Teach Me What Love Is

Было 3 часа ночи, а значит, давно надо было лечь спать. Блин, учитывая, что они должны быть собраны и готовы отправиться в следующий город к 9 утра, они уже должны были видеть десятый сон. Ни для кого не стало сюрпризом, что Боян и Йере настояли на том, чтобы жить в одном номере. Никто и глазом не повел (хотя Крис драматично их закатил), и после того, как послеконцертная эйфория немного улеглась, а в них было столько выпивки, что веки неконтролируемо опускались на глаза, они все решили наконец отойти ко сну. Боян и Йере попрощались с парнями и отправились в свой номер, чтобы подготовиться к краткому мигу отдыха. Как только они выполнили самый минимум (почистили зубы в течение 30 секунд и сняли то небольшое количество одежды, что на них оставалось), парни улеглись. Две односпальные кровати были не очень-то и удобные, но парням было все равно, особенно учитывая их состояние. Как оказалось, времени для сна осталось не то чтобы много. — Эй, Боян, — донесся до его сознания голос как раз в тот момент, когда словенец собирался отправиться в путешествие в страну грез. — Да, Йере? — ответил он, ожидая от финна чего-то бессмысленного, вроде тупой шутки или, может быть, обычного «Спокойной ночи». — Что это было за слово, которому ты пытался меня научить? — спросил он вместо этого, резко вырвав Бояна из предсонного состояния. Во-первых, ему нравилось, как Йере говорит фразы. Слова. На самом деле, все, что угодно. Одно только «ноусщить» звучало так охуительно мило, что он не мог удержаться от улыбки в подушку. И, во-вторых, о чем он говорил? Это была маленькая глупая игра, которая состоялась на стриме около трех часов назад. Зачем он вспомнил об этом? — Ты имеешь в виду «любовь»? — Да, — ответил Йере, — но в Словении. Боян снова улыбнулся невинному, но, как это всегда бывает с его европейской речью, слегка ксенофобскому замечанию Йере. — Вообще-то, это было по-сербски. Ты же знаешь, я говорю на обоих этих языках — Ого! — Йере, казалось, был удивлен, но не стыдился незнания. — Правда? По-сербски? — Да, мои родители, э-э-э… Ну, в большинстве своем сербы, я думаю. Так что да, это и правда был сербский. Но, если оставить в покое историю моей семьи, почему ты спрашиваешь? Когда он не получил ответа примерно через 10 секунд, он предположил, что Йере уже заснул из-за боянова небольшого объяснения своего генеалогического древа. Он едва ли мог его в этом винить. Боян уже сам собирался задремать, когда снова услышал тихий голос финна: — Ты можешь сказать это мне еще раз? Что-то трепещущее пробралось в сердце Бояна, когда он повторил слово, которое уже говорил финну раз пять за этот вечер: — Ты имеешь в виду Ljubav? — осторожно спросил он, и голос его был тише, чем было нужно на самом деле. — Да. Ljubav, — так же тихо повторил финн. Боян не мог не улыбнуться тому, насколько идеально теперь звучало его произношение. Он думал, что мог бы записать и слушать это на повторе в течение следующих 10 часов. Однако он, конечно, хотел, чтобы оно было адресовано ему, а не осталось просто красивым словом, от балды произнесенным в пьяный финский воздух. — Мне нравится, как оно звучит, — сказал затем финн. — Ljubav, — повторил он еще раз, прежде чем обратиться с просьбой. — Можешь научить меня, как говорить: «Я люблю тебя», — по-сербски? Если раньше сердце Бояна трепетало, то теперь оно рвануло бежать спринт. 400 метров за всего 15 секунд. Оно начало колотиться так быстро, и он понятия не имел почему. Вот уже несколько месяцев он хорошо осознавал свои чувства к парню, находящемуся с ним в одном номере. Ему потребовались месяцы, чтобы смириться с ними и принять тот факт, что, даже если между ними ничего не будет, он по-прежнему сможет наслаждаться их отношениями такими, какие они есть. Тур, безусловно, превратил ситуацию в горько-сладкую, постоянные прикосновения и улыбки сочетались с неизбежностью приближающегося отъезда словенцев. Но по какой-то причине мысль о том, что Йере скажет ему «Я люблю тебя» на одном из его родных языков, сделала происходящее намного более волнующим и реальным для него. Какое-то время он смог бы жить в иллюзии, что эти слова были настоящими, а не просто уроком лингвистики. — Конечно. Готов? — спросил он игривым голосом, надеясь, что сможет замаскировать то, насколько он был взволнован, произнося эти слова, и тем, что Йере повторит их в ответ. — Да, говори, — последовал ответ, снова более тихим голосом, чем он ожидал. — Volim te, — слова стекли с его языка, словно мед, медленно и решительно, пока он ждал, как услышит их в