***
твик привыкла смотреть и на рыб, и на огромный экран в городском кинотеатре, и на звёзды, но для неё это всё — как бы она ни старалась — не совсем было центром, безмятежным и спокойным. на фон смотрела сквозь пальцы и прищуривалась-прищуривалась, морщила курносый носик со светлыми веснушками и вдруг чихала, сбиваясь с правильной мысли. чихала обычно громко, из-за чего становилось неловко: люди вокруг пугаются ведь и намеренно крутят указательным пальцем у виска. а крэйг не дрогнет ни от чиха, ни от грома, ни от выстрела — скажет бережно «благослови тебя бог» и стащит со своих плеч тёмную ветровку. твик тут же поправляла едва соскочившую с носа оправу чёрных очков с собирающими линзами для коррекции гиперметропии, отвечала тихим «спасибо» и поджимала искусанные губы, не отказываясь от чужой ветровки. ветровка насквозь пропитана запахом крэйг и озоном — едва цветами и воздухом после дождя. ветровка такер — будто мантия — укрывает от всего — страхов, сомнений и прожорливого холода. с ней твик ничего не боится. не пугают её теперь ни клыкастые акулы, ни снятое за двадцать три бакса снафф-кино, ни неизведанность космоса, ни расползающиеся по маленькому зеркальцу трещины; не пугают её совсем ни окулисты в белых халатах, с остаткам кетчупа на губах, ни прилетевшие на оконный отлив голуби с маленькими оранжевыми глазками и розовыми лапками. пугает что-то другое, скрытое меж холодных оков. необычная отстранённость от рыб, кино и звёзд; приобретённое за полцента равнодушие, хватающее руками с изодранными костяшками за мягкие щёки и тщетно уверяющее в том, что «всё, милая, в порядке»; взгляды, брошенные неаккуратно и в никуда; фон, не бросающийся в глаза намеренно. твик же смотрит на фон так, как будто он рябит у неё прямо перед глазами — в центре, — поэтому видит. пока всё вокруг убеждены, что всё в порядке, твик знает, что с крэйг что-то не так: крэйг ведёт себя странно. но кому какое дело до крэйг?***
—… и он сказал, что я полная дура, раз не думаю о нём целые сутки, — заканчивает свой монолог твик и свистяще выдыхает. у неё дёргается глаз из-за переполняющей её тело злости, но она держит себя в руках, чтобы не превратить свою комнату в ещё больший хаос: крэйг ведь совсем недавно сломанную дверцу ящика закрепила парой ловких движений отцовской красной отвёрткой, а если та сломается снова — неловко как-то выйдет. такер, сидящая напротив и почти близко, молчит. твик знает, почему она молчит: думает. такеровское мышление — вещь-то поистине уникальная. да и крэйг, в общем-то, девушка очень умная. крэйг в ладах с математикой и науками, и в её голове будто всё с ювелирной аккуратностью разложено по папкам с годами и датами. она, кажется, из своей безграничной памяти может выцепить пинцетом что угодно: к примеру, что было двадцать четвёртого июня поздним вечером. твик не помнит: она была пьяна. а вот крэйг — наверняка. для твик едва осязаемы сдавливающее чувство в груди — какая-то непонятная тяжесть, — лёгкая злость, мыльность и жжение в глазах, кожаный диван и песня на фоне. они о чём-то говорили — обсуждали что-то важное, — но о чём? разговаривали час по телефону — час и тридцать минут самыми первыми рябят собственным существованием в истории звонков, — и не как обычно. дрожащие губы и разрывающее рёбра желание быть рядом, глупая просьба и «прости» — всё это было. но к чему? — он еблан, — говорит крэйг вдруг и перекрывает поток, бурлящий мыслями, бетонной плотиной. — ты и так везде за ним тащишься, а стоило тебе только один раз пропустить его звонок, так он сразу на тебя взъелся. ах да, сейчас тема для разговора — бойфренды. девичье. вот только у крэйг парня нет. и не было никогда даже. — наверное… — твик неоднозначно ведёт хрупкими плечами, скрытыми под лёгкой светло-зелёной ночнушкой в горошек. — не знаю, я тоже виновата: я могла перезвонить, но побоялась. — а разве бояться чего-то — ненормально? — спрашивает такер. — ты ничего не боишься. — она отвечает и поджимает свои губы. — а я боюсь всего подряд. твик обменивается с крэйг взглядом и будто цепляется за что-то в её глазах, сразу теряя. крэйг молчит, опускает ладонь на своё бедро и немного его сжимает. это немного