Правда может резать больнее, чем самая острая бритва в мире!

Едва только ночные зори уже успели раствориться в утреннем небе, как за далёким-далёким горизонтом стало весьма медленно карабкаться ввысь ярко-бордовое солнце. Это было совсем-совсем раннее утро, и в такое время все горожане ещё крепко спали. Улицы города были либо совсем пустыми, либо полу-пустыми… Раньше всех просыпались фонарщики и дворники, а на крышах некоторых домов уже вовсю трудились чумазые трубочисты. В некоторых дворах уже слышались звонкие петушиные крики, тем самым оповещая о том, что утро вот-вот прибудет. И наступит новый день!.. Киев — этот великолепный город, который разменял уже не одно столетие за всю свою долгую вековую историю, поражал своей красотой, величием и грацией даже искушенных путешественников, которые и так видели за свою жизнь все или почти все. Уютные и приятные глазу улицы, сверкающие чистотой, множество всевозможных помещений и магазинов, торгующих разнообразными товарами, обилие деревьев и растений. И все это на фоне множественных религиозных зданий, вроде церквей с золотыми куполами, озаряющих своим золотым сиянием этот город и показывающих его принадлежность к великой православной вере. Как только первые лучики солнца успевали прикоснуться к золотым церковным куполам, то из одного толстого луча появлялись тысячи тоненьких лучиков. Те в свою очередь разбегались по всему городу, оживляя подол и не только. Однако сейчас солнце не взошло в небо, ибо ночь не собиралась спешить уходить на свой законный перерыв. Небо было тускловато-голубым, а в самых его низах были размазанны розовые и блекло-жёлтые полосы, словно художником на холсте. На улицах Киева было практически безлюдно, лишь дворники шуршали своими мётлами, поднимая дорожную пыль ввысь. Фонарщики и прочие утренние рабочие старались вести себя тихо, ведь они прекрасно знали, что все горожане ещё крепко спят. Оно было верно, ведь на городских часах показывало четыре часа утра! Солнце скромно выглядывало из-за горизонта, не спеша подниматься в небо, оно желало ещё немножечко отдохнуть перед всей этой дневной суматохой. Если солнце было бы человеком, то оно бы предпочло ещё немножечко поспать перед своим многочасовым рабочим днём. Жители Киева от мала до велика, богатые и бедные, великие и скромные, невероятно гордились своим городом и старались проживать каждый день, соблюдая великие божьи заповеди, что были заложены в их православной вере. Хотя всегда хватало и так называемых «притворно верующих», которые только на словах верили в законы Божьи, а на деле их души с сердцами давно уже стали жить именно мирской жизнью, полностью забывая про религиозную составляющую их жизни, столь важную для любого человека. Но все же для одного человека, казалось бы, не столь старого, уже было совершенно не важно, насколько прекрасное это утро, открывающее новый день в жизни тысячи горожан. Петро Голохвостый, владевший скромной, но прибыльной цирюльней, чересчур поверил в себя и свое здоровье, отчего однажды заработал себе проклятую чахотку — страшную болезнь, которая не щадила никого и подобно мужику с косой в поле, собирала большие ряды заболевших, а в скором времени и умерших, ибо невероятно заразной была данная болезнь, подобно проказе, медленно изматывающей заболевшего. Эта ночь для Петро выдалась уж совсем скверной — надрывной кашель с кровью изматывал его, слабость была просто ужасающей, подобно тому, как будто он работал несколько суток абсолютно без отдыха, а температура, которая и не была столь высокой, подобно огню в плавильной печи, сводила на нет все его оставшиеся силы на борьбу с чахоткой. Сидя у себя в цирюльне, что находилась на самом огромном базаре Киева, изнемождённый и в крайне измотанный болезнью мужчина уже прощался с жизнью. Сидя на старом деревянном стуле, старый Петро Голохвостый