***
В следующий раз он нос к носу встречается с землёй в среду: точно по расписанию, второй нечётный день недели, одиннадцать тридцать семь. Вообще занятие началось в половину, и он, Годжо, даже не опоздал. Просто пять минут ушло на чтение нотаций, две — на попытки, пока его не превратили в главного конкурента вагю, уклониться и дать отпор. Но все тренировки с Шиджеру начинались, проходили и заканчивались одинаково. Рано или поздно всё сводилось лишь к одному: его лицу, оставляющему красный след на песке. Нет, серьёзно, этот мудак специально? Мстит ему, потому что сам мордой не вышел? Сатору кое-как встаёт и стирает кровь с подбородка. Быстрое небрежное движение не помогает вовсе: тонкая содранная кожа тянется за рукавом, скатывается в розово-белую трубочку, неприятно саднит там, где ещё крепится к лицу. Он ойкает, отрывая её, чувствует, как кровь начинает бежать сильнее, и смотрит на Сёко. В этот раз она одна, сидит на низкой лавке, печатая что-то в телефоне. Наверняка зовёт Сугуру посмотреть на очередное прилюдное избиение. Одноклассница улыбается, подтверждая догадки. Сигарета в её губах задирается и норовит вот-вот выпасть изо рта. — Ты там поосторожней, — обращается она к Сатору, — или побыстрее. Мне выезжать в час. Если не успею подлатать тебя, то будешь ходить таким до следующей пятницы. Конечно же, каждый раз в порядок его приводит именно она. «С такой способностью мне не грозит рак лёгких»-сан. «Единственный носитель столь мощной обратной техники за последние тридцать лет»-сан. «С тебя тысяча йен, если не хочешь, чтобы я оставила шрам»-сан. Иери Сёко — ещё один золотой ребёнок в их драгоценной троице. А старый мудак крошит их, как просроченные шоколадные монеты в тонкой позолоченной фольге. — Тебя поднять? — тень возвышается над ним символом опасности. Он, Сатору, — кролик, увидевший, как трава под ним темнеет, очерчивая контуры пикирующего сокола. В борьбе за жизнь он вскакивает резким рывком, не даёт себе времени, чтобы сориентироваться в пространстве, кидается на противника. Замахивается для удара — и сразу же налетает на мастерски подставленный кулак. Серьёзно, этот мудак даже не бьёт его: просто вовремя вытягивает руку, позволяя самому налететь на неё, как птицы насмерть налетают на безграничное небо в отражении небоскрёба. — Ты её хоть при падении активируй, — лениво говорит старый козёл, когда Сатору вновь бороздит носом просторы тренировочного корта. Он — местный Христофор Колумб, спешащий прорубить шаманскому обществу окно в мир боли, страданий и унижения. — Как будто это так просто, — Сатору сипит, растирая кашу из грязи и обрывков собственной кожи по лицу. Но к совету прислушивается: при очередном полёте с последующим немягким приземлением у него получается активировать бесконечность в последний момент. — О! — он неверяще-удивлённо пялится на застывшую в паре сантиметров от лица землю и через боль растягивает губы в улыбке: — Получилось! И прямиком за этими словами — Сатору даже подняться толком не успевает — на него обрушивается очередной удар. — Покрывай всё тело, — пауза ровно для того, чтобы мысленно сказать «идиот». — Ты бы уже умер. Ты оставил врага за спиной. «Я оставил мудака за спиной», — эти мысли, как и сказанные мужчиной слова, достигают его при новом падении. Сатору летит кубарем, перед глазами всё плывёт, и у него нет ни шанса активировать бесконечность в таком состоянии. Именно поэтому его маленькое путешествие «Дальняя граница корта — Ближняя» сопровождается ободранными локтями, ладонями, лицом. Он готовится с грохотом влететь в натянутую металлическую сетку, но тормозит чуть раньше. По инерции тело дёргается вперёд, и нос упирается в блестящие лакированные туфли. Так. Либо ему отбили голову до состояния полуобморочного бреда, либо только сейчас заявившийся Сугуру решил поразить всех своими новыми туфлями на каблуках. Честно говоря, Сатору не знает, что из этого хуже. — Эй, ты как? — голос из поднебесной над головой обеспокоенный и любопытный одновременно. У него