на неё не похоже, но твик не думает об этом. — не говори глупостей, милая. ты не боишься всего подряд. твик нечего ответить: сказанное такер как-то на неё влияет, проникает в подкорки и остаётся с убеждением, что крэйг такер всегда права. убеждение правдивое, бетонное: твик с ней ведь и рядом не стоит, раз путает «право» и «лево». поэтому остаётся только согласиться. — ладно. губы такер изгибаются в лёгкой улыбке, и девушка спрашивает: — есть ли что-то ещё, что тебя беспокоит, милая? твик хочет сказать — выплюнуть прямо, — что её беспокоит сама крэйг в последнее время, но сейчас не время. поэтому твик ограничивается глупостью. — я хочу себе домашнюю козу. крэйг точно посчитает её дурочкой. такер говорит: — это круто. — и улыбается немножко пошире. — а мне и полосатика достаточно. думаю, горячий шоколад уже остыл — теперь можешь его выпить. от её заботы внутри всё по-приятному защекотало, и, кажется, кончики проколотых ушей твик покраснели. твик мотает головой, и мини-капибары на её серьгах двигаются. она чувствует себя дома впервые за несколько дней. спокойно.***
от спокойствия не остаётся ни следа. такер пропитана безразличием вдоль и поперёк; такер поглядывает со злостью исподлобья и отвечает людям на «отъебись»; такер просит зажигалку у кенни маккормика, чтобы поджечь не фильтр дешёвой сигареты из киоска, а сжечь к чертям окаянным школьный дневник. рейтинг её успеваемости летит к самому последнему месту — к чертям. а она сама стремится куда-то выше — к голубым небесам, — и сваливается ничком ниже — лицом в сточные воды, — разбивая аккуратные костлявые коленки в кровь. крэйг прогуливает уроки и проваливает итоговые тесты, вдруг теряет учебники и вдруг теряет присущее ей терпение. она ярко-ярко вспыхивает среди тёмного неба очередью из отцовского ружья или подожжённым шестиклассниками фейерверком и вынуждает выколоть столовой вилкой глаза. вилки из столовой последовательно пропадают, а какой-то парень приходит на занятия с монокулярной повязкой на глаз. костяшки на белой-белой коже оказываются нещадно разбитыми, и они трепет вызывают меж рёбрами где-то; сердце болезненно саднит, когда в женской раздевалке взгляд цепляется украдкой за расплывающую чёрную гематому на тонком бедре; мир переворачивается с ног на голову, когда из чужой ноздри — правой частенько — кровь бордовым фонтаном брызжет. «просто упала», «просто ударилась», «просто давление поднялось» доверия не вызывают, но ответа другого — честного — никогда не получить. и твик, естественно, это беспокоит — она места себе отыскать никогда не сумеет с этой совокупностью или без. твик замечает, суетится и не может ночью уснуть, пока о черепную коробку до глубоких отверстий стучит избитое и ненавистное «просто». просто, просто, просто — всё не может быть просто. твик же знает. всё вокруг — одно сплошное «сложно» — ничего не бывает ни «простым», ни «просто так». тяжёло и с контролем тремора, и с математикой, и с парнями-ебланами. такер берёт твик за руку, когда паника начинает душить, и переплетает с ней пальчики; такер затягивает твик в объятия, когда глаза жжёт от выступающих мыльных слёз из-за «ты мне больше не нужна»; такер гладит по спине, слушает и шепчет, что всё будет хорошо. когда-то, но будет. крэйг всегда рядом. и у крэйг всегда всё хорошо. разве это «просто так»? крэйг изгибает края в мягкой улыбке на несколько секунд, а потом вновь приобретает равнодушный вид; крэйг смотрит сквозь затуманенными глазами и теряется в настоящем; крэйг подолгу стоит возле зеркала в школьном туалете и рассматривает собственные тёмно-серые мешки под глазами. у такер бессонница, выкрашенные в чёрный цвет ногти и «просто». из «простого» на самом деле — только дважды два. но она способна на большее.***
крэйг говорит всего один раз, раскрываясь: — ты мне нравишься, твик. — ох ты ж блять. твик краснеет, ощущает, что сердце прибавляет ходу, и произносит почти шёпотом: — прости, я, кажется, тебя отвергла. у твик горят уши. ей стыдно. — мне серьёзно не нравятся девушки. — ничего. сердце сжимается в тиски. — я ожидала этого и была готова. так… странно. нечто обволакивающее и затуманенное тянет за собой глубже — на дно, пропитанное слезами, нефтью и кровью. — я знала, что так и будет. крэйг к этому больше не возвращается. ни-ког-да. — я надеюсь, это никак не повлияет на нашу дружбу? — аккуратно спрашивает твик. крэйг на неё смотрит и чеканит со сталью в голосе: — всё в порядке между нами. «нами» стукается лбом об отголоски всяких липких мыслей, и разрастаются гематомы на сердце так же, как и на бёдрах.***