что-то невнятно бормотал себе под нос, пока его сын Свирид копошился в деревянных шухлядах в поисках чего-то. Петру было всего сорок семь лет, однако в своём возрасте он был похож на хилого старца. Некогда рыжая шевелюра покрылась седыми полосами, еле заметные, белоснежные как снег усы еле-еле можно было увидеть в такой кромешной тьме. Его кристально-серые, полные слёз глаза смотрели куда-то в пустоту. Он словно бы вымаливал у Бога надежду на то, чтобы умереть без особых мучений. Сам же старик был облачён в уже изрядно потрёпанную жизнью льняную рубаху, старые полосатые штаны в чёрную и белую полосу, и подобного цвета изношенные ботинки. Комната, в которой старый цирюльник обычно брил своих клиентов, охватил полу-мрак. Сын не хотел зажигать свечу или запаливать керосиновую лампу, поскольку знал, что это может лишь сильнее навредить отцу. Продолжая копаться в ящиках, Голохвостый младший уже с малость довольной улыбкой вытащил из самой широкой шухлядки клетчатый тонкий плед. — Я умираю… Я умираю… — вполголоса, почти что обессиленно выдали уста цирюльника. — Сынок, подойди ко мне, я хочу сказать тебе кое-что важное… Свирид молча начал подходить к отцу, при этом держа в руках тот самый плед. Молча укрыв ноги отца, он уместился рядом с умирающим мужчиной на колени и стал внимательно слушать его: — Свиридко, дитина моя родная, мне так жаль, что я так и не дожил до внуков. — расстроенно молвил Петро, стыдливо уводя свои очи в противоположную от Свирида сторону. — В свои сорок семь годков меня постигла страшная хворь, и теперь мне пророчит лишь один путь… туда… — он указал своим дрожащим указательным пальцем к небу, намекая на скорую кончину. — Но перед тем, как я покину этот мир, я хочу кое-что сказать тебе, дитя моё… Кх-кх-кх!.. Я завещаю тебе свою цирюльню и хочу, чтобы ты продолжил моё дело. Также я завещаю тебе свои сбережения, которые я откладывал последние несколько лет! Они понадобятся тебе, но помни, трать их с умом… — Д-да, отец, я понимаю… — тихо молвил Свиря, боязно смотря на отца. — Трать их с умом… — вновь повторил мужчина, слегка откашливаясь. — Ведь сегодня у тебя в кармане есть сто рублей, вот и расходуй их так, чтобы завтра тебе было, на что купить хлеба. — обессиленно выдал мужчина, пытаясь набрать в свои лёгкие как можно больше воздуха. — Сумма у меня приличная, пять тысяч рублей. Они лежат у меня дома, в моей спальне есть старый комод… кхе-кхе… крайняя шухлядка слева, в ней тёмно-зелёная шкатулка. Вот там и будет твой запас на чёрный день. — Я… Постараюсь, батько… — очень медленно и тихо проговорил молодой Свирид, неопытный, но полный разных надежд и амбиций. Он крепко-накрепко сжимал сухую, жилистую, практически обессилевшую ладонь своего батьки, как будто от этого зависело его самочувствие. — Свиридко, я… — Петро не прекращая надрывисто кашлять. — Может, я и не был… Идеальным от-отцом, но… Видит всемогущий Гос-сподь, наш Иисус Христос… я постарался вложить в тебя все… Все… самое лучш… лучшее. Нам было нелегко, особенно… Когда… — из его серых глаз стального оттенка скатилась очередная слеза. — Уме… умер… Умерла твоя матка. Какой же она… Была красивой! А главное — скромной! Нико… Никогда не требовала… Лишнего… — Ты хочешь сказать… — Голохвостый-младший посмотрел недоуменно отцу прямо в глаза. — Чтобы… — Да, сынок… — Петро нечеловеческими усилиями сжал ладонь сына. — Если ты… Женишься, то бери себе в жены скромную и красивую дивчину, которая бу-буд-будет любить именно тебя… А не твои деньги! Таких… сейчас много… — Петро чувствовал, как его силы медленно улетучиваются, подобно раннему утреннему туману, но напрягался из последних сил, чтобы закончить свой монолог. — Я не… огорчу тебя, батько… — Свирид старался не разреветься от такого зрелища, пусть это было и весьма оправданным поводом. — И… Самое главное… — Петро продолжал