***
Придя в себя, она некоторое время пролежала в постели, сказавшись больной, матушка места не находила от тревоги. — Моё милое дитя, может быть позвать врача? Или ты хочешь миндального молока с сахаром? Может быть, ещё что-то? — суетилась мадам де Гонделорье, вокруг дочери. Её подружек по просьбе самой Флёр-де-Лис не пускали, даже её любимица, крошка Беранжера не была допущена до ложа крёстной. — У меня есть одна просьба, матушка, — слабым голосом произнесла Флёр-де-Лис. — Всё что угодно, милая! — с улыбкой произнесла любящая мать, хотя тут же отвлекалась на нерадивую горничную. — Вынеси эти свечи и принеси другие, которые не будут так чадить! — Не надо свечей! — возмутилась Флёр-де-Лис. — Откройте окна! Мне нечем дышать! — Ах, конечно! — дама всплеснула руками. — Жакетта, открой окна! Когда тяжёлую портьеру отодвинули в сторону и сквозь цветное стекло в комнату хлынул весёлый, почти насмешливый свет, Флёр-де-Лис почувствовала, что её сердце покрывается коркой льда. — А где… прекрасный кузен? — спросила она с надеждой. — Не знаю, дитя моё, признаться, я была поглощена заботами о тебе, кажется, он деликатно удалился, — госпожа де Гонделорье избегала взгляда дочери. «Сбежал, значит!» — подумала Флёр-де-Лис с горечью. А может быть, и того хуже побежал за той бесстыжей девкой, которая учила свою противную козу собирать его имя! Злые слёзы вскипели на голубых глазах, мадам де Гонделорье заметила это и вновь встревожилась. — Что случилось, детка? Скажи, мне! Что бы ты ни попросила, я всё исполню! — женщина прижала белую руку к иссохшей груди. — Приведите мне архидьякона Жозасского! — выпалила Флёр-де-Лис. — Мне кажется, эта маленькая ведьма меня сглазила! Я хочу исповедаться и получить причащение. — Почему именно он? — мадам де Гонделорье словно окаменела, лицо её исказилось как от боли. — Давай пригласим отца Антуана, он тебя крестил? — Нет, мне нужно поговорить с архидьяконом, — чтобы избежать ненужных споров, девушка сделала вид, как будто готова вновь лишиться чувств. — О, дитя моё! — вскричала любящая мать. — Хорошо, хорошо! Я сама пойду, просить его высокопреподобие прийти к нам. Он человек занятой! Я буду умолять его. — Прошу, матушка поспешите, — Флёр-де-Лис с утомлённым видом прикрыла глаза. Мадам де Гонделорье на цыпочках покинула спальную дочери. Сердце старой дамы разрывалось от боли и стыда, неужели ей и правда, предстоит поговорить с мальчиком… с её мальчиком.***
Архидьякон был немало удивлён, когда запыхавшийся причетник сообщил ему, что его желает видеть мадам де Гонделорье. Клод Фролло, который в этот день встретился с Гренгуаром и получил новую пищу для ума и дальнейших терзаний, собирался уже отказаться, но потом с неудовольствием вспомнил, что госпожа Алоиза была одной из наиболее щедрых прихожанок. Ради такого случая архидьякон сам спустился к ожидавшей его даме. При виде строго священника мадам де Гонделорье внутренне затрепетала, всякий раз как она на него смотрела, её охватывало странное чувство восторга и вины. Служанка, сопровождавшая даму с удивлением на неё, посмотрела. Получив благословение и поцеловав руку архидьякона, мадам Алоиза самым смиреным тоном попросила исповедать её тяжелобольную дочь. — Она находится на смертном одре? — Клод Фролло нахмурил чёрные брови, и госпожа Алоиза с болью подумала, что он копия своего вероломного отца. — Моё дитя лишилось чувств после того, как в нашем доме побывала цыганская плясунья, — скороговоркой произнесла мадам де Гонделорье. — Моя дочь подозревает, что негодная её сглазила. Архидьякон поджал губы, затем чтобы скрыть смятение заговорил нарочито сурово: — Вам не следовало поощрять эту женщину, её влияние губительно для непорочных душ. Мадам Алоиза, готовая к отказу, опустила голову, тяжёлый эннен словно оттягивал её книзу. Пустая затея, не станет такой человек тратить своё драгоценное время на посещения дочери несчастной вдовы. Да и кто бы его стал винить в этом? Но