My everything

Ты перебирала флаконы с лекарствами, пытаясь найти мазь от ожогов. Пальцы слегка дрожали — не то от сознания собственной вины (он отвлекся от машины и глядел на тебя, а ожог был наименьшим из зол, которое могло произойти с ним по этой причине), не то от холода. «Пациент» — как и всегда, утонченно-бледный, точно изящный алебастровый сосуд, но невероятно элегантный — тем временем ожидал, опираясь на кухонный стол и разглядывая рану. Ты бросила взгляд исподтишка на него. Временами он опускал голову ниже, и тогда черная вьющаяся прядь падала на лицо. Он рывком откидывал голову назад, пытаясь справиться с непослушным завитком. При этом, резкое движение вероятно отзывалось в руке: когда ты снова отвернулась, занявшись флаконами и бинтами, за спиной раздалось сдержанное шипение. Ты попыталась прекратить эту пытку, подойдя ближе с мазью. Едва ли осознавая, что делаешь, мягко скользнула пальцами одной руки по его волосам, приглаживая выбившийся завиток. Томас поднял глаза. Было бы слишком избито сказать, что ты «потерялась в его взгляде и не нашла пути домой». Звучало бы, как в дешевых романчиках — но ведь ты совсем не такая. Потеряться не пришлось, но на несколько мгновений ты забыла как дышать, а потом просто мягко взяла его за руку, стараясь не причинить боли. Простые операции по оказанию первой помощи превратились для тебя на какое-то время в пытку. Мысли о том, что его кудри такие мягкие, и о том, как двигается широкая грудь под бирюзовым жилетом, когда он дышит, почему-то вызывали предательское покалывание в кончиках пальцев и румянец на щеках, доползший кажется, до ключиц. Волна жара усиливалась, от щек прокатившись по всему телу, и замерев где-то внизу живота — незнакомым тянуще-сладким чувством — это память услужливо подсунула воспоминание о вашем поцелуе (втором? третьем?) в его мастерской. Если до свадьбы он целовал тебя сдержанно и осторожно, словно робкий влюбленный, то поцелуй в мастерской оказался совсем другим. Да, Томас был немного напряжен, точно не верил, что ты первая появилась здесь, и вообще проявила к нему внимание. Но потом он осмелел — ты почувствовала, как твои губы приоткрывает кончик его языка, проникая дальше… Пол под ногами закружился и ты, возможно, упала бы, если б тебя не подхватили крепкие сильные руки, усадив на стол… — Дорогая, у тебя все хорошо? — озадаченно поинтересовался Томас, трогая твою горящую щеку здоровой рукой и окончательно возвращая в реальность из мира грез. Ты быстро закивала и закончила перевязку. Теперь его забинтованная кисть покоилась тыльной стороной в твоей ладошке, а другая твоя рука поглаживала тонкие пальцы мужа. Тот сконфуженно улыбнулся и отвел глаза. — Мои руки огрубели, прости. Ты глядела на него во все глаза, и его как прорвало. Он высказывал тебе свои беспокойства и треволнения о паровой машине и ее ремонте, о поместье, обо всем, что занимало его душу в этот момент. Слушая, как подобает хозяйке дома, ты, тем не менее, не слышала, потому что от теплых обертонов любимого голоса щемило сердце. Как же хотелось заглушить и забрать его боль! — …прав был твой отец. Твой муж — неудачник, — твой завороженный мозг все-таки что-то вычленил из его речи, и ты вздрогнула. Ласково пожав его пальцы, ты подняла на него глаза, ища ответного взгляда. — Не говори так. Ты — самое лучшее, что у меня есть.