нет сил даже оторвать лицо от земли, и поэтому он довольствуется тем, что есть: тонкими щиколотками в плотно прилегающих белых носках, лакированному блеску на идеально-чёрной поверхности туфель. Кто-бы-то-ни-было над ним медленно опускается, и он видит стройные ноги, открытые бледные бёдра, обтянутые короткой форменной юбкой. Всевышний, только бы это действительно не оказался Гето. Он согласен на сотрясение. — Ты там живой? — на бесконечный песок перед его глазами опускаются кончики волос. Длинные и густые, они кажутся расплавленным солнцем, стелящимся по грязи и пыли рядом с его лицом. Ощущение собственного тела постепенно возвращается, и Сатору заставляет себя посмотреть, что же за воплощение мирского милосердия снизошло до него. Девчонка. Иностранка. Прежде ему незнакомая, но в форме колледжа, она сидит на корточках прямо у его лица и смотрит своими ненормально огромными глазами туда, где раньше была кожа. — Помощь нужна? — этот вопрос заставляет нахмуриться, и Сатору мысленно велит себе перекатиться с бока на живот, упереться в землю ладонями, попробовать подняться. У него едва ли получается выпрямить руки, а девчонка всё смотрит и смотрит на него, словно его нелепые попытки казаться менее жалким могут быть настолько интересны. — Ты не переборщил, а? — в её словах совершенно нет акцента, но вопроса всё равно не понять. Он облизывает лопнувшую губу, ведёт языком по осевшей на зубах слизи из крови и песка, хрипит: — Что? Но девчонка не отвечает. Она даже не смотрит на него: взгляд направлен в сторону, где остался старый мудак. Приближающийся шорох шагов даёт понять, что сволочь неторопливо направляется к ним. Класс, Сатору только и не хватало, чтобы его отчитали перед новенькой. Новенькой же, верно? На старшекурсницу она никак не похожа. Скорее уж на ту, кого доберут в группу к первогодкам. — Не пробовал быть аккуратнее? — в её голосе сплошь укор и замечания. И она — сумасшедшая! — обращается к Шиджеру. Сатору давится воздухом и закашливается. Во все глаза смотрит на незнакомку. Она труп. Если ей не хватает ума понять, что человек вроде наставника не будет делать скидку ни на возраст, ни на пол, то тут уже никто не поможет. Но, вопреки всем ожиданиям, мужчина не делает совершенно ничего. Он останавливается в паре шагов от них, и теперь его тень пожирает девчонку. Он стоит, скрестив на груди руки, не отчитывает и не пытается пнуть его ногой по спине, чтобы лишний раз напомнить о важности бесконечности. Вместо этого старый мудак спрашивает: — Как добралась? — притягивает новенькую к себе и — Сатору не верит своим глазам — улыбаясь, целует её в макушку. Сёко бы лучше сфоткать эту картину, иначе им никто в жизни не поверит. А девчонка смеётся заливисто и звонко. Смахивает слезинки в уголках глаз и на смеси японского и какого-то непонятного языка говорит, как скучала. Сатору давится воздухом уже дважды, в горле застревает вопрос: «Как можно скучать по такому?» Но он, разумеется, молчит. Лишь заставляет себя встать на ноги и смотрит во все глаза на представшую перед ним картинку. — От мамы привет, — говорит незнакомка. — Я привезла сувениры. Она поворачивается и кивком указывает на него: — Зачем так жестоко? И — Сатору не может поверить своим ушам — старый мудак едва ли не оправдывается. — Это Годжо Сатору, — говорит он так, словно одно лишь его имя должно давать карт-бланш на регулярные побои. Но девчонка, судя по всему, всё понимает. Сатору довольно оскаливается: разумеется, как тут не понять? Она смотрит на него во все глаза, и он готовится выслушивать восторженный лепет. Возможно, даже признания в любви. И он готов принять и то, и другое. От такого нельзя отказываться: девчонка — настоящая красотка. Им, красавцам, стоит держаться вместе. Но самым великолепным во всём этом обещает быть лицо старой сволочи, когда признание будет озвучено. Однако вместо восторженных возгласов новенькая отвешивает ему лишь словесную оплеуху: — Годжо Сатору? Твой ученик? Ты говорил как-то раз. Вроде бы.***
