И бродит где-то рядом,
Свой не смыкая взор,
Забытый всеми,
Прошлый грешный вор.
Прошлое не уходит, а в чужих глазах дом ищет.
Родион Романович Раскольников. Он был человеком, который познал истинность и ценность времени, драгоценность жизни, свою неправоту и греховность. Раскольников, мужчина, закаленный трудностями и испытаниями судьбы.«Вошь ли я, как все, или человек?»
Теория. Каторга. Раскаяния и сожаления. Восемь лет — это огромный срок. Раскольников понял это, всей своей грешной сущностью почувствовал тяжесть времени. Он мог сказать, насколько глуп был. Восемь лет, каждую ночь Раскольников размышлял, как бы сложилась его жизнь, если бы он не поддался душевным терзаниям. Соня рядом была, поддерживала, но он всё думал. Покинул бы мир или счастливым был? С недавних пор думать об этом Родион перестал, лишь изредка вспоминал, когда совсем дела не шли, терзал себя размышлениями и сожалениями. И так однажды пообещал себе Раскольников: если судьбу удастся поменять, руку протянет, даже если судьба не его. Потому что прошлое всегда будет рядом, как тень, следуя да напоминая о себе. А сколько душ подобных — грешных? Сколько замыслов плохих в мире бродит? Родион хотел бы хоть одну душу невинную спасти, как сделала с ним Сонечка, вытащив его из ямы. И сделает он. Обязательно.Судьба лишь лукаво улыбается.
Раскольников с Сонечкой давно мечтали начать жить с чистого листа, и теперь, когда прошли долгие восемь лет, они наконец-то смогут осуществить это. Было приятно покидать место заточение, оставить позади себя несчастья, болезни, ссоры и обиды. Это было начало, когда семья из четырех человек воссоединилась. Это было грустно, но даже в этом омуте несчастий и слез все были счастливы. — Как ты, друг мой? — спросил Разумихин, украдкой поглядывая на болтающих женщин. Раскольников в ответ лишь промычал. Дмитрий вздохнул и положил свою ладонь на плечо Родиона. Понимающая улыбка озарила лицо Разумихина, когда он тихо произнес: «Тяжко, да? Новая жизнь — это не новый наряд. Сложнее всего на себе примерить». — Хм, полагаю, так и должно быть, — задумчиво промолвил Родион, поднимаясь со своего места. Дмитрий с любопытством последовал за ним следом, наклоняясь и целуя свою жену в щеку. Раскольников остановился рядом с Сонечкой. — Соня, ложись спать, не жди меня, — произнес Родион, глядя в глаза подруги. Сонечка склонила голову, сверкая своими яркими чистыми голубыми глазами, разглядывая Раскольникова: «Всё хорошо?» — прошептала женщина, наклоняясь к протянутой шероховатой ладони мужчины. — Всё хорошо, — произнес Раскольников, всё ещё не веря, что теперь он свободен. Это казалось сном, реальным и больным. Словно его голова издевалась над ним, но он был на самом деле здесь и сейчас, просто хотел почувствовать это. Немного, совсем чуть-чуть. — Мы с Разумихиным немного прогуляемся, стаканчик-другой пропустим и сразу же вернемся. — Вот же! — воскликнула Дуня, хмурясь, — небось напиться до неразумности хотите! Он неловко ей улыбнулся. Знал Дмитрий, что жена не сердится, а просто для вида ворчит. Видит, как глаза ее в беспокойстве и понимании блестят. Дмитрий