И очи твои

Ноги запутывались в горячем и каком-то слишком колючем песке. Сухой ветер бил в лицо. Василевс приложил ладонь ко лбу, защищая глаза — в этих назойливых песчинках ничего приятного нет, даже если и зрение у тебя — только размытые пятна света в извечной темноте. Он привычно остановился, прислушался и с легким испугом осознал, что чужих шагов впереди ему слышно больше не было. Неужели отстал? Заблудился? Да нет, даже ему невозможно было — Бена говорила, что насколько только взглянешь вперёд — один песок, лишь на горизонте темнеют маяком, их путеводной звездой шпили мёртвого города. И хоть видеть он и не мог, чувство направления у него было развито отменно. Так где же тогда… Потоптавшись на месте какое-то время, он решил позвать сестёр по именам. Голос его оказался каким-то тихим и слабым, и ответом ему послужили лишь завывания ветра. Неужели они так далеко ушли? Или просто не услышали? Вне зависимости от того, каков был ответ, ему оставалось лишь следовать тому же направлению, что и до этого. На прошлом привале, там, в мёртвом городе, который Амфисбене и Дракейн так болезненно напомнил их родину, хотя Василевс, проведя пальцами по настенным барельефам и сказал что нет, у нас таких орнаментов, слишком ровных, точных, идеальных не делали никогда. А потом подумал что быть может и делали, вот только они этого уже не застали, и не исключено, что эти бесконечные занесённые песками города и есть дом, который так изменился за эту вечность их скитаний, однако же им едва ли суждено это узнать наверняка, и… Там они договорились что будут идти ровно вперёд, к шпилям, предположительно, другого такого же города. Может там вселенная своим капризом решит таки закинуть их в следующий мир. Может быть, там будет дерево, вода, или же даже что-то из чего можно было бы изготовить заплаты на ткань одежд. Может быть там будет мелкая дичь, не для трапезы даже, а чтобы не пришлось Дракейн снова и снова вправлять кости. И может быть там будет хотя бы не так чертовски жарко. Василевс ощущал, как песок забивается в то, что осталось от его обуви, чувствовал разливающееся куда-то на плечи и голову размаривающее тепло. От жажды саднило горло, но такое давно превратилось в незаметную почти небольшую неприятность, все одно никому из них ни от голода, ни от жажды умереть не суждено. Впору было просто осесть на землю и расплавится, растечься серебрянным ручьём, на горячем песке испариться в такой же горячий воздух. Или наоборот, попасть куда угодно, только бы подальше от этого испепеляющего жара — хоть в леса, хоть на ледники. В таких местах приходилось несладко, он вроде бы умом помнил, но сейчас бы отдал всё ради того, чтобы оказаться в тени, отдавать разве что, какова жалость, нечего. Рассеянным движением он поправил на шее большой старый платок, и покачнувшись, едва удержался на ногах. Не упасть бы… И почему он тогда не взял ту удобную палку из лесной чащи? Сколько миров назад это было? Три? Четыре? Не прекращая идти вперёд, он задумался, мысленно погружаясь в далёкое или не такое уж прошлое. И спустя какое-то время он вспомнил. Вспомнил, что вообще-то палку брал, вот только Дракейн своими нечеловечески острыми зубами её перекусила, когда они на пару с Беной совместными усилиями вправляли ей чуть ли не торчащие наружу рёбра. Это было плохо, конечно. Надо будет отыскать новую, если повезёт на мир. Василевс снова остановился, снова позвал сестёр по имени. Опять безответно. Он повернулся обратно — по ощущениям довольно далеко прошёл, а сестер всё нет, может пропустил где их, или. Ну нет, что за бред, в самом деле! Если бы они его увидели, то окликнули бы, а поэтому только вперед. Больше им быть негде, не свернули же они в конце-концов, чего только ради в безжизненной пустыне. Он начинал немного волноваться — не случилось ли беды, но в то же время в голове сворой трупных червей закопошилась предательская мысль — думал же, думал, почему ты ещё здесь, ещё жив, ещё с ними, и тебя до сих пор не оставили где-нибудь в пустом мире, наспех созданном вселенной, незаконченном и отброшенном куда подальше, как обглоданная от мяса кость. И раз за разом приходил к двум вариантам — то ли совесть и какие-то исковерканные остатки семейного родства, то ли банальное удобство. Ходячее лекарство и избавление от проклятий — найдешь ли