архидьякон удивил и госпожу, и служанку заговорив: — Но мой долг как пастыря, следить за благополучием вверенной мне паствы, — он спрятал смуглые руки с длинными пальцами в рукавах своего хабита. — Поспешим к одру вашей дочери. Могу, только молиться, чтобы эта ведьма не прокляла её. Мадам де Гонделорье испугалась и как-то слишком по-простому перекрестилась, долгая жизнь в богатстве и роскоши, не вытравила до конца плебейских привычек. Важная дама, словно вернулась на сорок лет назад, когда, будучи обычной горожанкой, любила болтать в церкви с подружками и осеняла себя крестным знамением при каждом удобном случае. Архидьякон отвёл взгляд, а она спохватившись и угодливо улыбнувшись пригасила его следовать за ней.***
Флёр-де-Лис потребовала, чтобы все удалились из комнаты, пока она будет очищать свою душу исповедью. Мадам де Гонделорье устроилась на лавке рядом с дверью, сейчас она горячо молила Богоматерь и Всеблагого Господа, помочь её детям найти общий язык и сплотиться перед лицом цыганской опасности. Архидьякон остался стоять, он смотрел на девицу, которая, лёжа в одной сорочке с непокрытой головой, глядела на него в ответ. Что за прихоть заставила эту избалованную деву пригласить бедную цыганку в свой дом? — Отец мой, — заговорила Флёр-де-Лис. — Простите меня, ибо я грешна… И она начала говорить совершенно не то, что хотела с самого начала. Зачем-то Флёр-де-Лис рассказала о своей любви к жениху. — Феб де Шатопер, прекрасен! Сын знатных родителей, он приглянулся нам с матушкой, — говорила девушка. Клод Фролло ощутил головокружение. Феб! То самое имя, которое составляла по рассказу Гренгуара, козочка цыганки! Девица де Гонделорье приподнялась на кровати и села, опираясь на подушку, она подтянула край одеяла к подбородку. Флёр-де-Лис говорила то, что успело накипеть в её душе о том, какой Феб был ветреный и грубый, с каким видом томился во время своих коротких визитов и совершенно не уделял ей внимания. Она отказала другим претендентам на свою руку, лишь бы иметь редкую возможность выйти замуж за любимого мужчину, но к своему несчастию, полюбила она человека особого легчайшего склада. — Мне кажется, он не способен на долгую привязанность, — со вздохом поведала задумчивому священнику девица де Гонделорье. — В один из зимних вечеров он хвастался, что спас прелестную цыганочку, так и сказал «прелестную», мы с матушкой сделали вид, что ничего не заметили, но такое невозможно было не заметить. Архидьякон внезапно резко приблизился к её постели и сел на стул, оставленный матушкой. — Вы уверены? Он говорил о цыганке? — спросил Клод Фролло, а Флёр-де-Лис ощутила мстительное желание нажаловаться на вероломного возлюбленного. — Да! И ещё несколько раз упоминал её. Мы тогда не придали значения, его словам. И вот сегодня, он показал, что не выбросил эту дрянь из головы! — тут Флёр-де-Лис с испугом зажала себе рот. — Простите, отец мой! Клод сделал нетерпеливый жест, приглашая её продолжать рассказ. — Эта ведьма пришла в мой дом, и стала ломаться! Она отказалась танцевать или показывать фокусы, зато без стеснения одаривала Феба завлекающими взглядами! А потом, — Флёр-де-Лис сглотнула ком, подступивший к горлу. — Потом коза… составила из букв, что хранились в мешочке на её шее, имя Феб! Лицо священника сделалось мертвенно-серым, теперь непонятно было, кто выглядел более больным: он или Флёр-де-Лис. — Да, представьте имя Феб! Эта тварь не забыла его! Она тоже помнила о нём и даже свою ведьмину козу научила писать его имя! — не дожидаясь, пока архидьякон обратит на неё отсутствующий взгляд, Флёр-де-Лис резко схватила его за холодную руку. — Я видела, что вы следили за её танцами. Да-да, не отрицайте, вы стояли на вершине Северной башни! Я знаю, что вы ненавидите цыган! Нельзя ли эту девку отдать под суд? Я могу выступить обвинительницей… возможно и у вас есть что сказать? — произнесла она со страстью. Священник сжал её ладонь и только после этого перевёл