ответ. — Voli… — попробовал Йере в первый раз, заставив Бояна повторить их снова, с той же страстью, окутанной сладостью. — Volim. Te, — произнес он еще медленнее, его сердце сжалось, как будто он вот-вот получит отказ и услышит: «Знаешь, а я к тебе такого не чувствую». Это было так глупо, почему он был пиздец на каких нервах из-за этой дурацкой лекции по лингвистике? — Volim te, — когда он услышал слова, отражающие его собственные, его сердце одновременно упало и взлетело выше, чем когда-либо. Он представил, всего на одну сладостную секунду, что намерение, стоящее за этими словами, соответствует тому, что было произнесено. И этого самого по себе было достаточно, чтобы у него закружилась голова, а сердце захотело большего. — Идеально, — сказал он, затаив дыхание. — Ты на пути к получению сербского гражданства, — пошутил он, и смех застрял у него в горле, где уже поселились его невысказанные фантазии. — Пр-равда?! — услышал он воодушевленный английский с выделяющейся «р» своего друга и не смог сдержать улыбки. — Да, ты на коне! — он сделал еще один комплимент, думая, что на этом все закончится. — А как… — начал Йере и тут же сделал паузу. — Как сказать: «Я тоже тебя люблю»? Что ж, это заставило Бояна громко сглотнуть, все еще чувствуя, как что-то прилипает к его горлу. Не задумываясь ни на секунду и не позволяя себе переварить происходящее, он тихо ответил: — Volim i ja tebe. Он знал, что для парня напротив это будет слишком сложно. Он знал, что позже ему придется произносить фразу слог за слогом, но он не мог удержаться и ответил искренне, по крайней мере, на этот раз. Почему-то говорить все это на своем родном языке казалось гораздо более интимным. Он обнаружил, что большинству людей довольно легко сказать «I love you» — просто это не казалось таким глубоким или серьезным, когда произносилось по-английски. Однако на словенском и сербском — эти слова всегда шли прямо от сердца. И сказать их было далеко не так легко, и он не говорил их большому количеству людей. Так что, какой бы глупой и несерьезной ни была вся эта ситуация, сказать их Йере все равно казалось гораздо более реальным, чем любое из намеренных «I love you», которыми они обменивались раньше. — Volimi… — попытался финн. Боян тут же помог ему, разделив фразу на краткие, маленькие слова, почти лишенные смысла. Пришло время перестать жить фантазиями. — Volim… i… ja… — сказал он, ожидая, пока Йере повторит это. — Volim… i… ja… — почти идеально произнес Йере, и сердце Бояна так затрепетало от этого, что это было безумием. — Tebe, — закончил он. — …Te-be, — повторил финн. — Отлично! Volim-i-ja-tebe, — подвел он итог уроку. — Volim i ja tebe, — услышал он в ответ, и его тупое сердце все еще исполняло глупый маленький танец; несмотря на это, его мозг соглашался, что такого не должно быть. Он не мог заткнуть рот, когда заговорил усталым, слегка пьяным, горько-сладким голосом: — Nemaš pojma koliko dugo želim to da čujem. Он тут же застыл, несмотря на то, что понимал, рассуждая рационально, что парень напротив понятия не будет иметь, что он сказал. — Что… что ты сейчас сказал? — поинтересовался Йере. — Э-э-э… — Боян вздрогнул, чертовски хорошо понимая, что не может ни сказать правду, ни заставить себя солгать. — Извини, это вылетело на автомате, — правдиво объяснил он. — Хорошо, но… — Йере поерзал на кровати напротив него. — Что это за «автомат»? Скажи мне правду. Ты назвал меня глупым? — спросил он полушутя-полусерьезно. — Нет, конечно, нет! Клянусь! Просто… — он продолжил идти по пути «не-лжи-но-и-не-полной-правды». — Понимаешь, эти слова важны для меня. Для меня это не то же самое, что произносить их по-английски, когда они кажутся какими-то… немного пустыми, что ли. Повседневными. Обыденными. А когда произношу их на том языке, с которым вырос… Казалось, финн понял, что за этим кроется. — Они… более сильные, да? Более реальные? Боян был благодарен и благоговел перед тем, что финн так хорошо понимал его. — Да. Точно. Я никому их не скажу, если они на самом деле не будут правдой. На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Бояну показалось, что прошли часы, и его разум начал лихорадочно соображать. Что, если у Йере его раскусил? Что, если он точно понял, что это значит? Что, если он был шокирован и сожалел о той глупой угадайке, о том, что делил с ним номер, поехал с ним в тур… U kurac. Неудержимый поток его тревожных мыслей был прерван вопросительным голосом Йере. — Боян? — А? — это было лучшее, что он мог выдавить из себя, чувствуя, как сердце колотится в горле. — Volim te. Боян