***
Как Арсений и обещал, на несколько дней он лишил его еды. Хозяин поместья все равно изредка приходил и поил его из рук, поддерживая хрупкую человеческую жизнь. Антон первое время пытался сопротивляться: плевал ему в лицо, опрокидывал графин с водой, покрывал Арсения матом, один раз ему удалось укусить его руку, когда тот в очередной раз обрабатывал разбитую в кровь бровь. Арсений нередко бил его за такие проступки, а потом, как ни в чем не бывало, аккуратно и с долей неприкрытой нежности обрабатывал все оставленные раны и синяки. Его дразнили едой, что была у Попова в достатке: и свежий хлеб с золотистой хрустящей корочкой, и чашечка ароматного, пылающего жаром шоколада, что дурманил сознание и желудок; пышные бисквиты и румяные булочки, жареный цыпленок и крупные, блестящие гроздья винограда. Мог ли он наколдовать все это чудо, если владел некой темной магией? На Антона он смотрел то с лаской и заботой, если он вел себя хорошо, то с холодом, граничащим с ненавистью, если вновь пытался сопротивляться. К Попову он испытывал неприязнь с самого первого дня пребывания в этом проклятом особняке и сдаваться не собирался, усиленно обдумывая план побега. Оставаться здесь было опасно. Арсений, конечно, не дал бы ему помереть, но пытками тот не брезговал, пусть и не самыми изощренными. Обычно это были либо избиения, либо несколько дней голода. Иногда Арсений отправлял его в ванную, наполненную действительно горячей водой, и Антон наслаждался этими моментами, как мог, ведь потом его снова привязывали к стене, и ему приходилось раз за разом обводить взглядом уже знакомую комнату, лишь мечтая о теплой и мягкой постели. Когда ему казалось, что он больше не выдержит, ему в голову приходила идея просто притвориться, будто он согласен быть послушным слугой. А потом он понимал, что, если Попов не соврал и он действительно был колдуном, то, кто знает, может, он и в мысли умел проникать? Арсений иногда читал ему, а потом пытался обсуждать с ним прочитанные книги или стихи. Поддерживать диалог с похитителем ему было почти физически тошно, но Антон превозмогал себя и внутреннее отвращение, все же высказывая свои мысли об услышанном. За хорошую беседу Арсений кормил его чем-то вкусненьким или приносил то, что он попросит. — Тебя надо побрить, — как-то сказал Попов, осматривая отросшие до неприличного щетину и усы. Антон не был против, и даже с ужасом уловил себя на мысли, что хотел бы, чтобы Арсений вонзил лезвие ему в горло, прервав страдания бесцельной, мучительной жизни. Сталь опасно блеснула в руках колдуна. Он поднес лезвие к его щеке, измазанной специальным жирным мылом, и осторожно провел острым краем по нежной коже, срезая лишние волосы. Как и всегда, движения его были аккуратными и ласковыми. Он относился к Антону, как к своему домашнему любимцу: собачке, которую он тщательно воспитывал. За ним он ухаживал, кормил его и поил. Вместо прогулок выводил на террасу, где можно было хоть немного подышать свежим воздухом. — Зачем вам нужен слуга? Голос его был тихим и бесцветным. — Не просто слуга, Антош, — он так и не знал, как тот выяснил его имя. Возможно, прочел мысли или совершил тайный ритуал, чтобы разузнать об этом. — Мне нужен верный помощник, который всегда будет рядом. Который будет обсуждать со мной искусство, ужинать со мной за одним столом, не намереваясь всадить нож для мяса в мое сердце. Который будет любить меня так же, как я люблю тебя. Бритва прошлась по шее в опасной близости от бьющейся венки. Антон сглотнул. — Вы меня не любите. — Я забочусь о тебе и, если ты ведешь себя хорошо, делаю все, что ты просишь. Разве делал бы я это, не полюбив тебя? — Тогда отпустите