Дополнительные по искусству

Октябрь, конечно, хороший месяц, но дождливый до чёртиков. И Достоевский, идя под своим любимым чёрным зонтом с витой ручкой, который с ним прошёл всё, в "излюбленную школу", где был одним учителем искусства на всё учреждение образования. Весело? Весьма. Но до жути холодно. Ледяной ветер, играючи, распахивает подол чёрного пальто, норовит развязать тёплый шарф и унести зонт. Бр… Но вот преподаватель краем глаза видит белое пальто и желтый шарф и невольно улыбается. Вот же ж чудо. Это один из любимых учеников, Николай Гоголь. На уроках вёл себя прилично, живо интересовался театром (ведь до школы Достоевский был актером), вообще был умничкой. Хотя по рассказам некоторых очевидно влюблённых в Федю девушек, на других уроках он вёл себя иначе. Но это и к лучшему. Достоевский подходит к Николаю и пускает его под зонт. Тот дёргается и достаёт наушники, улыбаясь после учителю: — Доброго утречка, Фёдор Михайлович). — И тебе не хворать. Чего без зонтика ходишь? Заболеешь ведь. — Вы меня недооцениваете, я живее всех живых! — Здоровье беречь надо. А откуда фингал под глазом? Было видно, что Гоголь сразу же как-то то ли напрягся, то ли что, но потом отшутился: — Да подрался из-за вишнёвой булочки, с кем не бывает? Но тут уже замялся Достоевский. — Хочется и отчитать тебя за такое безрассудство, но с другой стороны, булочка-то вишнёвая… Со стороны Николая послышался громкий хохот, а он сам схватился за руку преподавателя, чтобы не упасть. — Вы такой классный, Фёдор Михайлович! Я даже постараюсь на ваш урок не опоздать. — Дождусь такого от своего бесстыдника? Я в предвкушении. А если ещё и от тебя сигаретами не будет нести за три километра, то тогда зачёт поставлю. — Ой, да вы умеете уговаривать! К слову, у вас пропуск есть? Я свой нечаянно забыл. — Есть, не волнуйся. За разговорами обо всём и ни о чём они доходят до школы. Немного посетовав на безответственность Гоголя, Фёдор смиловался и пропустил ученика, который увидел одноклассника и упрыгал к нему. Сигма же шарахнулся от него, а Фёдор усмехнулся. Вот что за чудо? Уроки проходили скучно. С пятым классом — разбирать простые вещи по типу "изо", "скульптура", "декоративно-прикладное", с начальными двумя — песни петь, с шестым — разбирать искусство России, с девятым — искусство Нового времени, с двумя восьмыми — эпоха возрождения. Всё это наскучило. И вот, последний на сегодня седьмой урок — девятый "б", класс Коли. На уроке он окончательно срывает голос, пытаясь донести нужную информацию до мозгов, но кто его слушает? Только Коля. Никто больше. Он пытается с сорванным голосом говорить о важности семьи в жизни человека на примере многих известных личностей, но его никто не слышит. Звонок звучит как облегчение, но стулья никто не поднимает. Что за класс чертят? А Гоголь понимает все сложности и бежит помогать поднимать стулья, слушая хриплые сетования на свой класс и поддакивая. Он даже неверяще смотрит на учителя, который интересуется: — Есть у тебя сегодня какие-то планы? — А? Да нет наверное. А что такое? — Чая не хочешь попить? В благодарность. — Если зелёный, то только за!) — шутя вскрикнул Гоголь, беря один стул и садясь напротив учителя, который поставил чайник, достал сахарницу и какое-то печенье. Гоголь же начал щебетать о какой-то ерунде, но тут, спустя какое-то время, Достоевский его нечаянно прервал: — У тебя на моменте разговора о семье заслезились глаза, что-то не так? — Да всё так), — попытался отшутиться ученик, пряча глаза. — Ну я же вижу. И сейчас глаза прячешь. — Ну… у меня родители в разводе и из-за этого сложно, — решает сказать Коля, прячась за кружкой. — Но ты же знаешь, что проблема не в тебе? — Проблема во мне! — истерично вскрикнул парень, а затем театрально приложил руку ко лбу, — Вот зачем они так делают? Ещё и ругаются, бьют всё и всех! Дети ж по психологам будут шляться, деньги тратить, а им-то всё равно! — Коля, подойди ко мне. Парень с надрывом улыбается, но подходит, а потом удивленно смотрит на Достоевского, который бережно погладил его по голове. — Пусть ты и не уверен сейчас в этом, но ты такой умница. Я правда очень горжусь тобой. Ты — правда молодец, и причина уж точно не в тебе. Эти слова подействовали конечно, убеждающе, но одновременно и как хлыст, от чего Гоголь