Я тебя вижу.

      Джекс никогда себе ни в чём не отказывает. Хочет — делает одно, не хочет — делает другое. Это легко, так ещё и сердце изнутри приятно скребёт самодовольство.       Чего же ограничиваться зазря?       Многие считают Джекса своей личной мигренью, а Рагата называет его опухолью — наверняка любя, — и то ему льстит.       Очень, очень льстит.       Ему нравится быть именно её опухолью. Опухоль возникает, разрастается, усугубляется и убивает медленно — как же это филигранно. Филигранные убийства Джексу по душе: они точны и красивы. На самом деле, ему многое интересно по душе — та же самая Рагата.       Рагата прелестна. Она прилежна, вежлива и осторожна.       Рагата хороша. Она примерная, красивая и не без греха. Последнее нравится Джексу больше всего.       Если кто и может оценить её красоту всецело, то только Джекс.       Дело в том, что только у него есть ключи от комнаты Рагаты и только он вглядывается в полутёмную комнату сквозь щель слегка приоткрытой дверцы шкафа. Джекс видит наяву то, что многим даже и не снилось; ему снилось, даже сотню раз.       Ах, прилежная куколка, когда остаётся наедине с собой, поддаётся внутренним демонам, и в этом соль. Кукла становится падка на блудливый грех, порочит собственную честь и, раскрасневшаяся, делает это безупречно.       Опошлённое тело Джексу в разы милее.       Рагата — та ещё извращенка и блядь, раз заставляет минимальными действами Джекса то язык прикусить, то губы, то пальцы, лишь бы свои безудержные выдыхания подавить. Хороша чертовка — другого, собственно, и не скажешь.       Рагата, Рагата, Рагата…       Её всегда поначалу слишком много, а после — категорически недостаточно. Она то бескорыстно дающий глоток жизни кислород, то намеренно удушающий углекислый газ.       Джекс тихо стукается лбом о дверцу шкафа, когда спешно приспускает штаны и обхватывает рукой свой член. Он скользит по нему ладонью и будто ощущает разряды электрического тока, бегущего от пяток до кончиков волос.       С Рагаты Джекс глаз не сводит: подсматривает, наблюдает и чуть ли не сжирает глазами. Он бы хотел её съесть. Только как десерт: она выглядит очень сладенькой.       Рагата никогда не задирает шторы до конца, а потому проникающий через стекло лунный свет дерзко касается её оголённого тела. Она трогает себя неторопливо, сначала гладит ладонью левое бедро, а после — половые губы, раздвигая их кончиками пальцев и массируя.       Куколка хороша, когда гола и беззащитна; куколка очень хороша, когда грешит и чувствует себя последней сучьей шлюхой.       Рагата постанывает тихо и лишь тогда, когда двигает пальцами внутри себя, а другой рукой ласкает аккуратную небольшую грудь с родинками.       Глядя на всё это из шкафа, Джекс забывает, как дышать. Рагата слишком прелестна, когда промышляет онанизмом.       Интересно, когда она себя касается, о ком всё же думает?       В одном Джекс уверен точно: он бы сделал ей гораздо лучше, чем кто-либо другой.       Когда-нибудь он выйдет из шкафа и настигнет её врасплох, а пока ограничивается только намёками:       — Я тебя вижу, куколка.       — Джекс, ты придурок?