меня, — он поднял на него умоляющий взгляд. — Как я могу отпустить такую красоту? — он улыбнулся премерзко, хоть со стороны улыбочка эта выглядела красиво и даже как-то влюбленно. — Я могу позволить тебе гулять свободно по особняку и делать все, что тебе захочется, если ты будешь согласен любить меня в ответ. Когда лицо его оказалось гладко выбритым, Арсений оценивающе осмотрел его. — Прелесть, — выдал он свой вердикт, поглаживая девственную щеку тыльной стороной своей ладони. Антон сглотнул пустоту, и горло неприятно засаднило. Он был бы рад избавиться хотя бы от проклятой веревки. — Если я буду… — слова отказывались складываться в осмысленное предложение, точно Антон позабыл родной язык. — Если я буду любить вас, то вы снимите с меня веревку? Арсений явно не ожидал услышать такое от своего пленника. Подошел к нему близко-близко, заглядывая в глаза, точно силился найти там подтверждение его слов, разузнать, говорил ли он искренне. — Сниму. — Тогда… я согласен. Ненавистная веревка была аккуратно перерезана, и Антон смог, наконец, растереть покрасневшие запястья. — Пойдем, я обработаю их, — кивнул ему Арсений, и Антон послушно поднялся, направляясь за хозяином по длинному коридору. Ему аккуратно протерли руки чистым белоснежным платком, смоченным водой, затем перевязали покрасневшие запястья марлей. — У тебя такая нежная кожа, — проронил Арсений, наблюдая исподтишка за ним, но Антон замечал каждый взгляд и каждое лишнее прикосновение. — Хочется касаться и касаться. В подтверждение своих слов Попов поднес его ладонь к своим губам, коснулся тыльной стороны в целомудренном, мягком поцелуе. Антон почувствовал отвращение настолько неистовое, что резко выхватил руку из чужих объятий, тут же отпрянув от Арсения. И успел пожалеть об этом. От одной мысли, что его будет касаться или целовать похититель, становилось так страшно, как не было даже в первые дни его заточения. — Тебя отвращают мои прикосновения? Антон поспешил мотнуть головой. Злить Арсения не хотелось, но он был не в силах произнести ответ: голос не слушался. Руки задрожали вдруг то ли от страха, то ли от неприязни. Попов подошел к нему ближе, загоняя в ловушку. Несмотря на то, что рост Антона был выше, он все равно чувствовал себя кроликом, попавшим под пристальное внимание хищника. — Это ведь был наш уговор, — он взял его руки обратно в свои. — Тебе придется привыкнуть. Но Антон не собирался привыкать. Сжав зубы до противного скрипа, он сдерживался, чтобы вновь не отпрянуть от настойчивых касаний. Арсений прижал его к стене, обессиленного и исхудавшего. Его мышцы были довольно крепкими, и даже магия не потребовалась бы, чтобы повалить Антона на пол, в случае чего, и взять его силой. Его существо противилось этому. А от коварной мысли, что над ним могут в любой момент надругаться, становилось дурно. Совладав кое-как со своим телом, он не двигался, позволяя Арсению прижаться к своей шее губами, зацеловывать ее и вылизывать. Нужно было всего лишь понять, как использовать Попова, чтобы выбраться из особняка. На что надавить, что выкрасть, и постараться найти выход. Их губы вдруг столкнулись вместе, заставляя Антона лишь сжать их посильнее. — Расслабься, — выдохнул Арсений ему в губы. Пах он приятно и физически был даже привлекателен, но Антон не мог побороть внутреннюю неприязнь, отторжение. А тот все тянулся, обхватывая ладонями его лицо, целовал щеки, что отчего-то заполыхали. Пахло от Арсения терпким виноградом и склепным могильным холодом. — Ты обещал любить меня, помнишь? — в его голосе сквозило нетерпение, граничащее с угрозой. — Да. А внутренний голос тем временем бил тревогу. Желание оттолкнуть и сбежать было столь сильным, что Антон дернулся было, но тут же встретился с сильными чужими руками, прижимающими его к стене. — Мне лишь нужно время, — на одном дыхании сказал он, опуская голову и пряча скованный взгляд. — Что ж, — вздохнул Арсений, явно недовольно, но все же отпустил его. — Хорошо. Не пообедаешь со мной? И вновь его переменчивое настроение сменилось на миролюбивое. Признаться, есть ему хотелось страшно, и Антон охотно кивнул.***