Её зовут Лилиан Марлен. Не Ририан, не Марурен, не какие-либо другие производные. Она метиска, от и до походящая на гайдзин: от угрюмой отцовской физиономии ей, благо, ничего не досталось. Акцента у неё нет, потому что она почти всю жизнь проторчала в Японии. Мать — та самая безумная женщина, залезшая с мудаком в одну койку — француженка, однако Лилиан никогда не была в Париже и понятия не имеет, чем mur отличается от mûr. Зато недурно тараторит на шведском, поскольку всё та же мать, явно опомнившись, развелась со старым придурком и переехала в Стокгольм. Её зовут Лилиан Марлен, и Сатору искренне не понимает, почему она затравленно смотрит на него каждый раз, когда он обращается к ней по имени или фамилии. Всё ведь правильно — Ририан Марурен — он даже не кривляется. И вообще он — сам Годжо Сатору — действительно пытается быть дружелюбным. Не подшучивает, не ёрничает, не смотрит с высоты своей силы и возраста. Даже сам пытается начать диалог. Когда он в первый раз догоняет Ририан по пути к студенческим общежитиям, то говорит с ней об их волосах. Бросает нелепое «У меня они тоже светлые из-за проклятья» и смотрит, ожидая хоть какой-то реакции, а девчонка лишь скованно улыбается и непонимающе переспрашивает: «Что?» Позже, когда он делится произошедшим с лучшим другом, Сугуру смеётся над ним. Передразнивает, комментирует, говоря, что для нормального диалога он начисто забыл объяснить, что имеет в виду, и не сказал с десятка два нужных слов. В следующий раз Сатору пользуется советом: ловит Ририан у выхода из учебного кабинета и, подпирая стену плечом, как делают самые крутые парни в самых крутых фильмах, говорит: — Про волосы. У меня они белые, из-за проклятой энергии. Обычно цвет меняется лет в пять, когда в ребёнке пробуждается техника, но со мной иначе. Вот. И диалог, наконец, клеится, но позже Гето вновь смеётся над ним: — Спустя две недели! — обычно спокойный, он на этот раз не может сдержать эмоций. — Две недели! Ты не пробовал поговорить с ней об этом раньше? Сатору не понимает, что сделал не так: ему же ответили. Вот только Ририан опять выдавливала улыбку, стоило только называть её по имени. Может, не любит формальности? В следующий раз, учтя все ошибки, он обращается по фамилии: кричит через всю тренировочную площадку «Марурен!» и идёт к ней, чтобы увидеть всю ту же неловкость на лице. Да что с этой девчонкой не так? Он садится рядом. Несчастная старая скамейка скрипит под весом трёх человек, Ририан жмётся к сидящей с другой стороны Сёко, тянет губы в приветливой улыбке, и он со всем своим обаянием улыбается в ответ: — Отлично выглядишь. Иери давится сигаретным дымом. Ририан смотрит на него своими невозможными глазами так, что почему-то становится неловко. — Чего? — как ни в чём не бывало, спрашивает Сатору, а потом его накрывает ставшая привычной тень, и вместо трогательного девичьего ответа раздаётся: — А ну отодвинулся от неё, — он никогда не претендовал на звание пророка, но голос свыше будто бы обещает одно: после сегодняшней тренировки Сёко придётся собирать его по частям. С Ририан, несмотря на все его гениальность и старание, диалог никак не клеится. И самое худшее в этом даже не факт самой неудачи, а то, что с Сугуру — этим приторно-сладким, раздражающе-спокойным лучшим другом — они моментально находят общий язык. На него она не пялится неловко-затравленно, не пытается неискренне улыбнуться. Да даже мудак-Шиджеру не хмурит физиономию, когда возле его святой дочурки ошивается эта пародия на праведность и благоразумие. Сатору застаёт их везде: в тени навеса у дальнего тренировочного корта, в беседке недалеко от учебных залов, в кабинете, усевшихся с обеих сторон крохотной парты и что-то оживлённо обсуждающих. — Йо, Сатору! — Гето улыбается, приветствуя. Тянет третий стул поближе, молча предлагая присоединиться. Ририан машет, рассматривает с любопытством. — Привет, — он лениво тянет слово и засовывает руки в карманы. Тянет и их. — Что делаете? — Ририан рассказывает про свою технику. Тоже световая, как у