взгляд на саму девушку. Он ведь помнил девицу де Гонделорье ребёнком, когда она важно шла под руку с матерью к мессе. Странно, но сейчас лицо красавицы дышало таким исступлением, что у него создалось нехорошее впечатление, будто и сам он мог выглядеть так же в минуты слабости, вызванные образом Эсмеральды. Глупая ветреная цыганка, сейчас она подпала под чары чужого жениха! Вопреки ожиданиям мысль эта отозвалась не гневом, а жалостью. Глупая, беспечная птичка, полюбившая солнце, но оно лишь опалит твои маленькие крылья… Флёр-де-Лис с удивлением смотрела на свою руку, такую молочно-белую, которая была зажата смуглой ладонью священника. Он опять погрузился в раздумья и не смотрел на неё, зато она воспользовавшись возможностью пристально взглянула на него. Странное лицо, некрасивое, но притягательное, особенно глаза, телосложением и ростом он не уступал Фебу. Девушка сглотнула, почему у него сейчас такой отсутствующий вид? И тут, Флёр-де-Лис осенило. Ну, конечно же! Эта цыганская кокетка поразила не только милого Феба, но и такого человека, как преподобный Фролло! Новое гадливое чувство возникло в душе, девушка резко убрала свою руку. Клод рассеянно посмотрел на опустевшую ладонь. — Неужели? — тихо спросила Флёр-де-Лис, она теперь сидела прямо, не заботясь о том, чтобы прикрыться одеялом. — Вы же священник! Клод посмотрел на неё, тяжёлым, суровым взглядом, но это не подействовало. Девушка покачала головой, при этом её распущенные белокурые волосы соскользнули с плеч. — Что вы все в ней находите? — чуть не плача вопрошала Флёр-де-Лис. — Почему какая-то грязная цыганка пленяет и рыцаря, и архидьякона? — Вы забываетесь, — холодно произнёс священник, но когда он хотел встать, девушка положила руку на его плечо. Слишком властный жест для нежной девицы! Архидьякон остался сидеть, она убрала руку. Теперь девица де Гонделорье сидела, свесив ноги с кровати, она словно забыла, что одета в одну тонкую камизу. — Ответьте мне, почему она? — новая непростительная дерзость, но архидьякон решил пока этого не замечать. — Она необыкновенная, — его голос звучал спокойно, будто он готовился защищать хорошо знакомый тезис, а не собирался говорить о самой своей постыдной тайне с полузнакомой девицей. — Вы слишком погружены в себя, чтобы оценить это. Тут даже не в красоте дело, вы тоже красивы, но стал бы я или ваш жених рисковать ради вас жизнь и положением? Нет. Клод Фролло словно мстил за Эсмеральду, за каждое злое слово, сказанное в её адрес. Он не верил в то, что говорил, но это было неважно, каждая пущенная стрела попадала в цель. Эта гордячка почувствует своё ничтожество. Если он прав, и они действительно чем-то похожи с Флёр-де-Лис, то его слова уничтожат её. — Вам двадцать три года, а ей всего шестнадцать, неужели вы думаете, что в выборе между юностью и почти зрелостью, мужчина остановится на последнем? Нет, прелестная мадемуазель, — он с мстительным чувством увидел, как девушка прикусила губу, чтобы не закричать. — Я ведь понял, что произошло. Вы пригласили её сюда, чтобы посмеяться. В самом деле, что такая ничтожная тварь против благородных и красивых девиц? Да, вот только она победила! Неправда ли? Вы поняли, что не стоите и пяди её волос, что вы собрание дрессированных мартышек перед лебедем. И ваш жених, он, безусловно, такой же жалкий, каким вы его изобразили, но он почувствовал, что истинная красота и добродетель там, а не здесь подле вас.***