Иногда он позволял Арсению целовать себя, несмотря на бушующую в собственной груди ненависть. К его удивлению, Попов не брал его силой и останавливался, когда Антон просил об этом. Все чаще он думал, что с ним будет, когда он надоест, точно ненужное животное. Когда собачья шерстка покажется уже не такой белой, не такой мягкой, не такой приятной, не такой желанной. Ему действительно разрешили ходить по особняку и даже спать на настоящей кровати. Шелковые наволочки приятно ласкали кожу, покрытую ранами. Правда, было кое-что, что окончательно подорвало его веру в побег. В первые дни, как ему разрешили ходить по дому, Антон открыл окно, из которого тут же повеял зимний холод. Но не морозная пурга испугала его, а невидимые стены, через которые он не мог даже протянуть руку. Высунув ладонь из окна, он с ужасом обнаружил, что она легла на невидимое препятствие, что тянулось вдоль всего особняка. То самое колдовство, о котором говорил Арсений. Нельзя было ни увидеть этот дом снаружи, ни выйти из него. — Можно я отправлю письмо домашним? — как-то спросил Антон, когда они сидели в трапезной. Арсений смотрел в его сторону как-то тоскливо, в его ярко-голубых глазах плескалось нечто нехорошее. — Ты любишь меня? — не ответив на его вопрос, спросил вдруг тот, чем застал Антона врасплох. Сначала он ничего не отвечал, хотя порывался соврать и ответить короткое «Да». С трудом он втянул в легкие воздух, что пах свечным воском и виноградным соком. Он молчал, проклиная себя за неспособность врать, проживая мучительное ожидание скорого наказания. — Значит, нет, — его голос был на удивление спокойным. Арсений встал из-за стола, достал из шкафа какую-то пухлую бутылочку из темного стекла. Налил искрящуюся жидкость в граненый стакан и протянул Антону. — Пей. — Что это? — Ты хочешь отправить письмо домой? — Хочу, — сглотнул он пустоту, раздирая горло. — Тогда пей. — Это яд? — дрогнувшим голосом спросил он. Его дрожащие ладони опустились на холодный стакан, в котором плескалась насыщенная малиновая жидкость. — Нет. — Что со мной будет, когда я выпью это? Арсений опасно наклонился перед его лицом, заглядывая в глаза, точно хотел загипнотизировать. — Я сказал: пей, — настойчиво процедил тот, игнорируя вопрос. Он неуверенно поднес край стакана к губам и пригубил колдовское зелье. Оно было ягодным на вкус и вяжущим, сладким, как мед, и холодным, как снег. Оно блестело и переливалось перламутром. Второй глоток был приятным и оставил после себя жар, растекающийся по телу. От третьего появилось приятное жжение в груди, от четвертого закружилась голова. Антон почувствовал себя пьяным. Когда зелье было полностью испито, Арсений погладил Антона по волосам, приговаривая «Хороший мальчик». Касание, такое привычное и одновременно непривычное, вызвало необъяснимый трепет в груди. Он вдруг поддался этой ласке, прикрывая глаза с наслаждением, и позволил Арсению гладить себя, как верного и любимого пса. К его прохладной ладони хотелось прижаться щекой. Сопротивляться этому было почти что невыносимо, и Антон не отказал себе в удовольствии уткнуться в ласкающую руку, вдыхая запах Арсения, что резко ударил по чувствительным рецепторам. Ох, каким же притягательным был запах его кожи. Что