где ещё такое? Ради этого можно и потерпеть увечного в роли соратника. А хотя… кто ж из них не увечен, что телом, что духом. Все они. Ну так вот, видишь, братец, оставили таки! Ушли вперёд, а ты, самая слабая овца этого жалкого больного стада, состоящего из троих, так и будешь бесконечно бродить здесь. Как тебе перспектива? Василевс резко тряхнул головой, почувствовав, как иссушенные кудри волос упали из-под платка на щëки. Не до философских размышлений ему сейчас, вот абсолютно не до них. Он вновь прислушался к безмолвной пустоши и вдруг услышал чуть левее от себя что-то, похожее на хриплое дыхание — едва различимо, но всё же. Сердце мгновенно провалилось куда-то вниз. Действительно, значит, что-то случилось. Он поспешно пошёл на звук, и пройдя шагов двадцать, почувствовал под ногами сырой песок — кровь. Почти наверняка кровь. Опустившись на колени, он начал слепо обшаривать пространство впереди, когда его за запястье схватила чья-то холодная рука и резко потянула вперёд. Совсем рядом раздался влажный кашель. — Бена? Девушка ответила хриплым шёпотом, прерываясь чуть ли не на каждом слове — Зверь… в пуст.не, т…воя кровь…не пом…ожет… драк.ейн… — она слабо направила его руку чуть левее, показывая сторону, в которой находилась средняя сестра. Хватка на его запястье ослабла и Амфисбена замолчала. Кажется, она всё ещё дышала, но почти неслышно. Василевс поспешно принялся осматривать её. Тонкие пальцы коснулись волос — тогда, при дворе, говорили что она его вылитая копия, те же изящные черты лица, те же золотые кудри. Впрочем, тогда и про Дракейн так говорили. Тогда они все были похожи друг на друга, как три капли родниковой воды, даром что и не близнецы вовсе. Разве что он этого никогда не видел. На её лице, в уголке губ он почувствовал влагу — кровь. Снова кровь. Не то что бы это было неожиданно. После обнаружились довольно крупная рана на боку и более мелкие на лодыжке и локте. Василевс машинально вытер окровавленные руки о свой платок, верхний край которого успел сползти с головы куда-то на плечи. Что же у них здесь случилось, пока он шёл по пустыне? Сколько они здесь? А если бы он поторопился, если бы не размышлял по дороге о чем попало, успел бы узнать больше? Он без особенной надежды тихо обратился к сестре — Бена? Что произошло? Ответа не последовало. Он тяжело вздохнул, наклонившись вперёд, сдернул с шеи сестры шарф, почти такой же, как у него, привычно, уже доведенными до автоматизма движениями перевязал раненый бок, чтобы остановить потерю крови, а затем отстранился и резко выхватил из-за пояса небольшой нож — в конце концов, что значит «твоя кровь не поможет», если всегда помогала? С того света он их уже вытаскивал, как они его, так почему же этот раз должен быть другим? Он хотел было уже привычным движением рассечь ладонь почти что по линии жизни, как вдруг резко вспомнил — Дракейн! Он же так и не узнал, что же с ней! Мысленно укоряя себя за безответственность и какое-то совсем уже не по возрасту возникшее легкомыслие и горячность, он осторожно, не вставая с колен, переполз от Амфисбены чуть левее, не поднимая рук высоко от земли. Первой он наткнулся на кисть своей средней сестры. Холодную. Он пробежался пальцами по узловатым костяшкам — сколько раз она их ломала, не сосчитать. Он знал, что когда проклятье, ее проклятье, единственное, пожалуй, которое он своей плотью и кровью не смог ни излечить, ни хотя бы ослабить… Когда оно набирало силу, её руки превращались в когти, похожие на звериные, но это был не тот случай. К счастью для него. Однако, судя по положению её ладони она лежала на песке лицом вниз. Это уже тревожило. Он осмотрел её, насколько мог и обнаружил вывих в плече. Василевс подавил раздражённый вздох — механические травмы вроде вывихов были для неё слишком часты, как и переломы. Всё это чертово проклятье. И лекарь не мог не признаться — время от времени, отдыхая под лёгким ветром на привале, или очищая руки, если, конечно, была такая возможность, он, заглушая в мыслях принесенную вечность назад клятву и долг, всерьёз задумывался о том, чтобы не лечить её. Какой в этом прок, если три дня и три ночи без убийства какого-нибудь хоть самого тощего кролика — и у неё снова начинают трескаться кости? Но он не мог… Точнее, он мог, конечно, но ему было страшно представить, даже