терновые браслеты трутся о запястья, и с уст крэйг слетает очень тяжёлый выдох. твик повсюду, и она невольно пробивается даже за закрытую не на замок дверь и за тёмно-серые плотные шторы — сметает дверные петли и оконные рамы крутящимся песчаным вихрем. такер видит её везде: в отпечатках бордовой губной помады на картонном листе, в шести пластиковых светящихся в темноте звёздах, в чёрном футляре для ювелирных изделий, в перевёрнутых вопросительных знаках в конце сообщений, в забавных дьявольских смайликах. и везде гонгом ударяется «всё в порядке между нами». твик называет «спаниельку» сладкой собакой, пока рассказывает с интересом и звёздочками в глазах о ней, о том, что увидела ту возле кафе. в ходе монолога с активной жестикуляцией крэйг узнаёт, что у той собаки чёрная шерсть, длинные уши и два щенка, которых твик хотела съесть. такер повторяет про себя — «сладкую», — хмыкает и выдыхает. а ещё на всякий — «всё в порядке между нами». где-то крэйг вычитала, что если что-то очень много раз себе твердишь, то начинаешь в это верить. эффект плацебо — не иначе. однако с каждым бормотанием — «всё в порядке» — отчего-то становится только хуже. чёрно-белая лента наматывается, застревает в проигрывателе и рвётся. кино заканчивается, даже не успев начаться. такер старательно сохраняет всё, что между ними было, и трескается с каждым разом. твик ныне относится с особой внимательностью и неловко просит больше не называть её «милой»: прикрывается тем, что это её смущает, но крэйг слишком просто всё понять. от начала до конца — абсолютно и досконально; каждый кусок и каждую частичку. она твик дорога безоговорочно, и твик не хочет причинять крэйг боль, поэтому отгораживает от всяких ложных надежд и сладких грёз. «ничто не сможет быть прежним, но, пожалуйста, я не хочу тебя терять» — немые голосовые связки разрывает, когда твик пытается сказать хоть что-то. однако ей же необязательно говорить? крэйг — умная девочка, у неё умные — и уставшие — глазки, поэтому она поймёт всё правильно и с первого раза. твик надеется, раз уж они не суждены быть влюблёнными друг в друга, то хотя бы суждены быть плечом к плечу. без крэйг она не выдержит ни дня, и крэйг без неё — тоже.***
— ты не придёшь сегодня? — твик переживает и сжимает мобильный телефон пальцами. — да, я заболела. — я приду к тебе после школы. — не надо, — крэйг кашляет, — ты заразишься. — через сколько ты вернёшься на занятия? — через дня три. крэйг не отключается, а ждёт, когда твик судорожно выдохнет в трубку, прошипит сквозь стиснутые зубы и отключится сама. такер тогда положит телефон на грудь и застынет, вперевшись взглядом в потолок, выключенную люстру и трещину. она не способна ни на что, и это, как дважды два, знать просто. крэйг почему-то была уверена, что с расцветающим внутри чувством ей будет лучше, но она ошиблась и укололась. на запястье — синяки, раны и едва заметные точечные шрамы; возле носа и над губами — застывшая кровь; в голове — незаглушаемый ничем мыслей рой. «эгоистка»; «только о себе и думаешь»; «ты должна слушаться своих родителей»... хлестает металлическая бляшка ремня по голому бедру, и выступает каплями тёмно-красная кровь; слёзы застывают жалким подобием хрусталя, а перед глазами широкий тёмный — отцовский — абрис расплывается. сил больше нет. крэйг не может плакать, бороться и любить. она захлёбывается в собственных слезах, дрожит и знает, что боится всего на свете: то, что твик может её бросить, своего отца и парней-ублюдков, зверски сжимающих гематомы на тонких бёдрах. всё будет в порядке. даже, если крэйг думает о самоубийстве каждый день, замазывает синяки на скулах, любит безответно и... нога соскальзывает с бетонного выступа. свободное падение. в небе сияют мёртвые звёзды. они, как плацебо, иллюзия, пу-сты-шка.