Девица разрыдалась, а Клод Фролло резко поднялся, его миссия здесь окончена. Он покинул этот дом, который стал ему глубоко противен и этих женщин, посмевших оскорбить его богиню. Он шёл суровый, придавленный впечатлением от полученных новостей. Девушка влюбилась в капитана Феба де Шатопера… Что собой представлял этот субъект архидьякон с ясностью мог судить со слов обиженной невесты. Следовало действовать как можно скорее, пока девушка не упала в щедрые объятья офицера. Вернувшись в себе, Клод задумался, следовало послать записку Шармолю, чтобы он дал ход тому злополучному доносу! Клода передёрнуло от ужаса при мысли, что грубые солдатские руки коснутся девушки, бросят её в застенок, где он должен был настичь несчастную! Что это за любовь, превращающая любимое существо в безвольную куклу? Цыганка окажется в его власти, она покорится не из любви, так из-за страха, что её могут судить, пытать и, в конце концов, повесят на потеху парижскому мужичью! Несчастная эта мысль забилась чуткой жилкой на виске. Клод не мог не думать о том, что обрекал любимую женщину на муки, и о том, что всего полчаса назад он довёл до истерики другую девушку, только чтобы отомстить за унижение цыганки! Как он мог осудить избалованную барышню, хотя сам хотел сделать ровно то же самое, что и она? Только он бы не довёл до конца, нет! Он бы явился для несчастной Эсмеральды спасителем, который освободил бы её из заточения, прося за бесценный дар жизни такую малость, как… Архидьякон со стоном схватил за голову! Всё ложь! А вдруг она откажется? Вдруг предпочтёт смерть необходимости принадлежать ему! Ведь она и правда необычайная женщина! Она напоминала ему одновременно Саломею и Деву Марию. Два образа: танцующий с улыбкой на устах и читающий книгу, овеянный благоуханием святости! Эсмеральда являлась ими обеими: губительная пляска и чистейшая непорочность! Он сомневался и мучился сомнениями, вот-вот ему казалось, что он спустится вниз и сам направится к дому прокурора, дабы провести тайные переговоры. Преступный заговор против возлюбленной! Против красоты и света! Почему ему пребывающему во мраке самоотречения, придавленному тяжестью обетов, так хочется получить эту вольную птицу? Связать её ноги и обрубить крылья. Неужели он думает безумец, что после этого она станет петь для него?! Шли бесконечные минуты, сейчас возможно в это самое мгновение, она нежилась в объятиях этого офицера, ещё не узнанного, но уже ненавидимого! О, Клод был готов собственными руками удушить этого аспида, растоптать омерзительную похотливую жабу, которая собралась прыгнуть на девственную грудь Эсмеральды! Его непорочная возлюбленная, священная чаша, благословенная дева! Он упал на каменные плиты пола и, задыхаясь от нахлынувших чувств, принялся молиться. Ему требовался ответ прямой и ясный. Следовало решиться, пусть даже на злодеяние, но только идти на них бестрепетно, без мучительных сомнений!***
Флёр-де-Лис долго рыдала на груди матери, но она так и не рассказала, что же могло её расстроить. Только вечером, девушка попросила принести ей зеркало, в которое посмотрела с ужасом. Она видела воспалённые от плача блёклые глаза, безобразно опухший рот, красные пятна на щеках. С поверхности зеркала на неё смотрела уродина. В ушах звенели слова архидьякона, что цыганка лучше и Флёр-де-Лис с мукой вспомнила свою соперницу. Она ведь действительно чрезвычайно красива, ни сама Флёр-де-Лис, ни её подруги не могли сравниться с простонародной и оттого яркой и живой красотой этой цыганки. Она была пламенем, лесным пожаром, а они лишь огоньками свеч. Все свечные огоньки выглядят одинаково, зайдите в церковь во время торжественной мессы и вы не сможете различить в море огней отдельной свечи. Но каждый лесной пожар был уникален. Флёр-де-Лис с отвращением велела служанке убрать зеркало, а расстроенной матери сказала: — Я хочу уйти в монастырь, — произнеся это, она замолчала и отвернулась от матери. Тут госпожа де Гонделорье поняла, что её настигло прошлое. То, чего она стыдилась и о чём молчала долгие тридцать шесть лет, вернулось, чтобы отомстить. Неизвестно, что такое сказал Клод Флёр-де-Лис, но ясно было одно — девочка это не выдержала. И тогда, мать в ней победила, Алоиза де Гонделорье вышла из дома в сопровождении служанки.***