после всего самого чудовищного и непостижимого что они трое пережили, как, собственно, проклятье отреагирует, если в теле не останется больше целых костей? Он не хотел быть за это ответственным, а поэтому исправно выполнял свою работу. Едва ли не единственное, на что он был для всех способен. Врачевание, да болезненно чёткие воспоминания о дворце, не о его интерьерах, разумеется, но о людях, которые его населяли, об оттенках голосов, словах, запахах и шорохе дорогих одежд. Воспоминания, которые после парочки разговоров решено было никогда больше не трогать, потому что всем было слишком тяжело об этом слушать, сколько бы миров не осталось позади — а что кроме этого? Строго говоря, и всё. Но что пугало больше любых ран, так это отсутствие хоть сколько нибудь ощутимого дыхания. Но ничего, ничего. Из начала посмертия вытащить другого, конечно, тяжелее чем с этой тонкой грани, когда ещё едва чувствуется жизнь — но возможно. Нужно только придать нужное положение… Василевс протащил тело сестры по песку шага на четыре в тщетной попытке поднять её хотя бы немного. Не хватало сил. В очередной раз остановившись, он вздохнул. Если не прислонить к стене — таковых здесь не было, то хотя бы немного поднять голову было необходимо… Собрав последние крупицы воли, он снова подхватил чужое тело под лопатки, и напряжением всех своих сил возложил таки голову Дракейн себе на колени. Вытащил из-под сестринской спины дрожащие руки, и чуть наклонился вперёд — там должна была быть Бена, по счастью, прислоненная к пещаному бархану — с ней таких проблем возникнуть было не должно. Так и было. Он нащупал радиальную артерию на запястье. Пульс, хоть и редкий, по счастью ещё был. Хорошо. Василевс вновь вытащил из-за пояса короткий нож, в спешке убранный совсем недавно. Ну, не в первый раз. И уж точно не в последний. Он быстрым движением вытер лезвие об одежду, хотя едва ли это могло избавить старый и затупившийся нож от пятен крови и ржавчины. Если великими молитвами вселенная — невозможное, конечно, желание — отправит в скорости их троих в мир где будет какая-то развитая цивилизация, надо будет заменить. Но то, конечно, будет едва ли. И Василевс резко вспорол свою правую ладонь. По запястью потекла кровь, ещё немного и испачкает извечно оборванные рукава. Времени терять было нельзя. Он приложил окровавленную руку к губам средней сестры, открывая рот свободной и не надрезанной, надавливая, чтобы кровь стекала куда-то в горло, а не размазывалась по лицу. В голове шумело, и отчаянно хотелось упасть мешком куда-то на песок. Он отнял здоровую руку, поспешно надавил ей на сонную артерию — привычный стук сердца не ощущался. Сразу заметалось, птицей, запертой в клетке, навязчивое — как же так, боги, как же, всегда же помогало, всегда же, как только капля живительной крови попадает в глотку — уходит и смерть, и боль. Но может тогда… Он отнял руку, небрежно зажал рану, чувствуя как и без того грязные пальцы пачкаются, и как холод тонкими струйками течёт по ладони, а голова всё больше тяготеет вниз — но иначе нельзя. Когда он взял чистой рукой за плечо Бену, то почувствовал как она заваливается куда-то вперёд, и с какой-то внезапной силой оттолкнул её обратно, к песчаной дюне — ещё одно тело он бы поднять просто-напросто не смог. Открыв её губы он заметил, что те холодные — неужели она тоже…? Снова мазнул раскрытой ладонью по губам, и сжал кулаки несколько раз, делая себе хуже — кровь начинала сворачиваться. Казалось, ещё немного, пара мгновений, и он свалится тут же, рядом. Пульса всё ещё не было. Ни у одной из сестëр. Он пережал рану на руке, на этот раз правильно, стащил с собственной шеи шерстяной платок, приложил к разрезу. Скоро станет лучше. Его тело не только могло исцелять чужие раны и проклятья — оно и само исцеляло себя не в пример быстрее обыкновенного. Но, разумеется, до определённого предела. Но почему же не получилось всё как обычно? Он рассеянно прошёлся пальцами по запримеченным ранее на телах сестёр ранам — те не открылись, так и оставались только увечьями, но в чем же тогда дело? Может, конечно, обильная кровопотеря произошла ранее, а вернее, это скорее всего именно так, но почему же тогда он не смог помочь? Сколько ж раз такое было — не перечесть! И всегда его исцеление работало… А тут… Сознание снова начинало