли. Этим же днём и уедет, оставив навсегда своего горячо любимого и ненавистного одновременно связанного. Метка в тот же миг исчезает вместе со всеми порезами от нее же. Даже кровь почти перестает идти, а боль и уменьшается всего в пару раз, ещё ощутимо доставляя неудобства. — Вот, теперь можешь выебать хоть весь город. Но никогда, никогда в своей никчёмной жизни, больше не подходи ко мне, выблядок, – Том смотрел на него пристально, холодно, так, как с болью и разочарованием смотрел на себя когда-то, этими черными глазами, в которых пустота переросла в нечто неконтролируемо темное. Он был жалким. И он ушел, не хлопнув дверью, а только оставил после себя давящую тишину во всей гостиной под шокированные взгляды друзей. Интересно, Торд задумывался когда-нибудь о причинах того, почему Том все чаще носил шорты? Видел ли все окровавленные бинты и очертания крови от цветов на его бедрах? Шрамы на руках? Ногах? Везде? Хоть на секунду обращал внимание на то, как Том хромает? Интересовался ли у Эдда, Мэтта или у хоть кого-нибудь, какая у него метка? Почему пластыри огибают конкретное место каждый раз? Задерживал взгляд на нем, когда видел, что он бледнее смерти от кровопотери? Всему ответ – нет. Разве что, он наверняка, видя его в проходе в очередной раз, когда он привозил очередную пассию, желал ему смерти и намерено причинял боль. Возможно, он всё-таки знал, кто его связанный. Он просто не считал его за человека, чтобы хоть как-то обратить на все внимание. Том ненавидел его. Стоило ему только подойти к его комнате, чтобы извиниться, как Том спокойно закрыл почти готовый к такси чемодан, и посмотрел на него ледяным взглядом. — Пошел нахуй, подонок, – и это звучит не обиженно, разочарованно, сколько холодно и равнодушно. Торд остался замороженным на пороге, не сказав ни слова. Том молча закончил собирать вещи и подкатил чемодан к выходу. Ларссон все ещё стоял, подпирая косяк своим несносным телом, смотрел в его глаза слишком внимательным взглядом. Том ненавидел его. Вероятно, эта ненависть все же вспыхнула в его глазах, когда Торд попытался приблизиться на дюйм, раз тот снова замер. Серые глаза изменили выражение, став ещё более серыми, и он отступил. Жалкий, жалкий ублюдок. Том вышел из комнаты, оставив его позади. На самом деле, Том никогда не был приверженцем селфхарма. Но, если быть действительно честным, те синяки и порезы, что наносит ему Ларссон, постепенно стали якорем для возвращения в реальность. Они ныли изо дня в день и только благодаря этому он их не обрабатывал своевременно, только благодаря этому до сих пор не запил водкой двадцать таблеток снотворного. Возможно, он даже был благодарен Торду. Пошел нахуй этот козел, но всё-таки не так далеко, как на самом деле стоило его послать. Таких мыслей он придерживался, пока наконец не съехал, оставив и воспоминания о худшем периоде в своей жизни, друзей и надежду на лучшее в том маленьком доме. Вероятно, он был драматичной сукой. Он просто снял квартиру на другой стороне города и молча глушил водку. Постепенно все раны заживали. По крайней мере, те, что были на теле. Он привыкал к отсутствию дискомфорта. И якорей. Он не понимал, почему все это продолжает происходить. Почему Торд Ларссон, забравшийся под кожу так давно, как будто и не планировал уходить оттуда, хотя его вычеркнули из жизни. Том раздирал кожу плеч, забившись в угол небольшой комнаты, пока пальцы не соскальзывали от крови. Он так пытался, но ничего не выходило. Ни череда любовников, которые не были плохими, но были не тем , он не знал, что вообще мог сделать. Не знал, зачем согласился приехать на праздники в свой старый дом, не знал, как оказался за столом, смотря пустым взглядом на Гоулда. — Что загадал? – Эдд счастливо и радостно улыбнулся ему, поднимая бокал с шампанским. Том исправно отвечал ему на все сообщения, ведь знал, что Эдд не будет счастлив, если узнает, в какой трясине погряз Том. Он не должен был узнать, насколько большой проблемой был Том для своих работодателей, для хозяйки квартиры, для продавцов алкомарткетов и, в конце концов, для себя. Эдд должен был видеть в нем только хорошее, пускай Том и не знал, как ему вообще это удается, если в глазах осталась только непроглядная тьма и отстранённость. — Если скажу, то не сбудется, – Том равнодушно пожал плечами. Не то чтобы ему действительно не было все равно, проводить ли с друзьями Новый год или Рождество, или нет, но теперь он горячо жалел о своем решении. Возможно, он хотел попрощаться. Может, увидеть их в последний раз, может, дать понять, что он в порядке и незачем тратить нервы на его существование. Хотя, возможно, им тоже было плевать, если они так и не спросили, почему он из раза в раз истекал кровью. Возможно, Том не хотел думать о них плохо, возможно, стоило просто остановиться. Мысли становились беспорядочнее. «Надеюсь, умру в этом году. Хорошо, что осталось всего несколько часов до конца.» Потому что этому