всхлипнул и бросился ему на шею, прижимаясь близко-близко. — Простите, что так.. резко, но иначе не могу. — Ничего. Его бережно погладили по головке, нежно поправляя чёлку, осторожно заправляя ее за ушко. — Ты молодец, Коля. Резко у младшего зазвонил телефон, на что тот отстранился и, поблагодарив за чай, схватил вещи и убежал. А Достоевскому оставалось вздохнуть и пить чай в одиночестве. На следующий день он узнал, что Коля не пришёл. И стало как-то тоскливо на душе, пусть урока и не было. Как-то отразилось отсутствие Николая на отсутствии хорошего состояния и настроения. Но зато в такой лиричной печали строчки прыгают сами собой. Да-да, помимо всей школьной волокиты Фёдор успевал творить. Он писал просто прекраснейшие стихи, но нигде не публиковал. Он был глубоко убеждён, что должен найтись талантливый читатель, что по качеству и достоинству оценит всю его писанину. Всё-таки жизнь у Феди была довольно яркой. В пятнадцать бежать из дому, чтобы устроиться в театр, проработать до двадцати, стать заслуженным молодым актером, а потом наняться в школу, ну не сказка ли? А сейчас он пишет стихи, рассказы, роман и ищет своего читателя или читательницу. Но это уж слишком закручено. Душа Феди была одинока, а ее владелец искал всего-навсего друга. Школа — лишь работа. Он лишь парой слов изредка перекидывался с Тургеневым, который лишь давил из себя какую-то вежливость, с Буниным, который в лицо говорил, что ненавидит парня за всё, и всё. Круг хоть какого-то общения замыкался. Нет, бесспорно Достоевский любил одиночество, но когда ты совсем один — это удручало. Он даже уверовал, лишь бы просто ощущать кого-то рядом, но в последнее время и это его не спасало. Хотелось слышать и видеть отдачу, но она всё не приходила. А как же красиво говорит Коля! Не глядя на какое-то отчасти даже побитое состояние, он умудряется быть живым. Живее всех фальшивок вокруг. И это очень нравилось Достоевскому. Хотелось бы… Хотя нет, звучит, как "Лолита" Набокова. Ужасно. Никакие "но" его не переубедят. Только если сам Гоголь. А Коле тоже было плохо. И физически, и морально. Физически — синяки от матери и отца, морально — пьяные обвинения в разводе и в ссорах, ощущение этого полного контроля. Да что ощущение? Так реально было! Его контролировали везде и всюду, что бы тот ни делал. Вот даже взять тот день, когда он задержался с Фёдором Михайловичем. Что было? А зачем? А куда? А почему? Слишком много вопросов. А за отсутствие ответов — удар по вытянутой руке. Больно и обидно. Тут хоть из дома беги. Хотелось повторить опыт своего учителя, но ведь бежать некуда. А так хотелось почувствовать себя свободным! Так хотелось почувствовать птицей, парящей в небесах, наконец-то ощутить себя живым, а не играть это чувство. Он такой плохой актёр, а всем это нравится. Лишь Достоевский видел в этой лжи правду. Только он любил правду в Коле и высоко ее ценил. Но на следующий день Коля уже как обычно, "щебечет и чирикает", а после уроков прибегает к Достоевскому. Точнее, сначала убегает в продуктовый, чтобы купить любимый брюнетом чай, а затем к нему самому. Только перед кабинетом Николай остановился и задумался, а зачем он вообще бежал сюда? Зачем нёсся к учителю на непонятных крыльях? Но рука уже сама собой стучится и даже не даёт хозяину подумать о последствиях. Впрочем, уже слышится хриплый, уставший и какой-то опечаленный чем-то голос, который позволяет войти. Гоголь входит и смущённо мнётся и топчется на пороге, пока уставший от всего Фёдор разворачивается к нему и восклицает: — Коля! — эмоционально начинает Достоевский, а затем останавливает себя, — Напугал ты меня, ей-Богу. Думал, уже проверка пришла. — А что, Вам запрещено есть на рабочем месте? — Коля только сейчас почувствовал запах сыра и заметил булочку в руках и крошки в уголке губ. — Запрещено. Голодать мне надо или спускаться в столовую. Проходи и закрой за собой дверь на замок. Парень повиновался, немного неловко садясь на стул напротив Достоевского, что стоял подле фортепиано. Затем с таким же смущением достал и молча протянул чай. — Это… это Вам. Мне передали, что вы сильно за меня волновались и вот… в извинение… Фёдор же был в ступоре. Ничего себе, его любимый. Он мягко улыбнулся, принимая чай, а Коля понял для себя, что готов сделать всё, лишь бы снова увидеть