обретать четкость, и боль в разрезанной ладони медленно, но верно сходила на нет. Голова Дракейн ощущалась непомерно тяжким грузом на собственных тощих коленях. Василевс запустил пальцы в чужие короткие и жесткие кудри, заученными движениями обходя острые костяные рога. Мертвы… Мертвы! И он не может помочь, каков же абсурд, а только сидит здесь, с двумя телами сестёр по две руки, и невпопад совсем вспоминается та огромная, грандиозная совершенно мозаика на всю стену головного собора, которую Бена тогда, дома, описала ему во всех деталях шёпотом на ухо во время самой крупной в году храмовой службы, а он не понял более половины, и потом, по окончании, провёл рукой по кусочкам смальты, и смог сказать только, что они угловатые и не совсем идеальной формы. Что теперь? Он беспомощен без их сопровождения… На задворках сознания ответным отзвуком раздаётся — но ведь и они беспомощны без тебя, но то другое, совсем, они без него справились бы, как-то же он врачевал до пробуждения апокрифического, легендарного в коже и крови. А вот он… Какие скитания по мирам возможны для одинокого слепого? Так, видимо и сгинет он в этой пустыне. Ну, хорошо хоть, что не как в собственных же опасениях — брошенным. Василевс запрокинул голову вверх, и солнце в зените выжгло отсутствующее почти зрение кривым светлым пятном. И всё же, не может быть, чтобы совсем ничего… Это какая-то ошибка, должно быть решение! Глаза… зрение… Возникло вдруг до странности полное воспоминание — тогда, дома, за пару недель до изгнания, когда уже судьба их была как будто бы понятна, они с Беной переворошили всё императорские архивы в поисках подсказок о том, что же делать с новоприобретенным даром, документов из древности, из тех времён, когда кровь легендарных существ в теле их предков была лишь обыденностью. И она читала ему вслух, и о его, холодном и змеином, и о своём, совсем уж странном, и тогда же он узнал про кровь и исцеление, прозвучавшие нелепой насмешкой над делом врачевания, которому он учился тогда уже без малого десять лет, но там ведь было что-то кроме, и хоть он мог и забыть за это долгое время, но… В памяти живо возникли слова сестры, произносимые полушёпотом и почти что с ужасом: «Глаза василиска, либо же того, в чьём теле есть его кровь, могут обернуть вспять саму смерть, и избавить любое существо от самых страшных проклятий». Глаза василиска, значит? Василевс невесомо провёл пальцем по острию ножа. Получится ли? Конечно, у него повышенная терпимость к боли, и значительно ускоренное исцеление, но даже холодная кровь древнего существа, бегущая по венам, не может сделать невозможного. Да и из инструментария у него — только этот старый ржавый нож. Он хорошо помнил, как ассистировал при проведении операции на глаза в годы своего обучения. Даже Неонилла, которая, несмотря на всё кривотолки и пересуды, врачом была великолепным, волновалась безмерно, и перед самим действом, то ли всерьёз, то ли нервной шуткой предложила опоить больного не привычным корнем мандрагоры, а самым крепким вином, наплевав на всё общественные приличия, запрещающие употребление в пищу неразбавленного алкоголя, а уж тем более простое его распитие, не в рамках трапез — настолько она боялась работать с такой тонкой материей, как глаза. А тогда ведь у них было многое — и две техники лечения, одна с Востока, другая местная, искривленная игла и тёплое масло в небольшой керамической плошке, отдающейся глухим звоном, если по ней постучать ногтем, и ещё множество других дорогих медицинских приспособлений. Тогда в итоге получилось, и потом, месяц спустя, тот человек подошел к нему однажды в необъятных залах дворца, рассыпался в благодарностях и чуть ли не в ноги кланялся, пока Василевс думал только о том, что может теперь даровать другим то, что ему никогда не будет доступно — врождённая слепота неизлечима. И то было только извлечение катаракты, а теперь он собирался вырезать глазное яблоко. Такого он в годы практики не делал, но никакого опыта и не было нужно, чтобы понять что затея эта почти что самоубийственная. Заденешь нерв — и что тогда? Хотя, конечно, до нерва он не доберётся. Скорее всего, этим ножом он сможет разве что нарушить целостность глазного яблока… А как же его потом вытащить? Если в результате его действий просто вытечет глаз, что он будет с этим