же за чертовщина с ним творилась? Распахнув глаза, он уткнулся взглядом в лицо Арсения, что было так близко, и его улыбка кружила голову. В груди заклокотало волнение. Было нечто зловещее в тех чувствах, что нахлынули вдруг на него. — Любишь меня? — повторил свой вопрос Арсений. Непроизвольное «Да» вдруг сорвалось с его губ против воли сознания. — Чего ты хочешь, Антош? — промурлыкал тот, взяв его лицо в свои ладони. В его ласковых прикосновениях хотелось раствориться, как крупинки сахара растворялись в чашке чая. Антон расслабленно смотрел на мужчину, изучая его красивое лицо: мягкую улыбку, что уже не казалась такой зловещей и отторгающей, голубые глаза, как небеса — в стихах, и аристократические изгибы. — Поцелуйте меня. Притяжение, что испытывал Антон, было даже физическим: тело само льнуло под ласки, под графские губы, млело и жаждало, чтобы его любили. Арсений опалил дыханием его губы, прильнул к ним, словно только этого и ждал. Предыдущие их поцелуи даже близко не были похожи на этот; Антон и не думал, что они могут быть настолько волнительными, настолько чувственными, настолько горячими и пленительными. Арсений раздвинул языком его губы. Напряжение, что сосредоточилось в области паха, ощущалось приятной тяжестью. Его близость была столь же мучительна, как и желанна. По мягкой коже губ прошелся его язык, оставляя влажную дорожку. Как хищник, слизывающий кровь с костей своей жертвы, Арсений слизывал заветные слова «Поцелуйте меня». Антон пугал самого себя, и сознание, что металось встревоженной птицей, кричало ему о том, чтобы он прекратил все это. Чтобы разорвал поцелуй, чтобы оттолкнул Арсения, ударил его, сделал хоть что-то… Но тело тянулось навстречу, трепетало влюбленно сердце, противореча мыслям и разуму. Тело с охотой позволяло вторгаться в рот, выгибалось под натиском губ, требуя большего. — Я вас хочу, — зашептал Антон между поцелуями, не прислушиваясь к своим противоречивым мыслям. Между их губ натягивалась иногда серебряная ниточка слюны, когда они отстранялись друг от друга лишь для того, чтобы потом слиться вновь. — М-м, да? — голос его разжигал внутри настоящий пожар. Он отстранился, оставив его губы полыхать от изнеможения. — Антош, я же не железный. Могу не сдержаться, когда ты такое говоришь. В паху было томительно сладко: так, что терпеть было невыносимо. Антон встал, тут же сокращая все мыслимые и немыслимые дистанции с Арсением, и прильнул к нему всем телом, оказываясь в крепких объятиях. Он вдыхал запах его кожи и волос, ластился, как какой-то дворовый кот, которому не хватало тепла. — Утешьте меня, пожалуйста, — прошептал он, прерывисто втягивая воздух, пропитанный дурманящими запахами. — Утешьте… Утешьте… Он заглянул в глаза, что были сейчас вдруг горячо любимы, и губы сами собой зашептали то, что Антон никогда в здравом уме не произнес бы: «Утешьте меня». Странная его любовь ощущалась отравленным медом, была такой неправильной и неестественной. А Арсений уже пробирался руками под сорочку, снимая ее с послушного и разгоряченного тела. — Прямо здесь, м, Тош? — Да, пожалуйста… Арсений подтолкнул его к стене. — Раздевайся. И Антон послушно выполнил приказ, оказываясь перед графом полностью обнаженным, со вздернутым и сочащимся смазкой членом. Было что-то унизительное в том, чтобы стоять так под прицелом изучающих глаз. Взгляд Арсения скользил по его телу оценивающе. — И чего ты хочешь? — облизнув губы, спросил он. Щеки Антона заалели, грудь сковал какой-то животный ужас вперемешку с возбуждением. Хотелось коснуться себя, а еще лучше — чтобы Арсений положил ладонь на его плоть, чтобы сжал ее, оттягивая крайнюю плоть, и чтобы пальцы его, такие