эту улыбку. — Спасибо тебе, Коленька. Это нежное, произнесенное прямо с отцовской, нет, материнской любовью заставило Гоголя так счастливо улыбнуться, так сильно зажмурить глаза, чтобы не потекли слёзы, что он засмеялся. И так искренне, что душу защемило, и Федя не заметил, как засмеялся вместе с ним, запрокинув голову и держась за живот. И двоим очень понравилось это такое легкое ощущение, когда ты понимаешь, что всё у твоих ног, стоит лишь протянуть руку и наклониться. Ах, как же хорошо им было! — Спасибо Вам, Фёдор Михайлович. Я и не помню, когда в последний раз вот так вот смеялся. — И тебе спасибо, Коля. — Вы… Боже мой, так неловко просить, — театрально, но искренне откровенничает Николай, — Можете снова назвать Коленькой? — Могу, если завтра снова придёшь. Буду нагло пользоваться возможностью и готовить тебя к олимпиадам, — полушутя, полусерьёзно говорит Достоевский, так лукаво улыбаясь. А Коля не верит своему счастью. Он широко улыбнулся и закивал головой. — Обязательно приду! А можно сыграть вам что-то? — Валяй. Если умеешь, конечно. Он с трепетом открывает крышку, обнажая клавиши, и улыбается. Приятный запах наполняет кабинет, а Достоевский замирает, готовясь слушать. А из-под пальцев льётся музыка. Колыбельная Чайковского приятно убаюкивает и заставляет погрузиться в состояние безмятежности. Она льётся так плавно, что кажется, что не из-под тёплых пальцев, а из самой души рвётся мелодия. Коля играет не руками, а душой. Настолько он переменчивый, но кажется сейчас таким родным, будто Фёдор знает его всю жизнь. И он неслышно достаёт скрипку и подключается к живущему сейчас Гоголю, мягко водя смычком по струнам, заставляя их легонько дрожать. А Николай млеет во время игры, лишь живее подхватывая этот неожиданный прилив. По окончанию игры блондин чувствует что-то очень-очень тёплое, а затем слышит аплодисменты. Достоевский, уложивший скрипку и смычок на коленки, мягко улыбается. — Я просто в восторге. Какой же ты всё-таки талантливый, Коленька. — Спасибо Вам, Фёдор Михайлович! Гоголь на порыве чувств слышит, как звонит телефон, но не убегает, а сначала быстро подбегает к учителю и благодарно и быстро чмокает в щёку, а затем уже убегает, рассыпаясь в благодарностях. А Фёдор замирает, прикоснувшись к щеке, на которой до сих пор чувствовались чужие губы. Приятно. Оказывается, очень приятно, когда тебя целуют в щёчку. И завтра, но уже перед всеми уроками Коля приходит на час раньше к Фёдору, ведь брюнет сам написал эту просьбу. И младший чертовски смущён после вчерашнего наплыва чувств. Зато, он полностью осознал, что влюбился в своего учителя. Прям как в тех аниме, которые он вечером смотрел по приколу. Но если его к себе снова зовут, то наверное не обижаются. Логично? До чертиков. И блондин спешит в школу. А Фёдор долго обдумывал, аж целый вечер, что он вообще чувствует и почему. И спустя уйму фактов и доказательств самому себе, спустя сотню выпитых кружек чая, спустя четырёх доведённых до ручки анонимных психологов на линии помощи он понял, что влюблён. Так трогательно и нежно, как никогда в жизни. И это… странно. Но приятно. Поэтому Достоевский приятно решение переговорить по конкретному. И вот, два смущённых парня сидят друг напротив друга в кабинете и не решаются сказать ни слова. Один теребит косичку, второй нервно барабанит пальцами по столу. Одному — шестнадцать, а другому — двадцать один. И всё-таки, брюнет начинает разговор: — Какая… какая удивительная сегодня погода, не правда ли? — за окном уныло воет ветер. — Очень. Вы же… не собираетесь ругаться из-за вчерашнего? — выдавил из себя Коля, поднимая глаза на учителя. — Подойди ко мне и потом закрой глаза. Гоголь беспрекословно слушается и выполняет просьбу, жмуря глаза до цветных пятен. В голове брюнета проплывает, что ученик чертовски милый сейчас. И Федя притягивает и мягко касается пухлых губ своими. Приятно. Приятней, чем в щёку. Коля в таком шоке, но пользуется возможностью и отвечает. Он уже знает, что его тоже любят, и он ни за что не потеряет возможность. Отстранившись, он первым шепчет: — Я.. я люблю тебя, Федя, — а затем кидается на шею. — И я тебя, Коленька, — он крепко обнимает в ответ. Фёдор всё-таки нашёл своего восторженного читателя. И тот читатель, и сам Федя безумно влюблены друг в друга.