делать? …Ох, он действительно серьёзно думает об этом…? Хотя, а какие у него ещё варианты, кроме этого, отчаянного и рискованного? Либо вырезать глаз и воскресить — даже в мыслях это слово отдавало чём-то давно забытым, побуквенно и протяжно, как голос верховного священника — богохульством; так, воскресить сестёр, либо же умереть здесь, в пустыне. Независимо от того, останется ли он на этом самом месте, или же отправится бродить по покинутому миру в тщетных попытках попасть в следующий, итог будет один — он погибнет. В конце концов, слепой — он и с глазом, и без глаза всё равно остаётся со своим недугом, так разве Василевс здесь что-то теряет? Решено. Он прошёлся тонкими пальцами по коже у скуловой складки глаза, хладнокровно размышляя, какой же из них выбрать… Они же равноценны, верно? Пусть тогда будет левый. Нащупав верхнюю кость глазницы рядом с бровью, он попытался поднять верхнее веко настолько, насколько только возможно, но ощущая твёрдость черепа под пальцами сквозь тонкую кожу, быстро понял что как-либо добиться того чтобы достать глазное яблоко сбоку ему не удастся. Хотя… Нужно ли ему веко с учётом всего что здесь происходит? Строго говоряне особенно, но… Текущая кровь значительно испортит и усложнит его работу, так что до таких крайностей доходить смысла нет. Нужно подумать — что ещё остаётся? Просто ткнуть ножом в глаз и затем действовать по ситуации? Пожалуй, действительно только так. Он коснулся кончиком ножа склеры, и веки сразу же рефлекторно сомкнулись, защищая глазное яблоко. Василевс раздражённо хмыкнул и придержал веко двумя пальцами свободной руки. Теперь должно получиться. Он чувствовал, как его запястье с занесенным в воздухе ножом чуть подрагивало, от нервов ли, либо же от ставшей постоянной его спутницей слабости в мышцах, и он мысленно зло усмехнулся над собой — до чего же, однако, дошёл! Лекарь, ученик актуария, самого императорского врача, в конце концов, пусть и номинально, наследник лорума когда-то — и с дрожащими руками! Смех, да и только. Ну, да поможет ему кровь древнего василиска, текущая по венам. Он рассек ножом роговицу, переднюю камеру глаза… Боли почти не было — немудрено, в главном яблоке как таковом нет нервных окончаний, только рефлексы его защищают в этом вопросе. Но существовало это странное ощущение инородности, в котором, впрочем, тоже не было отнюдь ничего удивительного. Он надавил на рукоять чуть сильнее, загоняя оружие ещё глубже, и дискомфорт сменился притупленной, но возрастающей болью. Василевс сжал зубы, сглотнул. И резко провернул короткий нож в глазнице. Прошило, словно иглой — впрочем, на удивление, не так чтобы совсем невозможно было терпеть. Или это уже привычка к постоянным увечьям явила себя. Что-то текло по щеке, и Василевс, вытащив нож, потрогал кожу пальцами, размазывая влагу — внутриглазная жидкость, наверное. Или что там… сукровица? Вот Неонилла посмеялась бы! Всё, всё забыл! Закрыв глаза и чувствуя как намокают ресницы, он провёл пальцами по лезвию ножа, собирая что-то слизистое, внутренности и, похоже, ошметки внешней оболочки глаза. Что-то из этого всего застряло под ногтями. Досадная потеря. Оружие отправилось на колени аккурат рядом с чужой головой, а Василевс наклонился к телу младшей сестры. Целесообразнее было сначала попробовать с ней — Дракейн ещё плечо вправить надо, а один он в своём нынешнем состоянии едва ли справится. Свободной рукой он обхватил её шею, уже готовый заранее надеяться на всех богов, существующим и нет, только бы она не подавилась. Впрочем, без этого рода риска ни одно воскрешение не проходило. Закинуть шею, придержать сзади, чуть-чуть не доставая до сонной артерии кончиками пальцев. Свободной рукой, двумя пальцами — беспристрастно залезть в полураскрытый рот. Глубже, насколько только возможно, и, наконец, провести по чуть влажному, не до конца высохшему мягкому нëбу полуостывшего трупа. Вытащить руку. Ждать. Молиться о чуде — он мог бы, только память не сохранила не единой молитвы родного мира. Раздаётся чужой надрывный кашель. Василевс рвано выдыхает, прикрывает отсутствующий глаз рукой чтобы не пугать сестру раньше времени. Думается — ой, ну что за глупость, ужели она не видела ничего страшнее, и всё же, всё же это кажется правильным. Амфисбена хватает его за плечо, и такое ощущение будто мертвенный