промолвил: «Дорогая моя, знаешь же, что мы по стаканчику только». — Знаю, — устало выдохнула женщина, поднимая глаза на Соню, ища в ее глазах поддержки. — Пускай, — мягко отозвалась Соня, понимающе щурясь, — возвращайтесь не позднее полуночи, Родя, знаешь, мы будем волноваться. Родион благодарно склонил голову. За ними закрылась дверь, и женщины остались одни. Соня помрачнела, улыбка спала с ее розовых губ. Дуня сочувственно покачала головой, поднимаясь с места, и обняла подругу. — Все будет хорошо, Сонечка. Не вешай нос. Родя жизнью научен теперь, грех свой не повторит. Соня кивала головой, крепче прижимая к себе Дунечку, веря в слова, сказанные ей с такой нежностью и уверенностью. Она надеялась, что всё так и будет. Бар был наполнен, гудел и пыхтел различным шумом. Гул был знакомым, но таким чуждым, а толпа душила натиском и запахами. Родион склонил голову, постукивая пальцем по рюмке, слушая болтовню Разумихина. — Подумал я, — задумчиво промычал Раскольников, — жениться хочу, да боюсь. Дмитрий остановился, рюмка стукнула по столу, когда глаза Разумихина устремились на Раскольникова. Лукавая улыбка грозилась появиться на лице Дмитрия. — Это Сонечка? Хороший выбор, — с улыбкой в голосе пророкотал Разумихин, беря закуску из рук тучного мужчины и благодарно кивнул. — Чего боишься? Не бросит тебя она. Что ж тогда тебя гложет? — Знаю, знаю, что она не покинет меня, да проблема во мне. Грешен я, счастье ей я не смогу дать, — мрачно отозвался Родион, хмурясь, слушая краем уха крики с дальнего угла бара. — Ничего я ей дать хорошего не смогу, — повторился Раскольников печально. — Да будет тебе! Не морочь свою головушку, ежели любит тебя твоя, то много ей и не надо! Гляди на нас с Дуней: бедны, каждую копейку считаем, да только живем душа в душу и счастливы! — Просто глаголешь, да, — усмехнулся Родион, обращая внимание на толпу. Дмитрий посмеялся, тихо отвечая: «А то. Что там? Шумно стало, пойдем поглядим?» Тогда он был еще просто подростком. Мальчик помнил свое детство. Улыбку матери, ворчание отца. Сейчас лишь запах сырости и отходов. Это были годы, когда жизнь мальчика перевернулась, а судьба стала играть во взрослые безжалостные игры. Иногда приходится взрослеть раньше. Блеск доселе жизнерадостных глаз погас, а детский жир спал с когда-то румяных, но теперь бледных щек. Под его тонкой, местами порванной рубашкой едва ли можно различить человеческое тело. Это были кости и натянутая на них кожа. Вот что делают голод и нищета. Время, когда богатые с жадными с улыбками пьют дорогое вино, а нищие пытаются выжить. Ты можешь слышать это от пробегающих крыс, кричащих в поисках еды и крова. Это тогда, когда судьба бьет и ломает. Пристанище крыс становится роскошью. Матфей был упрям и усерден. Мальчишка всегда боролся ради родителей и своего собственного счастья. Он знал, насколько грешен его путь, ведь воровство — это грех. Он воровал только у богатых, мальчик не был жестоким, чтобы красть у таких, как он. У богатых не убудет, а он сможет выжить. Да, Матфей верил и делал.Теория о богатстве. О вседозволенности и несправедливости богачей.
