Под яблоней

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      — Санни.       Мягкий полушёпот с завораживающим тембром, от которого без ума все женщины в селении, и убийственная нежность в каждом звуке и вздохе. Потому что сердце замирает каждый раз, когда он видит Сана в своих владениях.       Чан старается изо всех сил не пялиться, хотя это у него не выходило ни разу с момента знакомства, не выходит и сейчас. И имя, это имя одновременно упрямо не гнущееся на корейском и солнечное и сияющее на английском. Имя каждый раз щекочет язык привкусом молодого сидра. С Саном не выходит как-то иначе. Всегда полушёпотом и с трепетом.       Сан его вряд ли слышит, но голову поднимает, наверняка от грохота непослушного сердца. Чан прижимает руку к обнажённой груди и думает, что в чужих глазах выглядит по-идиотски. В одном комбинезоне на голое тело, со спущенной с плеча одной лямкой, в соломенной шляпе и резиновых сапогах цыплячьего оттенка.       Тёмные с необъяснимой поволокой глаза внимательно следят за ним, пока Чан, отставив лейку в сторону, медленно подходит к раскидистой яблоне. Соседи не раз советовали спилить её, но Чан залечивал трещины на коре, обрезал и ухаживал за деревом, которое было едва ли не одного возраста с покойными родителями и всегда радовало как густым цветением, так и мощным урожаем из года в год. У Чана сводит дыхание, когда он видит одетого в одни лишь тени листвы Сана.       Справиться с дыханием не выходит, и он замирает, глядя на смуглую кожу, обласканную как солнцем, так и тенью. Сан едва заметно улыбается, наблюдая за ним из-под полуприкрытых век. Чан стягивает сапоги, наступая носком на пятку, ступает на нагретую от солнца траву и с трепещущим сердцем подходит к расстеленному пледу. А потом и вовсе едва не падает, приземляясь на бок рядом с так и не шелохнувшимся Саном.       — Ты…       —Я…       Зачем озвучивать то, что происходит, если всё ясно и без слов? Всё шло к этому, просто Чан не мог набраться смелости, чтобы хотя бы коснуться. Зато Сан либо умеет читать мысли, либо Чан такой дурак, что аж светится, и давным-давно спалился. Во рту пересохло давным-давно, и Чан облизывает губы рваным движением, ощущая чужое дыхание на щеке.       Запах Сана кружит голову. Так пахнет ночь и солнце одновременно. Сан стискивает пальцы его руки, лежащие рядом с его грудью, изрисованной тенями яблоневых листьев. На короткое мгновение хочется выдернуть руку и отстраниться, но вместо этого он впивается пальцами в обнажённое плечо, чтобы не отпускать и не позволит уйти в тот момент, когда губы сливаются в порывистом и долгожданном поцелуе.       Чан соврёт, если скажет, что не мечтал об этом едва ли не с первого дня знакомства. Но реальность превосходит все ожидания. Губы Сана мягкие, податливые и пахнущие яблоками. На вкус такие же сладкие и манящие, удержаться просто невозможно. Чан наваливается сверху, обжигаясь обнажённой кожей о чужую, пока горячие пальцы тянут бретельку с его плеча, оставляя больше простора для прикосновений. Сан накрывает ладонью его затылок, зарывается пальцами в тугие завитки, впивается почти до боли, притягивая к себе, а Чан едва не стонет от сладких мурашек удовольствия. Сан куда лучше любой затаённой фантазии. Чан тонет в затапливающем его естество желании и необъяснимом чувстве принадлежности.       Низ живота тянет, скручивает узлом. Чан протяжно выдыхает, оторвавшись от чужих губ, утыкается носом в крепкую шею, стараясь перебороть всколыхнувшиеся внутри мысли о том, что всё это неправильно, что их могут заметить, что пойдут слухи. Но родившаяся в его сердце жажда должна быть утолена, иначе он сойдёт с ума.       — Что-то не так? Ты против? Я всё неправильно понял? — сыплет вопросами Сан, а Чан вместо ответа сжимает его бока, обжигая поцелуем ключицу с теневым отпечатком яблоневого листа.       —Ты так прекрасен, господи, ты так желанен, словно оазис посреди пустыни.       Чану жарко и тесно, но хочется ещё жарче и ещё теснее. Сан касается губами его уха, коротко кусает мочку, а потом Чан стонет громко, захлёбывается дыханием от неожиданности, когда его напряжённую плоть бесстыдно сжимают сквозь ткань. Сан дарит ему удовольствие сладкое и такое восхитительное, что все звуки и мысли уходят на задний план. Чан впивается в приоткрытые губы поцелуем и молит небо, чтобы эта горячая сладость никогда не заканчивалась. И всё, на что хватает затуманенного желанием мозга, это отвечать лаской на ласку и удовольствием на удовольствие.       В какой-то момент на Чана наваливается тьма, и он отстранённо думает, что его вырубили метким ударом черенком лопаты по затылку. Но вскоре вместо грохота в ушах он слышит птичьи напевы и ощущает нежные поглаживания по взмокшей спине. Чан приподнимается на локтях и смущённо прикрывает глаза. Сан смотрит на него, обжигает завораживающим взглядом, а потом обхватывает ладонями его лицо и вынуждает посмотреть на себя. Сладкая истома дрожит в теле будто тронутая пальцем струна.       — Не жалей ни о чём. Если ты боишься слухов, я уйду.        — Останься, — шепчет Чан, собирая губами тени листьев на смуглой коже, что слаще акациевого мёда.