холод её рук просочился сквозь шаль, сквозь старую рубаху прямиком к тонкой коже, но этого, конечно, не может быть. Игры воспаленного разума, да и только. Её хриплый шепот, словно за жалкие минуты в лоне смерти она разучилась говорить, раздаётся над ухом — Я… Как? Там был яд, я поняла сразу, там было что-то… Что-то ужасное. Что ты сделал? Твой– Василевс перебил её, чтобы она не успела развить мысль — Потом. Вправь плечо Дракейн, я очень прошу. Сможешь? Он не отнимает руки от лица, и чувствует как на ладони скопилось влага. Бена молчит. Спустя какое-то время, впрочем, она наконец отвечает, несколько неуверенно — Да… да, сейчас Слышится характерный щелчок вправляемых костей, а потом сестра отряхивает руки. — Но она все еще мертва! Что дальше? Нам нужно обязательно уйти отсюда как можно скорее, пожалуйста — в её голосе отчётливо слышится паника. Василевс, услышав ответ, прошипел сквозь зубы скорее от раздражения, нежели от боли. Надавил средним и безымянным пальцем на пустую глазницу, и пальцы странно провалились внутрь, придавливая чуть трепещущее веко. Ладонь стала еще более мокрой. Неприятно, но голыми руками ковыряться в том, что осталось от глазного яблока уж совсем не хочется, хотя, если придется, роскоши выбора у него не будет. Василевс наконец отнял ладонь от лица. Пальцами другой руки провёл от запястья до ладони, собирая месиво жидких компонентов. Задумчиво попытался вытащить застрявший кусочек глазной оболочки из-под ногтя указательного пальца, что было неожиданно, успешно. И потом еще один. Голова Дракейн уже у него на коленях, хорошо, меньше усилий придется прилагать — подумал он. Сначала он открыл ей рот двумя пальцами, разомкнул острые зубы, чувствуя как клыки давят на кожу. Склизкое месиво легло на язык легко, как можно ближе к корню. Язык у Дракейн холодный, как и небо, как и в целом внутренности рта — еще одно доказательство что она умерла раньше. Он представил как теперь это месиво липко скатывается от корня языка в глотку и трахею, противно и отвратительно. Воскрешает среднюю сестру, а она, движимая проклятьем, сжимает зубы на вторых фалангах его указательного и среднего пальцев. После этого нехитрого раздумья Василевс поспешно вытащил руку, вытер о шаль на собственных плечах, взял оставленный на коленях нож и заткнул за пояс — и только тогда услышал тихое, повторяющееся «Нет-нет-нет» Это была Бена. Стало даже несколько совестно — неужели она настолько волновалась о его благополучии? Хотя в это совсем не верится. Наверняка тут должны быть иные причины. Он уже было готовится сказать что-то едва ли утешительное, вроде «это была необходимость» когда внезапно чувствует, что вес с его коленей пропал. Дракейн, вернувшись к жизни, не произнесла ни слова. Только встала, словно бы и не было ничего. Василевс, не зная, что тут можно сказать, молчал. Слышал, как причитание Амфисбены резко оборвалось тоже. Слышал шорох песка под чужими ногами. А потом Дракейн спросила, спросила тем редким голосом, призраком её прошлой, гордой, властной, не искажëнной тем, что старее каждого из них, и куда более вечно — Василевс, почему? Почему ты совершил подобное? И мир будто бы отмер от страшного оцепления. Дракейн что-то шептала, давилась словами в остатках панического страха. Но затем глубоко вздохнула, и очень тихо сказала вслед — Я хотела бы знать тоже. Он только пожал плечами, нервно — движение отдалось острой болью в пустой глазнице — Потому что так было надо, и я мог это сделать, вот и всё. Потому что я не хотел медленно умирать в пустыне, конечно, но гораздо важнее, на самом деле — потому что иначе зачем, для чего кроме сохранения жизни по вашему я здесь, с вами, всё ещё скитаюсь, и буду это делать целую вечность, пока мы каким-то образом не умрём окончательно, или, чем черт не шутит, не перебьём друг друга — осталось невысказанным, затаилось ядом аспида, полынной горечью где-то под языком. Перебьём друг друга…? Цинично до ужаса, право, но ведь что-то неуловимое — очередное ли подцепленное в самом начале изгнания проклятье, или же простая интуиция — что-то подсказывало Василевсу… О нет, даже не подсказывало, а звенело оглушительным колокольным набатом, так, что не откреститься и уши не заткнуть, он знал наверняка — так оно и будет. Просто не сейчас. Потом. Позже. А пока… Пока ещё можно жить.