наставника, — Сугуру хлопает по пустому сидению, приглашая. — Давай с нами, тебе понравится. — Ну, если Ририан не против, — не дожидаясь ответа, он разваливается на стуле. Косится на девчонку и, разумеется, видит всё ту же фальшивую улыбку. Ну, приехали. Весь рассказ Сатору сидит с постным лицом и жалеет, что вообще пошёл искать эту парочку. — Ничего не хочешь мне сказать? — этот вопрос задаёт ему Сугуру, когда Ририан, сославшись на посиделки с Сёко, сбегает из кабинета. Годжо тогда провожает её взглядом дольше, чем положено, и слишком подозрительно для того, кто смотрит на просто новенькую. — Ничего, — недовольно бормочет он себе под нос. Молчит, не выдерживает, спрашивает: — Вы встречаетесь? Лицо друга в этот момент — то, что действительно стоит сфотографировать и разослать всем обитателям колледжа. Лилиан и её мудаковатому папочке — в первую очередь. — Ты чего… — начинает Сугуру, и Сатору готовится услышать вопрос, как же он, такой чуткий и проницательный, обо всём догадался. Но вместо этого получает: — Ревнуешь? Это слово хуже любого удара под дых. Даже того, после которого ты летишь и нанизываешься на сетку забора, едва ли не становясь вывернутым мякотью наружу манго. Сатору пытается сохранить нормальное выражение лица и думает лишь о том, что безо всяких сомнений бы выбрал десять тренировок с Шиджеру подряд вместо одного этого диалога. — С чего ты вообще взял? — он брезгливо тянет верхнюю губу к носу, вальяжно откидывается на спинку стула, приподнимает бровь в вопросительно-ироничном выражении. Он — само равнодушие. Живое воплощение асексуальности. Высшее существо, которому чужды мирские эмоции. — Да ты краснеешь каждый раз, когда она появляется в поле зрения, — Гето намертво разбивает его идеальный образ холодного отстранённого красавчика-одиночки. Парень смеётся, и Сатору пытается сделать невозмутимое выражение лица, боясь даже мысленно допустить, что истинную реакцию он не успел скрыть вовремя. — Она тебе нравится. — Нет, — отрицает, не успевая сообразить, что это вовсе не вопрос. — Ещё чего. — Тогда я могу с ней встречаться? — Нет, — Сатору осекается, прикусывает язык, таращится сквозь очки. — Я имел в виду, делай, что хочешь. Гето вопросительно смотрит на него, и в его взгляде столько понимания и укора одновременно, что Сатору напрочь лишается вживлённых в ДНК наглости и бахвальства. Он сдаётся: — Почему она реагирует на меня… так? — Это не вопрос — поднятый белый флаг, руки за головой, признание поражения. У Сугуру вид, словно он лично придумал Сфинксу все его загадки. — Имя, Сатору, её имя. — Что с ним? — Её зовут Ририан, а не Ририан, — над ним явно издеваются. Он не слышит никакой разницы. — Она из Европы, там другой звук. — Чего? — Это как в английском, — Гето придвигается, наклоняется ближе и говорит громко и чётко: — Там «Л», а не «Р». Как в “language”, как в “letter”, как, — он улыбается, — в “loser”. Сатору смотрит на него во все глаза. Он понял. Кажется.Лилиан Марлен. «Л», как в «fail» — провал.
Она живёт в женском общежитии: двадцать метров от того, где поселился Сатору, третья дверь от начала, через одну от комнаты Сёко. По выходным Ририан — он хмурится, пытаясь подставить «Л» в правильные места — уезжает к себе домой, поэтому, чтобы пересечься с ней, надо идти в будни. Разумеется, во вторник или четверг, когда злобная скотина не появляется в колледже. И Сатору набирается смелости лишь через неделю. Весь вечер понедельника крутит в голове английские слова, тихо проговаривает раз за разом «Лилиан, Лилиан, Лилиан». Когда он стучится к ней в комнату, с той стороны тихо играет музыка. Мелодия лёгкая и ритмичная, но, сколько в неё не вслушивайся, слов не разберёшь. Он вновь заносит руку, но коснуться двери не успевает: она распахивается и на пороге стоит Лилиан в лёгкой домашней одежде: мягкой облегающей майке, потрясающе коротких шортах. — Сатору? — Рилиан? — он давится этим именем, кашляет и прикрывает рот, будто бы желая затолкать неправильный звук обратно в глотку. — Лилиан, — исправляется