желанные и холодные, коснулись обнаженной головки пениса, заскользили по входу в уретру, вызывая боль и вместе с тем немыслимое наслаждение. — М, Антош? — тот вновь подошел ближе. Ему захотелось просто коснуться себя, но Арсений перехватил его руки, с долей грубости прижимая их к стене над головой Антона. Невидимые цепи сковали запястья, не давая опустить их. Арсений применил какое-то колдовство, чтобы закрепить их сверху, — догадался Антон. — Хочу… — М-м? — его пальцы мазнули по нижней губе. — Чего ты хочешь? Я сделаю для тебя все. — Чтобы вы коснулись меня… — Тебе это не противно? — Противно, — выпалил Антон, и это было чистейшей правдой. Сознание бунтовало, как и прежде, но тело охотно реагировало на присутствие Арсения, точно околдованное, заставляя говорить и делать немыслимые вещи. — Но я очень хочу. — Тогда… Он положил ладонь на его плоть, сжимая член ровно так, как и хотел Антон. Ему казалось даже, что он кончит от одного лишь касания — настолько он был перевозбужден. — Ты такой очаровательный, когда смущаешься, — промурлыкал Арсений ему под ушко, мазнув губами по мягкой мочке. — Хочу чувствовать вас в себе, — зарываясь носом в копну его волос, проронил Антон, пока чужая рука скользила по его члену так плавно и влажно, словно по ней растекалось топленое масло. С каждым мгновением этого театра абсурда он чувствовал, как ломается его сознание под натиском бурлящих чувств. Ему хотелось выть от собственного бессилия перед происходящим. Хотелось даже унизительно заплакать, но слез не было. Были лишь мучительное возбуждение и абсурдная влюбленность, что заставляли сердце колотиться неистово, а тело — тянуться навстречу. — Скажи-ка это еще раз, мой милый Антон, — уголки его губ приподнялись в шкодливой ухмылочке. — Хочу вас… в себе… — Вот как. Обжигающий стыд охватил все его существо: за свои позорные желания, за безвольность, за доступность. Отравляющее зелье проникло так глубоко в самые недра его личности, что Антон уже перестал понимать, где его настоящие мысли и желания, а где — иллюзия. Арсений разделся, закинул его безвольные, подкосившиеся ноги на свои плечи, прижимаясь к его телу, целуя шею и ключицы. Непроизвольно с губ Антона слетел стон, полный как душевной боли, так и животного наслаждения. Руки его до сих пор были сцеплены где-то над головой, удерживаемые невидимыми оковами, что отражали и его поганое внутреннее состояние. От ласковых, но нетерпеливых касаний по каждой клеточке тела растекалось тепло, а по коже пробегала дрожь. Арсений провел ладонью по его лицу, оставляя след какой-то колдовской смазки, появляющейся словно из ниоткуда, и Антон захватил один из его пальцев в рот, вылизывая. На языке он почувствовал ее вкус: сладкий и виноградный, как сам Арсений. Пальцем в вязкой фруктовой субстанции он прошелся по его промежности, заставив очередной стон слететь с покрасневших искусанных губ. Затем один из длинных и желанных пальцев проскользнул внутрь, тут же заполняя проход еще большим количеством смазки. Она хлюпала, когда Арсений начал двигать рукой, и звук этот был настолько постыдным, что Антон уткнулся носом в графские ключицы. Губы его приоткрылись, и он высунул язык, прошелся по бледной коже, оставляя влажную дорожку. Арсению это понравилось, и он, прошептав что-то, что Антон не смог разобрать, добавил второй палец. Он замычал, какая-то его часть протестующе укусила Арсения в плечо, заставив его прекратить анальные терзания. Пальцы выскользнули с влажным хлюпаньем. — Мне войти в тебя? — спросил он, обжигая чувствительную кожу своим дыханием. — Черт, да. А в сознании пульсировало отчетливое «Нет». Он же ненавидел этого поганого графа, так