почувствовал, что его воздушный поток сужается. Его голова внезапно оказалась за много миль отсюда, а все остальное тело ощущалось просто мертвым грузом. Неужели Йере решил попрактиковать свои языковые навыки в самый неподходящий момент? Он сейчас просто дурачится, да? В любом случае, Боян не мог помешать своему глупому трехъязычному рту действовать быстрее, чем его замороженный мозг. — Volim i ja tebe. Всего через несколько секунд он услышал движение в кромешной тьме комнаты. Кровать напротив него зашевелилась, и приближающиеся шаги привели Йере к нему. — Я не знаю, как сказать по-сербски, но… подвинешься? Боян подчинился, не в силах думать о том, что, блять, сейчас на уме у другого и к чему, черт возьми, все это ведет. Освобождая место на и без того маленькой кровати, он больше почувствовал, чем увидел, как его занимает финн. Это была реально пиздецки маленькая кровать, на ней нельзя было избежать взаимных касаний. Несмотря на то, что они оба лежали на боку, лицом друг к другу, их ноги соприкасались, рука Йере легла поверх ладони Бояна, и он почувствовал дыхание финна, все еще несущее в себе следы обильного количества алкоголя, касающееся его дрожащих губ. — Что, твоя кровать такая неудобная? — спросил Боян в какой-то момент, пытаясь снять напряжение. А было ли оно вообще? Не раздувал ли он из мухи слона? В конце концов, последние два дня они только и делали, что были тактильными. — Нет. Но здесь лучше, — застенчиво ответил Йере. Боян не смог сдержать улыбки. Глупый Йере и его глупая кокетливая игра слов. Он любил этого человека так сильно, что хотел выпрыгнуть из своей шкуры и жить под кожей финна, просто чтобы быть к нему как можно ближе физически, всегда. Не говоря больше ничего, Йере протянул руку, чтобы найти грудь Бояна. Что ж, sranje. Его сердце уже билось в безумном, неузнаваемом ритме, и это было до того, как финн положил свою теплую руку на обнаженную грудь Бояна. В этот момент оно выпрыгнуло наружу, пытаясь поглотить человека напротив. Йере ничего не сказал. Никаких остроумных комментариев, никаких заигрывающих замечаний. Он просто держал свою руку у его сердца некоторое время и в конце концов приблизил свое лицо к лицу Бояна. Несмотря на темноту, словенец теперь мог разглядеть очертания лица, о котором мечтал месяцами, молясь, чтобы оно оказалось так близко к нему по другим причинам, а не из-за выступления или глупой шутки. Йере просто повторил то, что он уже освоил. — Volim te. И снова Боян не смог заткнуть свой трехъязычный рот. Только на этот раз он не проронил ни слова. Он сократил дистанцию и запечатлел дрожащий, отчаянный поцелуй на открытых губах Йере, прежде чем смог остановить себя. И как раз в тот момент, когда он собирался отстраниться и выброситься из ебаного окна, он почувствовал, как финн потянулся за поцелуем. Он был коротким, но таким сладким-сладким, прежде чем они оторвались друг от друга. Боян положил свою руку поверх руки Йере, все еще крепко прижимающейся к его груди. Другого способа успокоиться или взять себя в руки не было. В этот момент он был почти уверен, что это один из его ярких снов, из-за которых по утрам становилось холодно и трудно дышать. Он мог только надеяться, что парень с другой кровати не догадается, что ему снится. Его чувство мироощущения изменилось, когда он почувствовал, как еще один поцелуй коснулся его губ. Сначала он был нежным, лишь их губы соприкасались; но не успел он опомниться, как поцелуй стал глубже, когда Йере облизнул его нижнюю губу, вызвав тихий стон у словенца. Смущенный и неуверенный, что делать или говорить, Боян только громко выдохнул, когда Йере снова отстранился. — Почему ты мне не отвечаешь? — спросил Йере, и из-за стольких событий Боян едва был в состоянии думать, о чем, черт возьми, парень говорит. Наконец в его затуманенном мозгу щелкнул выключатель и зажегся свет. Но на этот раз он решил, что они все сделают правильно. — Сначала ты. Скажи еще раз. Боян мог поклясться, что почувствовал, как Йере улыбается напротив него. И финн подчинился. — Volim te. Сердце и рот Бояна пели в унисон, когда он говорил: — Volim i ja tebe, Йере. Финн плотнее прижался своим телом к Бояну, закинув ногу на ногу словенца и прижав их лбы друг к другу. Он убрал руку Бояна с его груди, закинув себе за спину, и устроил их в удобном положении для объятий. — Мне нравится этот язык, — сказал он, произнося слово как «йезьык», и Боян не мог не умиляться этому, несмотря на все, что происходило в данный момент. — А сейчас мы поспим, да? А завтра ты научишь меня, как сказать: «Давай потрахаемся»!