сражаться с проклятой чахоткой, даже несмотря на окончательно покинувшие его силы. — Никогда… Не… Не… Не заб-бывай нас с маткой… Почитай мать… И отца своего! Во все… Времена и веки веч… ные! — Я не забуду вас с матерью, отец! — вполголоса воскликнул Свирид Петрович, чьи глаза невольно начали наполняться слезами. — И хоть я и не знал своей матери так хорошо, как знал её ты, но ты был для меня лучшим отцом!!! — Помни, что я тебе говорил… — уже совсем тихо выдали его уста, — Трать деньги с умом и не транжирь их направо и налево, иначе ты останешься без штанов… Трать их с умом, дитя моё… — выдав свой последний и явно очень тяжёлый вздох, веки старого цирюльника закрылись, а сердце вмиг перестало биться! Бездыханное тело Петра Голохвостого сидело на стуле, в то время как комнату сопровождала гробовая тишина и зловещий полумрак. Свирид больше не мог сдерживать своих слёз, упав на колени отца своим бледно-телесными личиком, он разревелся во весь голос. Из его ярко-голубых глаз, словно из водопада, вытекало множество маленьких слезинок. Свиридка, или же как его ещё любили называть — Свиря, был человеком тихим. Он никогда ни с кем не конфликтовал и не вступал в драки. Внешне сразу можно было понять, что этот молодой человек был совершенно безобиден… Ярко-рыжая копна волос тянулась прямиком до его узких плеч, его глаза по своей форме напоминали дугообразные оконные рамы, а сам нос имел смешную грушевидную форму, имея милый, ярко-пурпурный оттенок. Как и его, теперь уже покойный отец, Свирид Петрович был худым, даже тощим. Тихий, затурканный и закомплексованны мужчина всегда становился насмешкой для некоторых горожан. В особенности над ним любили подшутить простые работяги-мещане, которых высшее общество любило называть «Мужичьё немытое»! Голохвостый-младший очень медленно стал на ноги и кинул полный печали взгляд на отца, который только что покинул этот бренный мир и ушел в вечность. — Да помилует тебя наш Господь, батько… — очень тихо, почти шепотом произнес несчастный Свирид, медленно повернулся и направился к выходу из цирюльни. Вышел на улицу, которая все ярче и ярче освещалась утренним солнцем, закрыл помещение на ключ, печально вздохнул и пошел по улице. Молодому человеку тут же пришла идея пойти к своим трем верным друзьям, которые всегда были с ним — в любое время, в любую погоду, в любой повод — и хороший, и не очень. Сава, Мыкола и Петро являлись, наверное, единственными друзьями Свирида, в виду его невероятно замкнутого и молчаливого характера. Все трое друзей, как ни странно, жили в старом деревянном бараке, в виду удобства, поскольку во взрослой жизни их дружба стала куда более крепкой, так сказать, не разлей вода. В этих самых подобных бараках зачастую жили дворники, трубочисты, водовозы, фонарщики и разнообразные мещане, зачастую бедного положения или же трудолюбивый рабочий класс, на котором держалось все, как было во все времена и народы. Хотя… Сословия повыше, наподобие дворян, купечества, панов и прочих подобных им аристократов считали, что все благополучие и нынешнее хорошее, если не отличное положение дел, это их рук и трудов дело, зачастую не обращая внимания на так сказать, чернь у них под ногами, хотя именно на мещанах, на их сильных и одновременно хрупких плечах все и держалось в большинстве своем, а так сказать, сословия повыше не обращали на них внимания и были заняты, в основном своим собственным обогащением, зарабатывая все больше и больше денег, хотя справедливости ради, не все представители дворянского, купеческого, панского сословия были такими. Увы, но богатство и власть, даже совсем малая, портили положение этих господ. Сей старый барак был расположен на Кожемяцкой улице, вблизи того самого базара, на котором распологалась цирюльня Голохвостовых. Базар был всегда полон горожанами и приезжими из разных уголков