как он мог допустить такое? Даже в самых кошмарных снах тот брал его силой, завалив куда-то на пол, но не так. Не так, что Антон вынужденно согласился, повинуясь даже не своей воле, а приворотному зелью. Он почувствовал, как между ягодиц к его промежности прижимается горячий и влажный член. — Посмотри в мои глаза. Голубые глаза напротив были столь красивы, что можно было сойти с ума, едва подняв на них взгляд. К своему несчастью, Антон действительно взглянул, тут же попав в омут потусторонних ярко-голубых глаз, завораживающих своим сиянием. — Ты полностью расслаблен, — произнес он вкрадчиво, и тело его действительно обмякло безвольно в чужих руках. — Тебе не больно. С этими словами Арсений вошел в его плоть, насаживая на член. Больно действительно не было. Антон не мог отвести взгляд от чужих глаз, что светились так ярко, что от их красоты можно сойти не только с ума, но еще и ослепнуть. Член вошел до упора так легко и безболезненно, будто Антона растягивали очень долго, и на этом магия гипноза закончилась. Глаза напротив потускнели, и к нему пришла боль, а вместе с ней — небольшое, но отрезвление. Он простонал мучительно, чувствуя, как мышцы сжимали твердый член, как он пульсировал и двигался. С губ сорвалось то, что он так давно хотел сказать: — Ненавижу вас. В него толкнулись вновь, и он почувствовал яркую вспышку удовольствия. Противоестественная наполненность казалась приятной. Тело охотно принимало чужую плоть, ложилось в чужие крепкие руки. — Но ведь все равно любишь, — Арсений укусил его ухо, продолжая двигаться и наращивая постепенно темп. — Люблю. С этими словами воля его сломалась окончательно. У кромки ресниц перекатывались туда-сюда первые слезы, и Антон зажмурился, давая им, наконец, скатиться по щекам. Арсений слизал их с какой-то особой нежностью, от которой в животе сладко потянуло. Он заскулил, пока его унизительно насаживали на член, и даже поддавался вперед, балансируя в чувствах между сдавленным ужасом и извращенным восторгом. Плакал, но молил о продолжении, в то время как Арсений целовал его мокрые от слез щеки и продолжал вбиваться в податливое тело. Внутрь него кончили, заполнив вязким семенем, что означало конец его мучений хотя бы на какое-то время. Арсений вышел из него будто бы с пренебрежением, сбросил его ноги со своих плеч, заставив Антона безвольно повиснуть на стене, подгибая колени. Его член все еще стоял, наливаясь возбуждением, и это было похоже на особую изощренную средневековую пытку. Арсений щелкнул пальцами, и невидимые оковы тут же спали, заставив Антона повалиться на землю. Он упал на колени, взгляд его был пустым. Кисти рук затекли, от этого каждое движение отдавало мучительными иглами под кожей. — Закончи с этим, и я разрешу тебе написать письмо. Письмо… Точно. Антон уже позабыл о нем. Ватной рукой он обхватил свой член, превозмогая неприятные ощущения в пальцах. Ему хватило всего несколько секунд, чтобы излиться белесым семенем себе в руку и обессиленно опустить голову, борясь с собственным стыдом. Арсений присел рядом, вновь став добродушным, взял его перепачканную ладонь и слизал все до единого, как совсем недавно слизывал с его щек жгучие слезы. — Ты такой красивый, когда смущаешься, — вновь сказал Попов, смотря так ласково и влюбленно. Антон знал, что это все — ненастоящее, и всей душой ненавидел его за это. Но в то же время… Его все еще влекло к Арсению неведомым притяжением, что в сто крат превосходило земное. — Пойдем, напишешь письмо, — тот погладил его по щеке. Антон кивнул. Он не знал, когда закончится этот кошмар, и кончится ли он вообще. Но пока он просто прильнул к ласковой руке, позволяя слезам течь по щекам.