и, видя её искренне удивлённый взгляд, набирается смелости: — Я зайду? В комнате уютно и тепло. Ноги утопают в огромном мягком ковре, по стенам бегают разноцветные зайчики от прикроватной лампы-шара. Лилиан забирается с ногами на кровать, хлопает по пледу рядом с собой, и Сатору по неясным для него причинам смущается. — Я принёс тебе книгу, — он мнётся, делает шаг назад, но заставляет себя замереть и вести себя как взрослый, мать его, парень. — Книгу? — Ага, — вытаскивает из-за пазухи «Объяли меня воды до души моей…» и, как идиот, пялится на обложку, хотя мог бы — на девичьи ноги с острыми бледными коленками. — Думаю, тебе понравится, — говорит так небрежно, словно самолично не заставил Сугуру выяснить, какое чтиво Лилиан по вкусу, а потом не потратил несколько часов на подбор лучшей книги по теме. — Спасибо, — она улыбается — искренне! —, и тонкие золотистые пряди падают ей на лицо. Сатору так цепляется за них взглядом, словно впервые в жизни остаётся с девушкой один на один. Хотя какое «словно»: единственное тесное общение с представительницами противоположного пола у него было в двух случаях: когда многочисленные няньки помогали ему одеться или же орава кузин кружили рядом ворохом цветастых кимоно. Но, конечно же, ни о чём из этого Лилиан не стоит знать. Как ей не стоит знать и о том, насколько сильно вспотели у него ладони. Сатору кладёт книгу на небольшой кухонный столик и прячет руки за спиной. Трёт пальцами о плотную ткань гакурана и молится, чтобы там не осталось тёмных мокрых следов. — Ты что-то хотел? — Лилиан подаётся вперёд, матрас под ней прогибается, а свободная майка на бретельках ползёт вниз, и он не может не смотреть. Щёки горят. Он сам горит от и до, пылает с макушки до пят. «Вот тебе и похоть», — думает Сатору, словно лишь от взгляда на то, что не скрывает майка, ему никогда не избавиться от одной из трёх ядов. Но отступать слишком поздно. Он кашляет, прочищая горло. Выпрямляется и приосанивается, прежде чем заговорить: — Ты бы не хотела… — Что ты здесь забыл? — и вновь Сатору чувствует себя кроликом. Несчастной загнанной добычей с пушистым хвостом. И вновь он мысленно пересчитывает подбородком каждую выбоину, которую оставил на корте своим лицом в прошлый раз. Он — жертва. Хозяин ситуации стоит прямиком за ним. — Ничего, — в голосе не достаёт напускной небрежности, но Сатору — хороший актёр. По крайней мере, пытается быть таковым. Он лениво оборачивается, чтобы посмотреть на невесть откуда взявшегося Шиджеру: этот оплот законов и правил не только безжалостно лупит за деньги детей, но и не стучится, заходя в комнату к дочери. — Я принёс ей книгу. Всего-то.Лилиан. Первая и третья «Л», как в «lie» — ложь.
Старый мудак бережёт свою дочь, как зеницу ока. Как Голум бережёт кольцо. Как гейша — девственность. Он появляется в колледже четыре раза в неделю, каждый из них всего на пару часов, но даже когда его нет ни рядом, ни в Токио в принципе, его аура, ужасающая и могущественная, тенью скользит за Лилиан дурным предзнаменованием расплаты. Однажды во время спарринга Сатору пытается пошутить, что видел в магазине приколов футболку для таких отцов, как он: огромная надпись «Всё, что ты сделаешь с моей дочерью, я сделаю с тобой». Сатору шутит, но когда через пару дней Шиджеру приходит именно в такой, ему почему-то совсем не смешно. Шиджеру — это сила, талант и бесконечная опасность. Шиджеру — это столп их шаманского мирка, которым Сатору только предстоит стать. Шиджеру — это человек-мораль, живое воплощение чести и справедливости, честной справедливости, справедливости чести. Однако Сатору не сомневается, что ради дочери этот мужик пошлёт всё, что было сказано до. Даже, будь он неладен, убьёт другого «Сильнейшего», если из золотых девичьих глаз прольётся драгоценная слеза. Ведь Лилиан — почти что феникс. То ли райская, то ли адская птица, слезинка которой может стоить целую жизнь. И Сатору понимает всё это, и ни что из этого его не останавливает. Лилиан — это сияющий вихрь, хозяйка магнитных