Малороссии. Не важно, были это мирные выходные, либо же тяжёлые будни — на базаре всегда было полным-полно народу! Конечно, старые деревянные бараки, в котором очень часто селились дворники и прочие мещане, старались не особо бросаться в глаза прилигерованному классу!.. Дабы не портить красоту Киева, такие ветхие домишки зачастую строились в каких-то глухих закоулках городских улиц, либо же и вовсе на отшибе города. Старый барак был двухэтажным, доски со временем стали подгнивать, а сама крыша была сделана из дырявого шифера. Некогда кирпичная труба была уже наполовину отломанная, выпачканная сажей, а забор перед домом зарос ядовитым плющом! Дворик был скудным, пара старых деревянных лавочек скромно расположились под заколоченными окнами барака, а у ржавой металлической калитки примостилась старая собачья будка. Солнце уже чуть активнее стремилось к небу, но всё же это было раннее утро, и большинство горожан видели десятые сны, лёжа в своих уютных (ну или же не очень) постелях. Самые первые и самые яркие лучи солнца вмиг осветили весь Киев, освещая часть жилых домов и плетённые заборы скотных дворов. Неспешной походкой, изрядно шатаясь, Свирид Петрович Голохвостый шёл к своим друзьям. Перед его глазами проступила густая пелена, ему было тяжёло думать о чём-либо, кроме как о недавней кончине отца. «Он был единственным близким человеком… а теперь я лишился и его.» — с тоской подумал Свирид Петрович, идя вдоль длинного плетённого забора, на котором через тын восседали керамические горшочки. Как только Свирид взялся за старую скрипучую дверцу калитки, чтобы ее открыть, внезапно на всю близлежащую округу залаяла собака, исполняя свое поручение охраны, заложенную в ее природу в глубокой древности, когда собака стала «Лучшим другом человека». — Да тихо ты, шелудивая! — прикрикнул Свирид, махнув на нее рукой, отчего пес покорно замолк и пошел к ржавой железной миске испить воды, а сам Голохвостый-младший зашел в здание, открыв дверь. Раннее утро, освещающее улицы Киева, тут же сменилось полумраком длинного коридора барака, однако Свириду Петровичу не нужно было искать комнаты, где жили его друзья, память заботливо подкинула их расположение, однако даже это ему не пригодилось. Возле первой двери налево стоял молодой человек, скрестив свои руки, словно дожидаясь непрошенного гостя. Свириду даже стало немного легче, ибо это был первый из троицы, по имени Сава, молодой на возраст мужик, но в душе словно проживший уже половину жизни, если не всю ее. Из всех трех он был наиболее серьезным и ответственным. — Ух, Свирид! Сколько лет, сколько зим! — приветливо улыбнулся мужчина и протянул руку Голохвостому-младшему. — Якими долями в таку рань, Свирид Батькович? — Якого ж доброго ранку, друже Сава? — тяжело вздохнул Свирид и с размаху хлопнул своей рукой в его ладонь. — Что такой хмурной с самого утра? — искренне удивился Сава, явно не понимая причину, отчего Голохвостый-младший не в духе. — Да вот объяснить тяжко, сердце сразу колоть начинает… — сознался Свирид, отводя свой опечаленный взгляд от товарища. — Петро и Микола дома? — Звичайно дома! — радостно воскликнул Сава, аж раскинув свои руки в разные стороны. — В картишки рубятся, да на гитаре брынчат! Пошли уж, коли пришёл… Свирид молча кивнул головой, тем самым давая своё согласие последовать за товарищем. Конечно, Свиря бывал здесь, причём не раз, но это место по-новому нагоняло на него атмосферу жути и некой безысходности. Переступив порог своей комнаты, в ноздри Свирида резко ударил запах старины и пыли: сама комната действительно была стара и неухоженная, старые кровати, мебели почти не было… лишь по центру на расстеленной медвежьей шкуре расположился старый и потрепанный временем круглый дубовый столик. В комнате было пыльно, куча старых сундуков и чемоданов были распиханы по углам комнаты, а