Они пересекли крошечную паперть, на которой булочники и пекари уже свернули свои прилавки. В соборе Нотр-Дам, как в одном из главных храмов Парижа служили вечерние мессы, лишь в следующем столетии папа Пий V строжайше запретит совершение вечерних литургий. Пока служанка осталась слушать мессу, мадам де Гонделорье незаметно прошла к лестнице святого Жиля. Головокружительный подъём в полной темноте не пугал её, она знала через тех подкупленных каноников, которые по её поручению шпионили за архидьяконом о существовании тайной кельи на самой вершине Северной башни. Укрепив свой дух молитвой, госпожа де Гонделорье остановилась у маленькой закрытой двери, снизу сочился слабый желтоватый свет. Она вверила себя Богоматери и громко постучала в дверь.***
Архидьякон так и не решился предпринять следующие шаги, он закрылся в своей рабочей келье и теперь напрасно жёг свечи, невидящими глазами рассматривая страницу книги. Что это был за фолиант он не знал, вернее, не совсем понимал. Мысли путались, в голове воцарилось смятение. Ещё больше его озадачил приход госпожи де Гонделорье. — Что вы здесь делаете, дочь моя? — спросил он у неё по виду, не удивившись. — Позвольте мне войти… отец мой, — она слегка запнулась, — ибо я грешна. Клод Фролло понимал, что этот визит как-то связан с Флёр-де-Лис, поэтому посторонился, пропуская даму. Она растерянно оглядела царящий в келье хаос. Священник кивнул ей на стул напротив своего стола. Едва усевшись женщина заговорила. — Исповедайте меня, ваше высокопреподобие. — Я не ваш духовник, — он посмотрел на неё с раздражением. — И всё же я начну свой рассказ. Тридцать шесть лет назад Алоизе де Гошет исполнилось шестнадцать лет, в это время в Париже находился один обаятельный менестрель. Высокий и смуглый, он обладал чарующим серебристым голосом и неистощимой способностью очаровывать девушек. Алоиза стала одной из его многочисленных подруг, которых он покинул, уезжая в Реймс с молодой женой. Слишком поздно мадмуазель Гошет, обнаружила, что забеременела. Она не знала, что делать, ибо в это же время руки её попросил великий мэтр арбалетчиков Жиль де Гонделорье. Родители — обедневшие дворяне, которые влачили существование обычных горожан, несказанно обрадовались такой удаче, но положение дочери могло всё им испортить! — Тогда они стали оттягивать момент оглашения помолвки, моё состояние помогали скрыть широкие платья, — госпожа де Гонделорье усмехнулась. Архидьякон с любопытством взглянул на неё. Зачем она затеяла этот разговор? Хотела своей историей растрогать его? Напрасный труд, ни она, ни её капризная дочь, которая, впрочем, оказалась пугающе прозорливой, не будили в нём сочувствия. Мадам де Гонделорье продолжила. — Я заявила, что не отдам ребёнка в приют, а если ему попытаются навредить, то утоплюсь! Мой отец нашёл выход, рядом с нами жила семья адвоката, вся погрязшая в долгах и бесконечных судах. Ещё молодые люди, пока бездетные, они согласились взять ребёнка на воспитание за умеренную плату. Я разрешилась от бремени на Рождество, на следующий день тебя забрали. — Меня? — архидьякон не мог поверить собственным ушам. Мадам де Гонделорье улыбнулась. — Тебя. Неужели ты никогда не задавался вопросом, почему тебя, старшего сына готовили для духовного звания? Я следила за тобой и по мере сил помогала, мой супруг, да благословят его небеса, больше проводил время на поле боя, чем дома, где я оставалась полноправной хозяйкой. После смерти твоих приёмных родителей, ты сделал правильный выбор и принёс обеты. Моё несчастное дитя, ты должен был стать искупительной жертвой, замаливать грехи своих глупых родителей. Через подставных лиц, мне удалось сделать щедрый подарок этой крысе Оливье ле Дэну и — о чудо! — тебя сделали архидьяконом, — она всплеснула руками — Всякий раз, как ты нуждался в деньгах, я находила возможность поправить это. Она замолчала, на некоторое время в келье повисла тишина. — Зачем вы это мне рассказали? — пересохшими губами спросил Клод. — Потому что сегодня ты сломал дух моей дочери и своей сестры, — мадам де Гонделорье взглянула на него без упрёка. — И я поняла, что пришло время раскрыть секрет, который