не было конца. Ларссон не отводил от него взгляд весь вечер и всю ночь. Он так и не открыл своего поганого рта, чему Том только порадовался. Да, он все ещё едва заметно следил за движениями Торда, не желая, чтобы тот хотя бы задумался о прощении, не сократил и дюйма между ними. Том действительно старался игнорировать его во всех отношениях. Ему было плевать на напряжение над столом из-за этого. Мэтт отлично справлялся с разрядкой обстановки, когда это было нужно. Том лениво потягивал водку прямо из горла на своем месте за диваном, пока остальные принялись праздновать ярче, и думал. Никого не волновало, куда он делся из-за стола, и разрастающееся холодное чувство в груди он продолжал заливать алкоголем. На его прошлой работе недавно руководитель объяснил истины продаж. Нужно начать с себя. Первым улыбнуться, первым отправить любовное письмо.. и Том подумал: «А почему бы и правда не начать с себя?» Не дожидаться маньяка с дробовиком, не задерживаться немного на пешеходном переходе во время красного.. можно же взять в руки лезвие. Ступить на край высотки. Купить на оставшиеся деньги пистолет. И всё-таки Том думал, что его руководители – психи. Оставлять рядом с ним ящик с хлоркой? Кто-то явно хочет его смерти и даже не скрывает этого. И вот, он сидит на переднем кресле автомобиля. Едет домой. А в голове пусто. Хотелось бы верить, что дома его кто-то ждёт. Получается с трудом, ведь он знает, что это не так. Может, лучше и не ехать совсем. Том набрал по очереди двум своим друзьям. Эдд наверняка ещё спит после того, как выпил непривычный его организму алкоголь и вырубился. Остаётся надеяться, что его похмелье станет причиной отсутствия вопросов. — Привет, Эдд. Я улетаю в командировку на несколько месяцев по работе и не буду отвечать, можешь не волноваться. — А что случилось? – Эдд, до этого только что-то невнятно хрипнувший в ответ, сразу как-то подобрался, так как даже когда у него был завал на работе, Том никогда не предупреждал об этом. — Да нет, ничего такого. Просто хотел сказать, что можешь теперь брать Сьюзен. Помню, ты хотел научиться играть. Только, пожалуйста, будь с ней аккуратнее. Стоит около входа. Ключи под ковриком. Эдд неслышно, но облегчённо выдохнул. Всё-таки Том в порядке. Всегда он волнуется о своей дорогой гитаре. — Я там оставил свои деньги, можете разделить между собой. Лежат у меня под кроватью в черном ящике. Стоило расслабиться – но вот теперь Гоулд действительно напрягся. — Чего это ты своими деньгами разбрасываешься? — Да премию просто выписали, хотел вас всех угостить. Можете брать сколько угодно, можно даже все, – Том горько улыбнулся, сжав руки на руле. — И ещё, я, скорее всего, буду очень долго, так что можешь забрать машину позже, – и продиктовал адрес ближайшей стоянки, что видел. Ему всё равно не понадобится машина больше. Затем он попрощался с Эддом, пропустив мимо ушей ещё более обеспокоенный тон, и набрал Мэтту, сказав, что тот может забрать Тэдди. Это было даже сейчас тяжело говорить, но нужно было, а то любимый мишка останется без хозяина, это будет слишком тяжело. Мэтт сможет позаботиться о нем. Остался лишь один человек, которому Том собирался позвонить. Давным-давно он звонил ему, чтобы в пьяном бреду признаться в чувствах. Это было так давно, что Том уже не помнит когда. Кажется, с того момента они и начали открыто враждовать. Том оставил машину на той самой стоянке, а сам пешком пошел до самого высоко здания поблизости. Им удачно оказалась какая-то заброшенная фабрика, на лестнице которой Том то и дело видит детские игрушки. Производство закрылось. Он никогда не видел раньше это здание, и хорошо, что оно находилось настолько далеко от той стоянки, что у Тома заледенели уши и нос за время ходьбы. Но он не ответил. Раз, два, три. Том со глухой яростью сбросил четвертый звонок и вновь набрал Эдду: — Да? — Передай Торду, что он уебок мразотный и скажи, что я его, блять, ненавижу. — Томас, что за-?! Но Том уже сбросил, вытащил сим-карту из порта, после чего выкинул мертвый мобильник в ближайший сугроб. Устало смотря на заснеженный город, он выдохнул горячий пар. Фабрика была этажами ниже, а здесь, кажется, на десятом, абсолютная пустота и даже окон нет. Недострой. С такой высоты видно все вплоть до горизонта. Как красиво будет смотреться его кровь на снегу. Рассвет ещё даже не брезжит на горизонте, не решаясь пока будить людей после бурного праздника Нового года. На такой высоте ветер безжалостно трепал его немного отросшие русые волосы. Хлестал по его щекам, заставляя кровь приливать к ним, словно специально делая его лицо менее безэмоциональным. Том хмыкнул. Сделал шаг вперёд. В самую темную мглу. Как хорошо, что площадка под этой высоткой хорошо расчищена и его мозги разлетятся по всей площади. Остаётся только надеяться, что кровь сможет попасть на снег. Иначе будет некрасиво. Эдду будет плевать. Мэтту будет плевать. А особенно плевать будет – Торду.