рядом с дверью был исцарапанный шкаф с побитыми зеркалами. На одном из подоконников творился полнейший кавардак! Само окно распологалось по правую сторону, рядом с которым у стены стояла деревянная резная кровать. На ней спал Микола, второй по счёту друг Голохвостого, человек весьма ветренного мышления и любитель мальчишеского дурачества. Захламлять своими вещами все принадлежащие ему закутки он обожал с большой охотой! Не редко на его подоконнике Свирид Петрович наблюдал старую керосиновую лампу, что скромно прижималась чуть ли не к самому стеклу, полу-пустые коробки со спичками, парочка стареньких икон, пепельницу и бритву. Неряшливый джентельмен не особо прикладывал руку к уборке, впрочем, как и вся дурная компашка Голохвастого. Они были не теми, кем всегда считал их наивный Свиридко… Свиря осматривал комнату, словно в первый раз, и тут ему бросились в поле зрения ещё оба товарища — Петро и Микола. Оба спокойно играли себе в карты, даже не замечая присутствия гостя, они были увлечены игрой… Петро был человеком рассудительным, как и Голохвостый, троица тоже работала на базаре, тем самым пытаясь заработать себе на жизнь и обеспечить себе очередную шумную гулянку! Петро Архипович был человеком толковым и никогда не болтал лишнего в присутствии своей или чужой компании. Многие называли его авантюристом, поскольку он всегда придумывал ухищрённые способы по-быстрому заработать много денег. Вот так сразу! Чтоб безо всякого труда!.. Был человеком среднего роста, свои длинные русые волосы он всегда любил заплетать в длинный хвостик, пряча свою искусную шевелюру под чёрным котелком. Петро всегда одевался в серый клетчатый костюм, взгляд его всегда был то ли сосредоточенным, то ли грозным, что и подчёркивали его тёмно-карие глаза. — А вот тебе дама, король и туз в придачу! — тихо хохотнул Петро Архипович, ловко кидая в небольшом свете от керосиновой лампы свои карты одну за другой на стол перед легкомысленным Мыколой. — Что же, глубокоуважаемый Мыкола Васильевич, очередная партия в мою пользу! Пари надо выполнять, поэтому… — он сделал небольшую паузу. — Следующая пьянка абсолютно за твой счет, горилка, сало, помидоры, огурцы, яйцы сами себя не купят! — Да тебе просто повезло! — досадливо пробурчал Мыкола, кинув карты на стол. — Тебе все козыри попали с самого начала! — Учись проигрывать, друже! — рассмеялся Петро, поглаживая свою аккуратную бородку без бакенбард и густые длинные усы. — Благо, мы не на гривны играем. — Эй, картежники! — громко прикрикнул Сава Афанасьевич. — Хватит играть, глядите, кто к нам заявился с утра пораньше! Мыкола и Петро неохотно повернулись, надеясь сказать Саве пару соответствующих слов, ибо прерывать игру в карты очень нехорошее дело, но они потерялись на половине пути, ибо Сава и в самом деле был не один. — Доброе утро, Свирид Батькович! — поприветствовал Мыкола и, вскочив из-за столика, подбежал к Голохвостому-младшему и крепко-накрепко обнял его, да так, что Свирид чуть не упал. — Что-то сегодня ты к нам рано пришел! — Эй, осторожнее! — воскликнул Голохвостый-младший, шатаясь и стараясь не упасть. — Ничего не рано, балда! — ворчливо отозвался Петро, так же встав и направившись к гостю. — Кто рано встает, тому Бог-Господь подает! Хотя ты даже и не молишься ему толком! — он подождал, пока Мыкола отойдет, после чего с размаху схватил ладонь Голохвастого-младшего и пожал еë, энергично тряся. — Проходи-проходи, Свиридко, располагайся, мы же все свои! — Петро приглашал Свирида, как дорогого гостя. — Рассказывай, друже! Троица мгновенно обступила Свирида Петровича, они были неописуемо рады приходу молодого цирюльника. Тот же в свою очередь был одновременно растерян и подавлен, ведь не знал, как бы ему лучше начать разговор. Микола, что был всегда ветреным и легкомысленным, с глумливо-радостной улыбкой на лице