бурь, вспышка на солнце, плавящая сердца. Она — свет, она — жизнь, она — всё. И она самый обычный подросток с самыми обычными подростковыми затеями. Когда её отец уходит на длительную миссию, предварительно поколотив Сатору на несколько занятий вперёд, она собирает всех в гостевом зале. Никаких визитёров в Токийском колледже нет, всё здание одиноко пустует, а комнаты для приглашённых просторные и красивые, так что им грех туда не залезть. Собираются вшестером — все второгодки и первогодки — и даже унылый и занудный Нанами соглашается присоединиться. Они устраиваются прямиком на ковре, стягивают к себе подушки и покрывала, рассыпают ворох сверкающих упаковок вокруг себя. Там сладости, солёные и острые снэки, соки, лимонады и, что немаловажно, не безалкогольные сидры. Собравшиеся болтают, смеются и, следуя лучшим подростковым традициям, в какой-то момент сходятся на том, что им просто жизненно необходимо сыграть в «Бутылочку». Сатору даже не скрывает, что эта идея — коварный и хитрый план — от и до его инициатива. Что тут поделать, гениальный мозг придумал самое подходящее применение одной из опустевших тар ещё в тот момент, когда она впервые звякнула в пакете. Правила «Бутылочки» не совсем «бутылочные»: тот, кто крутит, и тот, на кого указывает горлышко, не целуются у всех на виду. У каждой парочки есть две минуты в ванной комнате и полный простор для вольностей — они же всё-таки почти взрослые. А вот захотят ли взрослые залезть друг к другу в штаны или сойдутся на светской беседе — это уже сугубо личное дело каждого. И ещё одно правило: за каждое повторение пары та получает на одну минуту больше, и так до бесконечности. План великолепен и прост одновременно, и Сатору, выбрав стратегически самую верную позицию, садится напротив Лилиан, широко расставив колени. Это так, увеличенная зона влияния, его личное расширение территории в масштабах комнаты и игры. Но у «бутылочки» — клятого стеклянного безобразия — свои планы. За почти полтора часа игры в ванной успевают побывать: Лилиан и Сёко — дважды. Лилиан и Нанами — один раз. Лилиан и Хайбара — трижды. Он сам заходит в ванну десять раз, половину из которых — с Гето. На пятый, последний, круг, они едва ли не громят несчастное помещение своими техниками. — Подумаешь, — бросает Сатору на выходе, мастерски игнорируя, что сцепился с другом из-за шутки о поцелуе с Лилиан. Вообще конфликт возник на пустом месте: никто из них с девчонкой не целовался, и, если учесть статистику, никому не светит даже просто оказаться с ней наедине. Но даже в этом есть свои плюсы: Сатору убеждён, что никто из оставшейся троицы её тоже не целовал. С Сёко они просто подружки; Нанами слишком правильный, чтобы говорить с девушкой о чём-то, кроме погоды, расписания занятий и домашки; а Хайбара… наивный? Сатору не уверен, что такое определение подходит, но ему достаточно и того, что никто из вышеперечисленных к Лилиан не прикасался. Хотя, что уж там, он сам с ней даже в ванну не заходил. А бездушное бутылочное стекло будто бы издевается над ним. Заканчивается второй час игры, а Лилиан так и сидит не целованная, не покорённая тем, как мастерски он умеет обходиться с девушками. Когда очередь доходит до неё и бутылка, сделав несколько нетерпеливых оборотов, горлышком останавливается прямиком в его направлении, Сатору дёргается от неожиданности. Ему бы в самый раз воскликнуть «йес!», но он сдерживается. Кровь предательски приливает к щекам, уголки губ ползут вверх сами собой, но он из последних сил натягивает на лицо маску крутого безразличного парня и игриво спрашивает: — Специально в меня целилась? Лилиан молчит, Гето не может сдержать смеха, Сёко, брезгливо кривясь, тихо тянет: — Клоун. Но Сатору уже всё равно: он достиг своей главной цели и вот-вот окажется с Лилиан один на один. Убедившись, что повёрнут к оставшейся компании спиной, он притворяется, что зевает, и дышит себе в ладонь, проверяя запах. Он почти час не выпускал изо рта чупа-чупсы, так что всё должно быть