Повинный рождением

      Слезы застилают глаза, пока в груди с гулким треском колотится сердце. Прибившаяся к вискам кровь сдавленно пульсирует, заставляя морщиться от лопающихся под кожей сосудов.       Он замирает, буквально меркнет среди стихающих хрипов, растворяясь в воздухе словно туман под палящим солнцем. Отчаянно выдавливая из себя хотя бы одно слово, он с ужасом замечает, что не способен произнести и звука. Немой крик искажает рыдания, окрашивая бледное лицо гримасой ужаса и нечеловеческой боли. Неспособный и в этот раз выдумать малышу лживую сказку, он падает на колени в сырую землю, цепкой хваткой впиваясь в хрупкие почерневшие руки.       — Папа... — хрипит малыш, его плоть постепенно вспыхивает цветом запущенной гангрены.       В голове тяжелой бетонной плитой обрушивается непробиваемая тишина. Она затягивает любые попытки что-то сказать в несокрушимую паутину истошных слез, остановить которые остатками былой решимости уже невозможно.       — Папа...!       Отцовские руки на дрожащих запястьях сжимаются с новой силой, словно то способно каким-то образом приглушить боль. Пальцы трясутся, а затем начинают синеть от прилагаемых усилий и обжигающего до костей пламени неведомого происхождения.       — Я... умру? — шепчет мальчик.       Обледенелая тишина в тот же миг разбивается на миллионы осколков. Пронзенный тысячью раскаленных игл, Альберих делает резкий выпад вперед, порываясь тут же возразить. Но проклятье оскверняющего молчания прибивает к земле ослабленные конечности.       Проклятый Бездной, он рыдает как ребенок, склонившись и прижав малыша к самому сердцу, пряча от всей боли этого ранящего мира.       — Не оставляй... Не оставляй меня, пап...       Горизонт размечается алой полоской поднимающегося солнца. Вспышка, — а за ней расцветает длинный шлейф красочного только родившегося рассвета.       — Папа с тобой, Кариберт. Папа всегда будет с тобой...