я собиралась унести в могилу. Ты должен исцелить моё дитя, она собралась уйти в монастырь. Я этого не переживу. Последнее она скала таким будничным тоном, что стало понятно, это была непустая угроза. Клод Фролло кивнул, они вместе с мадам де Гонделорье спустились вниз. Иногда случается нечто из ряда вон выходящее, но оно не ощущается таковым. Вот и сейчас идя уже в темноте рядом с мадам де Гонделорье архидьякон никак не мог думать о ней как о своей матери. Ему даже более вероятным, казалось, то, что она могла придумать всю эту историю, лишь бы он согласился второй раз побеседовать с Флёр-де-Лис и исправить причинённый вред.***
Как и ожидалось, пока остальные девушки сладко спали, Флёр-де-Лис бодрствовала, мадам де Гонделорье прогнала служанку, которая спала вместе с госпожой. Затем она оставила архидьякона и его младшую сестру одних. — Что вас привело сюда? — подала голос Флёр-де-Лис. — Пришли добить меня. — Нет, — Клод подвинул к кровати стул и сел на него. — Я пришёл признать вашу правоту и ум. Архидьякон с присущим ему красноречием говорил, что умом Флёр-де-Лис превзошла многих виденным им мужчин и женщин. Она единственная во всём подлунном мире разгадала тайну Клода Фролло и за это он отомстил со свойственной мужчинам жестокостью. Он увидел во время их первого разговора, что она уязвлена, что она беззащитна и повёл бесчестную игру. — Я не могу о той женщине говорить дурно, потому, что она этого не заслуживает, — закончил он свою речь. — Но насчёт своего жениха не беспокойтесь, я уверен, что он выберет вас. Хотя я бы на вашем месте ему отказал. — Вы полагаете? — Флёр-де-Лис ощущала растущее внутри себя тепло, так человек отогревается под действием добрых слов. — Но из Феба получится послушный муж. Клод Фролло посмотрел на девицу де Гонделорье, когда их взгляды встретились, он окончательно уверовал, что сказанное их матерью было правдой. Во Флёр-де-Лис чувствовалось то, что он тщетно искал в младшем брате: ум и упорство. Жеан был прелестным и безрассудным ребёнком, который, возможно, до конца жизни будет нуждаться в опеке и руководстве. — Если дело только в этом, — заговорил Клод. — То я бы мог предложить вам прелестного и слабого духом супруга. Флёр-де-Лис усмехнулась, она отказалась от предложения архидьякона, но в эту ночь заснула легко. До начала лета она пыталась разобраться в своих чувствах, прекрасный Феб пропав на время вновь стал посещать их дом с недвусмысленным желанием жениться. Флёр-де-Лис совершенно по-другому взглянула на него. Можно ли было такому верить? И не обманывалась ли она, полагая, что сможет легко им руководить? Но сомнениям пришёл, конец, когда в одно прекрасное утро не нашли Коломбу, а к вечеру стало известно, что она обвенчалась с Фебом. Мадам де Гонделорье слегла от огорчения, а её дочь послала записку архидьякону с единственной фразой: «Я согласна». Через два месяца ошарашенного Жеана Фролло повенчали с девицей де Гонделорье.***
Клод Фролло, узнавший о своём истинном происхождении впал в состояние глубокой задумчивости. Он почти никуда не выходил из собора, из опасений, что его тайна неведомым образом стала известна всем вокруг. Незаметно мысли о красавице цыганке перестали посещать его. Клод уже не вздрагивал при звуках бубна, не бежал сломя голову смотреть на её танцы. Саломея и Мария окончательно разошлись, его же это мало волновало. Даже чудесная новость о том, что вретишница Роландовой башни, опознала в цыганке свою потерянную дочь, не смогла тронуть сердце архидьякона. Клод Фролло только распорядился передать матери и дочери от себя десять ливров, этого должно было хватить на то, чтобы уехать из Парижа. Он на всю жизнь сохранил образ прелестной танцовщицы в своей памяти и часто поминал её в молитвах. Но постепенно в его сердце место стали занимать племянники, которых ему рожала Флёр-де-Лис, и вскоре милый образ красавицы-цыганки оказался задвинут куда-то достаточно далеко, чтобы жить не страдая.