шикарно. Подумаешь, фиолетово-синий язык, они не рассматривать его собрались. Когда дверь за их спинами закрывается, девушка-феникс отступает к стене, покорно складывает руки перед собой и наблюдает с любопытством и ожиданием одновременно. Сатору устраивается напротив: подпирает задницей небольшой туалетный столик, смотрит на Лилиан сверху вниз. Целовать не торопится: по правде говоря, он так и не спланировал, что будет делать, если они действительно окажутся вместе. — Что ж, — мурлычет он, наклоняя голову вбок и позволяя очкам соскользнуть к кончику носа. — Ты хоть целоваться умеешь? От этого вопроса Лилиан лишь краснеет. Её щёки пылают ярко, и вместе с золотом волос лицо кажется ожившим огоньком. — Нет, — внутри всё сжимает от нежности. Бешено колотится сердце, то ли ликуя, то ли боясь. — Тогда мне придётся учить, — он всё ещё пытается казаться крутым парнем. Достаёт изо рта чупа-чупс, кладёт его палочкой на край раковины. Делает к Лилиан первый шаг и вздрагивает от звонкого звука: конфета-стекляшка перевешивает и со звоном падает к сливу, цепляя на себя мелкие крошки и чьи-то волосы. Градус пафоса падает вместе со сладостью, но Сатору лишь ведёт плечом и небрежно бросает: — Бывает. Он подходит вплотную и наклоняется, чтобы лица были на одном уровне. Лилиан почти не двигается: смотрит покорно из-под светлых ресниц, то и дело облизывает губы, горячим дыханием обдавая лицо. И Сатору словно сходит с ума. Смотрит на неё, застыв в оцепенении. Произносит: — Не шевелись. Лилиан слушается и не слушается одновременно. Она окончательно закрывает глаза, приподнимает лицо, подставляя губы под поцелуй. Сатору таращится на них — розовые и блестящие — и понятия не имеет, что ему делать. О таком надо предупреждать заранее: знал бы он про «Бутылочку», посмотрел бы видео-туториал. Или бы спросил совета у Сугуру, проклятья его побери. Но отступать уже некуда, и он наклоняется, почти что прижимаясь лицом к лицу. Подстраивается, тянет губы, пытаясь найти чужие, и в самый неподходящий момент очки сползают ниже, срываются с кончика носа и падают между ними. Сатору рефлекторно дёргается, пытаясь поймать их налету, отстраняется, и от резкого движения Лилиан открывает глаза и смотрит на всю ту нелепую картину, что предстаёт перед ней. Хвала небесам, она хотя бы не смеётся. Из минусов: задаёт тот же вопрос, который озвучивала в момент первой встречи, когда он униженно лежал лицом в земле: — Тебе помочь? Шанса на второй поцелуй у них нет. Когда Сатору, наконец, справляется со злосчастными очками и набирается храбрости для очередной попытки, в дверь барабанят. — Ваше время истекло, голубки! Вышедшую первой Лилиан сразу встречают вопросами, словно она — мировая кинозвезда, а не девчонка, запершаяся со старшеклассником в комнате для поцелуев. Хотя вопросы вполне соответствуют теме. — И как оно? — ухмыляется Сёко. — Он что, реально осмелился тебя поцеловать? — Гето улыбается как всегда приторно-сладко, но Сатору знает, что после его ждут добрые две недели подтруниваний. Он уже готовится принять судьбу, мысленно прокручивает слова, которыми будет усмирять нескончаемый хохот. Но Лилиан, смущённо прикрыв всё ещё горящие щёки ладонями, врёт: — Конечно, поцеловал, — и добавляет: — Просто с ума сойти. Все оторопело смотрят на неё, и Годжо в кои-то веки не является исключением.Лилиан. В её имени буквы «Л», такие же, как в слове «love» — любовь.
Через пару часов они, уставшие и счастливые, разбредаются по своим комнатам. Первым уходит Нанами, за ним — Сёко, а позже и все остальные стихают и лениво перекидываются парой фраз, развалившись на своих местах. Уже два часа ночи, большинство из собравшихся пили алкоголь и теперь слишком разморены полным впечатлений вечером. Как истинные джентльмены, парни отправляют Лилиан спать, пообещав, что уберут всё сами, и Сатору, для приличия кинув мятые пледы на диван, говорит, что у него ещё есть дела. Нагнать девушку удаётся уже у самых общежитий. Он зовёт её, громогласно произнося имя от и до без единой ошибки. Лилиан. Она