Матфей мог взять у них. Ему можно, как и им. И Матфей берет столько, сколько сможет. Боль ошеломляла, Матфей кричит, вырываясь, хватая своими худыми руками чужие потные ладони. Запястье ныло, а синяк на лице болел. Большой плотный мужлан кричал, брызгая слюной ему в лицо. Толпа ревела, не было ни сочувствия, ничего человечного, лишь потеха для невежества. Мальчик выл, умоляя отпустить, но слова и его отчаянные крики тонули и смешивались с ощутимым запахом перегара от людского сброда. Глаза бегали, искали помощи, но находили перекошенные лица веселья и злорадства. Толпа была неоспорима жестока, полная пьяных невменяемых людей. Матфей сжался в своей собственной коже. Горькие слезы умыли грязное побитое лицо. — Что здесь происходит? — громко окликнул Раскольников, пробираясь сквозь смущенную его криком толпу. Дмитрий продирался рядом, кряхтя и пыхтя от чужих острых локтей. Разумихин остановился рядом, оглядывая мальчика и мужчину взглядом. Глаза Дмитрия вспыхнули праведной яростью. — Что за зверства, господа? — воскликнул Разумихин, выйдя вперед с хмурым взглядом и скрестив руки на груди. Мужлан громко фыркнул и грубо крякнул, глядя на них угрюмым взглядом. — За что вы так с ребенком! Немедленно отпустите его! — Этот негодник! Смел меня касаться! — отозвался пьяница, кривя лицо в мерзкой ухмылке. — Своими грязными руками. Небось украсть чего пытался! Не пущу его! Мужлан качался на своих ногах, бормотал себе под нос. Родион щелкнул языком и выхватил руку Матфея, ворча мужику: «Хватит с тебя, поди дальше развлекайся, окажи милость». Мужчина возмущённо закричал, но Родион не слушал, держа в своей грубой ладони тонкое запястье мальчишки. Он вел его за собой, проталкивая через толпу, выводя на улицу из духоты чужих, плохо пахнущих тел. Раскольников не ожидал, что так скоро сможет оказать кому-то милость. — Как зовут хоть, малый? — Матфей, но обычно Мотя. — Мотя, значит. Ну, скажи, Мотя, — мягко позвал Разумихин, поглядывая на мальчишку, — как вышло, что ты поздно в баре? Матушка, поди, волнуется. Матфей насупился, кривя губы, рука теребила край изорванной рубахи. Мальчишка уставился на любопытных взрослых. Родион склонил голову, глаза взволнованые и понимающие. Было в них что-то эдакое, притягательное, от чего Мотя сдулся, опуская плечи. — Воровал, — прошептал Матфей. На лице Родиона отразилось понимание. — У богатых можно! Разве у них не много денег? Разве правильно это? Мы умираем с голоду, а они впустую тратят деньги! — пылко заявил Матфей, сжимая ладони в кулаки. Дмитрий приобнял его за плечи, а Раскольников опустил свою ладонь на голову мальчишки. — Я был вором. Вором, укравшим свою собственную свободу, — тихо отозвался Родион, глядя прямо в чужие темные глаза, — я не тот человек, который будет судить тебя, но послушай. Восемь лет всегда много, и я их потерял. — Родион прав, Матфей, — произнес Дмитрий, — ты так молод, не играй с глупыми идеями о вседозволенности. Даже если цель благородна. — Не будет ничего, кроме сожалений, — мрачно закончил Раскольников. — Но что мне делать! — заплакал Матфей. Дмитрий грустно улыбнулся и ласково погладил оного по спине. — М-мамочка и п-папочка …как должен им помочь? Что я могу? —Ты молод, — сказал Родион, — помни грань, оставайся человеком, держи свой моральный компас на рукаве. Матфей горько плакал. Взрослых не было рядом, когда ребенок нуждался в надежной руке, тогда, когда родители тонули в нищете и слабости. Толпа расходилась, не обращая внимания на шныряние по углам, по холодным переулкам. Раскольников видел в нем себя. В его глазах туман переживаний, такой же, как у него. Они были похожи. «Тварь ли я дрожащая или право имею…» — У тебя все получится, Мотя. Не всё потеряно. Жизни людей, их судьбы всегда тесно связаны. Когда-нибудь однажды…ты увидишь своего двойника и поймешь. Как судьба хитра и жестока. Оставайся человеком, способным чувствовать. Родион Романович Раскольников. Всегда был простым человеком. Таким же как Матфей, ребенок, так отчаянно рыдающий у него на руках. Постскриптум. — Сонечка, у нас ведь есть Евангелие? — Да, — отозвалась женщина, поглядывая на Родиона под тусклым светом свечи. — Оно тебе нужно? — Да, — промолвил Родион, — хочу отдать его одному очень хорошему человеку… Ему нужней.