цикличность

все знали Машеньку Романову как неисправимого, потерянного подростка. из тех, на которых только ладонью машут, мол, уже ничего не поделать, бунтарство, текущее по венам девчонки, увы, не лечится и не выжигается.  с сигаретой в зубах и бутылкой Эссы в руке, Машенька самоуверенно смотрела на мир из-под козырька своей неизменной красной кепки, словно бросая ничтожной Вселенной вызов. «сломай меня, если сможешь, ну же, попробуй.»  Машенька умела пользоваться своим природным обаянием, глядела с прищуром, пухлые губы прикусывала совершенно невинно, очередную пару колготок портила, опускаясь на колени перед Димой-Сашей-Максом, перед каждым, кто мог предложить ей пакетик с порошком, таблетками или косяками.  Романова никогда не отличалась принципиальностью, мол, дают — бери, бьют — беги, хочешь чего-то — заработай. и неважно, как: выдраивая засаленные столы в ближайшем кабаке или отсасывая парнишке со второго курса. а сразу после этого, едва вытерев сперму со рта, закидываться непонятными кругляшками.  блевать желудочным соком с кровью-снова закидываться-снова блевать.  оббивать пороги комнаты Карины, прилежной девочки, которым таких, как Машенька Романова, говорят стороной обходить, перекрещиваться и в глаза не смотреть.  сущая бесовщина ведь.  вся, от макушки до пят.  в красивой обёртке, круглолицая девчонка, на которую издалека посмотри, ну ангел ведь. только поближе ступи, увидишь, как сквозь кожу прогрызаются черви, которыми Машенька Романова кишит изнутри, словно червивое яблочко.  до тошноты-сладкое и мерзкое, пролежавшее на земле возле дерева слишком долго, нетронутое и сгнившее, одно из тех, что ближе к осени соберут в мешки и оставят гнить дальше в одной куче.  но Кариша, впервые ослушавшаяся запретов, подпускает Машеньку ближе, сама же за её ладони хватается, носом в острые ключицы тычется, обхватывая узкую талию руками до боли.  пожалуйста, Машенька, не отталкивай, можешь бить, кричать, кидаться, но не уходи, останься, хотя бы сегодня-завтра-всегда. Машенька остаётся. для Машеньки это уже привычно, затёрто до дыр, выжженая на подкорке сознания цикличность, словно расписание.  понедельник: пиздить Каришу до проявившихся потом гематом.  вторник: целовать Каришу, зализывая ссадины языком, выбивать из прилежной девочки стоны, шептать «это в последний раз, Кариш, я больше не причиню тебе боли».  а потом начинать всё заново, по уже заученному сценарию.  потому что с Каришей так можно.  с Каришей всё останется в тайне, забудется и сотрётся из памяти Машеньки с приёмом очередной дозы.  синяки на бледном личике замажутся тоналкой соседки, которая, возможно, разок заикнётся о том, что так ведь нельзя, но будет остановлена тихим «сама справлюсь».  всё забудется. начнётся новый день.  Кариша, как и всегда прежде, будет прилежной ученицей, записывая каждое слово за преподами. Машенька будет появляться на парах раз в месяц, потом выпрашивая у Карины эти же конспекты, словно не она оставила на ней пару-тройку гематом ранее. жизнь вернётся в привычное русло, останутся неизменными Машенькина цикличность помоги-сдохни и Каришин синдром спасателя, которые так идеально сходятся в этом убийственном тандеме.  и, возможно, однажды Машенька одумается. завяжет с веществами, перестанет отсасывать всем подряд за дозу, больше не будет оставлять на Карише гематомы, а может, и вовсе перестанет к ней приходить.  а, возможно, Кариша первая поймёт, что из этой Машенькиной извращённой цикличности стоит выбираться. перестанет открывать перед ней дверь, больше не будет хвататься за её ладони, скажет Машеньке «прощай», после расплачется, обняв соседку Свету, которая точно скажет «а я ведь говорила, дурёха». но вскоре она успокоится, вздохнёт с облегчением и поймёт, что таким, как Машенька, не нужно спасение. им нравится себя уничтожать.  это будет однажды, но не сегодня.  — Я войду?  — Заходи, обувь только сними.