замирает посреди пустой, залитой лунным светом дороги и позволяет поравняться с ней. — Чтобы ты не боялась идти одна, — поясняет Сатору, словно шаман, находящийся под защитой колледжа, может испугаться темноты. Словно на девичьей ладони не лежит золотящийся шар — маленькое солнце в руках своей владычицы. Но, кажется, Лилиан рада его компании, и они неторопливо идут в полном молчании, не способные подобрать нужных слов. От места их встречи до общежитий всего три минуты пути, и когда они подходят к крыльцу, окна в комнате Сёко темнеют, отражая ночь. Они остаются совершенно одни, вдвоём. Лишь тогда Лилиан, остановившись на невысоком деревянном помосте, оборачивается. Одновременно с этим её ладонь сжимает свет — тот податливо мнётся под пальцами и разлетается на тысячи драгоценных искр. Огоньки зависают в воздухе волшебными светлячками, медленно тают, растворяясь в темноте. — Спасибо, что проводил, — она говорит так искренне, что Сатору сам начинает верить в реальность этой бутафорной ситуации. Словно они самые обычные подростки. Словно они могут бояться темноты и того, что скрывается в ней. — Спокойной ночи. — Можно вопрос? Слова срываются с их губ одновременно, и даже в полумраке Сатору видит, как девушка удивлённо смотрит на него. — Конечно. — Ты целовалась с Сугуру? — он произносит это, как погибающие шаманы произносят проклятья. Слова, которые меняют жизни. Слова, которые невозможно забыть. Как невозможно забыть и игру в «Бутылочку», и то, что в завершающий раз Гето раскрутил её так, что стеклянное горлышко указало на Лилиан. А она продолжает оторопело смотреть на него. Слегка наклоняет голову вбок, как ребёнок, рассматривающий необычную зверушку за магазинным стеклом. — Ты ревнуешь его ко мне или меня — к нему? Сатору вспыхивает от этого вопроса. Как она может шутить в такой ситуации? Он едва ли душу ей не открыл, а она дразнится. — Какая разница? — спрашивает с досадой. Не стоило вообще начинать этот диалог. Не стоило идти за ней. Не стоило предлагать эту глупую игру. — Нет, — отвечает Лилиан, и он вздрагивает, не веря в услышанное. — А ты бы хотела? — не веря, что смог произнести эти слова. — Что? — Поцелуй. — С кем? Нет, ну наверняка издевается. Он же спросил про Сугуру, про их «дружбу», про её отношение к этому воплощению безвкусных девичьих мечт. — Со мной, — Сатору сам не сразу понимает, что сказал. А потом лишь смотрит на Лилиан, боясь услышать ответ. — Конечно, — она улыбается. Искренне, мягко, нежно и тепло. — Я же ещё в ванной… Губы у неё такие же, как улыбка: нежные, мягкие, тёплые. Она сама от и до — сплошь трепетность и любовь. Лилиан двигается в его объятьях, подаётся вперёд, немного приподнимается, чтобы было удобнее её целовать. Между ними ступень. Благодаря ей Лилиан выше и разница в их росте совсем не мешает. Но её тонкие руки, хрупкая талия — главный контраст между ними. Сатору обнимает бережно, дрожащими пальцами оглаживая рёбра. Тянет к себе, боясь прижать слишком сильно, боясь спугнуть своей напористостью. Но Лилиан — его личный феникс, его вестник возрождения и смертей — податливо падает в его руки, запускает пальцы в волосы и — Сатору не может поверить — сама же ведёт языком по его губам. Он не помнит, когда последний раз делал вдох.***
После того, как она уходит к себе, Сатору стоит в тишине и отказывается возвращаться в реальность. Он чувствует, как слабый ночной ветерок липнет к его губам, как взлохмаченные волосы движутся под малейшими его порывами. На улице прохладно, но он чувствует только растекающийся в груди жар. Он — не он. Девочка-феникс подарила ему новую жизнь. Вырвала сердце, заменив пустоту своим. — Я так и не пригласил её на свидание, — небо над головой бесконечное и холодное. На нём сияют миллиарды звёзд. — Значит, позову завтра, — он надевает очки. Поворачивается, чтобы идти к себе. На пустующей площадке между двумя общежитиями стоит человек. Голос, знакомый до боли и с этой же самой болью ассоциирующийся, обращается к нему: — И что это ты там забыл?