преподнёс Свириду Петровичу старый табурет. Мыкола был вторым по счёту товарищем Голохвостого, и, пожалуй, из всей их шайки, он отличался своей наивностью и задорным ребячеством. Был всегда бодр и не редко шёл на ухищрённые авантюры. Рыжеволосый и всегда в приподнятом настроении, Мыкола Васильевич был ещё и набожным, однако нередко нарушал законы божьи. Одевался сей джентельмен в идентичный клетчатый костюм, вот только если Петро предпочитал серые тона в одежде, то Микола всегда щеголял в зелёном пиджаке и салатовых штанах. Сава же, в отличие от всей этой компашки всегда был неприметным, его лицо покрывало белило, он неспроста скрывал под гримом свою беду… Чёрный котелок, тёмно-фиолетовый пиджак с полосатыми брюками — вот тебе и панычи! Да только все они были помешаны на лёгкой и беззаботной жизни, в том числе и на деньгах. Сев на табурет, Свирид Петрович тяжело вздохнул. Ему было больно говорить об этом, но поделиться своим горем со своими единственными друзьями он всё-таки хотел. — Я не знаю, как бы это лучше так сказать, но. — тихо замямлил Голохвостый, барабаня своими пальцами по коленям. — Буквально пару минут назад скончался мой отец, и теперь из близкого окружения у меня остались только вы… Мои верные друзья. Услышав новость о том, что старый Голохвостый умер, троица ошарашенно стала перекидываться взглядами между собой. В комнате повисла гробовая тишина, даже Свиря вздыхал как-то очень тихо, вероятно, почитая память отца. — А от чего скончался?! — с ошарашенным любопытством задался Мыкола, резко тряся рукой перед Свиридом Петровичем. — Туберкулёз… — опечаленно отозвался тот, вновь стараясь не заплакать. — Погоди! А про-про н-наследство он шо-то тебе говорил?! — с интересом спросил Сава, надеясь, что старый Петро не поскупился завещать своему единственному сынишке кругленькую сумму денег. Свирид Петрович даже немного нахмурился, ругая в мыслях своих друзей за подобный каверзный вопрос. Только вот как им ответить касаемо приданного, что оставил ему отец? Та настойчивость, с которой спрашивал Сава про наследство покойного батьки Свирида, уже не нравилась ему. — Д-да, он… Оставил мне кое-что… — тихо, но отчетливо произнес молодой человек, стараясь оставаться более-менее спокойным. — Ну скажи, друже, скажи нам! Что он тебе завещал? — стал спрашивать его Сава с невероятным интересом и странным блеском в глазах. — Ц-цирюльню, теперь я ее владелец… — неуверенно пробормотал Свирид. — И еще пять… Пять тысяч… Рублей… — Вот это да! — Одновременно воскликнули Сава, Мыкола и Петро. — Богатым у тебя был батько, друже! Да ты богач, однако! С такими деньгами хоть куда! — Да, но… Это все на черный день! — ответил Свирид, не понимая восторга своих друзей. — Да какой черный день? — искренне удивился ветреный Мыкола. — У тебя же дела идут хорошо, возьмешь и построишь себе великолепную усадьбу, будешь только сидеть на балконе и горилку попивать да сало кушать! Поверь, все моментально образуется! — Все может быть… — сосредоточено произнес Свирид. — Надо всегда быть настороже! — Пять тысяч… Пять тысяч рублей! — продолжал говорить пораженный Мыкола. — Тебе с такими деньгами вообще ничего не грозит! — Знаю. Однако всё же я поберегу эти деньги, так как батьковская цирюльня в запущенном состоянии… — индифферентно промолвил Голохвостый, пытаясь вразумить своих друзей-гуляк. — Да и счета оплачивать надо, а Оська сейчас стал требовать большую плату! За аренду помещения, процент от дохода, и прочие прелести жизни. — Ой, да с такими деньгами ни один Оська тебе не страшен! — вмешался Петро, откидываясь на спинку стула. — Теперь с такими деньгами гулянки можно устраивать хоть каждый день! — И теперь можно себе ни в чём не отказывать! — подал свой голос Сава, — Чимпанское первого класса! Дорогие деликатесы и шикарные барышни, одетые во всё заграничное! — ПРОСТО КОНФЕТКА МОНПАНСЬЕ!!! — заверещал на всю комнату Мыкола, от чего тут же получил заслуженного Петровского подзатыльника. — Не горлань ты так! — рассердился Пётр, укоризненно зыркая на своего не особо разумного товарища. — Да я же вам уже сказал, что эти деньги я вложу в цирюльню! Никаких гулянок не будет, я уже пожалел о том, что ляпнул вам за эти пять тысяч рублей! — взъелся Свирид, пытаясь показаться грозным. — Вам лишь бы погулять и напиться. А у меня горе случилось! Не хотите посочувствовать мне, то и не надо. Молча поднявшись с табуретки, Свирид Петрович неспешно направился к выходу из их комнаты: — КУДА ЖЕ ВЫ? СВИРИД ПЕТРОВИЧ?! — ошарашенно вопросили все трое, даже привставая со своих мест. — К похоронам надо готовиться! — зло выпалил Голохвостый, обижаясь на слова своих друзей. — К попу зайти надо, у гробовщика я ещё не был, а столько предстоит ещё работы… Свирид вышел из комнаты друзей и направился к выходу этого темного барака, причем таким быстрым шагом, словно увидел нечто страшное, наподобие мертвого тела. — Шампанское, деликатесы, барышни, гулянки, тьфу! — досадливо пробурчал молодой человек уже на улице. — Даже посочувствовать мне нормально не могут! Эх, ни о чем не думают, им бы только гулять, пить и веселиться на все деньги! Голохвостый-младший вышел со двора барака и пошел знакомой дорогой к батюшке в церковь. Традиции православной веры все же необходимо исполнять, ибо суеверный народ с легкостью распустит всякие ненужные слухи и сплетни. А все это Свирид Петрович не мог терпеть, даже несмотря на свою мещанскую принадлежность. — Ну что же, Свирид Петрович, давай, бери себя в руки и начинай жить дальше! — подбадривал вполголоса себя молодой человек. — У тебя все получится, самое главное — ничего не бояться и идти вперед! Выйдя на длинную улочку, мужчина огляделся по сторонам. Солнце уже во всю сияло в небе, а на улице появились первые прохожие. По брусчатке вовсю разъезжали телеги, повозки и фоетоны. Трамваи громко стучали своими колёсами об железные рельсы, город наконец-то проснулся. Свирид хотел было проехаться на трамвае, однако его карманы были пусты. Мелочи никакой не было, нынче проезд был дорогим — аж десять копеек! Вот поэтому на трамваях всегда разъезжала только элита и те, кто действительно мог себе позволить такую роскошь. — Вот же досада, совсем мелочи нету. — расстроился Свиридко, шарясь по своим карманам. — Придётся мне идти пешком до церкви… Голохвостый-младший неспеша шел по чистым и просторным улицам Киева. Все же дворники, исполняющие свою работу, были мастерами своего дела и благодаря именно им этот славный город с более чем тысячелетней историей выглядел невероятно чисто и в чем-то даже удивительно. Вовсю ездил разнообразный транспорт в лице телег, фаэтонов и прочих повозок на живой тяге, а именно лошадях. А сам Свирид был очень опечален, если не расстроен окончательно. Все же смерть единственного близкого человека, а именно его батьки, сильно выбила из колеи и без того впечатлительную и тонкую натуру молодого человека. Свирид Петрович все шел и шел, пока в его взор не попала огромная белоснежная, сияющая своим золотым куполом церковь. Святой Дом. Место, где Господь-Бог был доступен своим Божьим сыновьям и дочерям, где прощались все грехи и недостатки любого. И пусть многие молились вне этого Святого Дома, но все же церковь всегда собирала народ, иногда и полное помещение. Сам же Свирид являлся, так сказать, посредственным верующим и не потому, что якобы не верил в самого Бога, а потому, что больше был занят своими мирскими делами и заботами. Остановившись перед высокими и крепкими мраморными ступенями, молодой человек поднял правую руку, неспеша перекрестился, произнес в душе молитву «Отче Наш» и, поднявшись по ступеням, раскрыл тяжелую деревянную дверь под звенящий колокол, который зазвенел очень вовремя, словно дожидаясь Свирида Петровича — раба Божьего. Переступив порог церкви, мужчина сразу почувствовал некое облегчение. Света в помещении было настолько много, что, казалось бы, как будто Свиридко и сам попал в Рай. Распесные иконы красовались на всех сиенах Божьего храма, радуя глаз прихожан. Золотой иконостас стоял в самом дальнем углу церкви, где обычно венчали молодые пары, либо же отпевали покойников. — Всё такое… спокойное… — тихо шепнул Свирид Петрович, боязно осматривая церковное помещение. — Жить праведно трудно, но от того и душе легче. М-да… Царство тебе небесное, батько. Покойся с миром. С этими словами цирюльник, как и положено, перекрестился дрожащей рукой три раза. Ноги стали незаметно подкашиваться, а самого Свирида невольно бросило в жар. — Здравствуй, сын Божий! — послышался чей-то мягкий и добрый голос. К Свириду Петровичу неспеша вальяжной походкой подошел священник в черном одеянии, чье доброе и праведное лицо украшала невероятно огромная борода. — Какими судьбами тебя сюда занесло, в храм нашего Господа Иисуса Христа? — Святой отец… — У Свирида все еще подкашивались ноги, а от волнения его голос и вовсе запинался. — Я… У меня… Великое горе… Сегодня рано утром скончался мой… От-отец Петро Голохвастый. Я хочу… Чтобы вы его отпели и благословили на жизнь вечную… Там… — Трясущей рукой Голохвастый-младший показал дрожащим указательным пальцем наверх, намекая на царство Божье. — Ох, сочувствую твоему горю, молодой человек. — Святой Отец крепко обнял молодого человека, который был вне себя от горя. — Что же, видит Господь, который прощает нас и все наши грехи, что хорошим человеком был твой отец. От чего же он умер? — Ч-чахотка… — как-то неуверенно, запинаясь, произнес Свирид. — От болезни, значит… — задумчиво произнес священник. — Что же, суровое было испытание на его долю… Будем отпевать и помолимся за него Господу нашему, чтобы Царство небесное было открыто ему и всем… Нам. — Скажите, пожалуйста, отец Василий, сможете ли вы отпеть моего отца завтра? — с некой надеждой в голосе вопросил юноша, надеясь, что сумеет провести похороны завтра днём. — Просто, хочу провести его похороны завтра. Я так больше не могу… Я лишился единственного близкого для меня человека! А мои друзья даже не поддержали меня… — Даже мой сын? — осторожно спросил Василий, стыдясь за своё чадо. — Даже ваш сын… — расстроенно ответил Свиря, опуская голову вниз. — Вот же… Ух я его… Я его как! — отец Василий помахал своим кулаком в воздухе. — Такого от своего сынка я, конечно, не ожидал… А ведь я его так много учил не быть равнодушным, быть добрым и сострадающим! А ему только что веселиться в этой жизни да пить на гулянках! Поистине он грешит очень много… — Ничего, отец Василий, всякое… Всякое бывает в этой жизни… — тихо пробормотал Свирид с опущенной головой. — Понимаешь, сын мой, всякое-то всякое, в этом спору нет, да только сердце отцовское болит за моего Мыколу! — отец Василий положил руку на сердце. — Он ни о чем не думает, а только веселится и пляшет, только это он и умеет! Не хотят люди жить по закону Божьему… Грустно, сын мой, очень грустно! Что же, найдется ли у тебя 5 рублей за мои… Услуги? — К-конечно, найдутся, Святой Отец! — воскликнул Свирид. — Ну вот и славно, сын мой. Встречаемся завтра днем, там ты как раз и успеешь заказать для отца гроб и позаботиться обо всем остальном. — Несомненно, отец Василий! — тихо ответил Голохвостый-младший и медленно направился к выходу из церкви. День обещал быть насыщенным. Покинув приделы Божьего храма, Свирид Петрович направился прямиком на базар. Дел было у него по горло, ибо надо было готовиться к похоронам отца! Сердце молодого цирюльника болело, кололо от боли и одиночества, от такой несправедливой жизни! Понимая, что это неизбежно, Свирид Петрович Голохвостый отправился напрямую к гробовщику.