"Мы с Фёдором никогда не вели долгих бесед..."
Уже сразу с порога квартира встречает холодом. Таким же отталкивающим и пробирающим до самых косточек, будто молчаливо описывающим хозяина сего помещения. Этот мороз словно жгучие холода и снежная метель в середине зимы, так отчётливо напоминающие Россию. Даже для Николая, которого не пугают угрозы температур в силу его извечно тёплого тела и полного игнорирования любой погоды, это казалось чем-то безумным, особенно когда такая тема заходит про жильё Фёдора Достоевского. Хотя кто он такой, чтобы говорить о таких вещах, являясь при этом настоящим разносчиком этого самого безумия; по крайней мере, так считали все, кто когда-либо встречался с этим эспером. Наверное, по-другому мог бы считать только Фёдор. Для него же чрезмерно низкая температура в квартире является прямым больше приближением к собственной смерти, чем к комфортному проживанию. Что Гоголь ещё давно понял за всё время знакомства с брюнетом: у него чертовски слабое здоровье. Такой человек, как Достоевский, совсем не сочетается с образом того, кто с радушием и гостеприимством пригласит к себе домой выпить чашечку чая да поговорить о чём-то бытовом. Да чего же врать — этого и не произошло. Но в один из ничем не отличающихся от других дней Николаю взбрела какая-то глупость в голову предложить своему дорогому другу разок встретиться у того дома, пока пальцы по уже выученным движениям плели светлую косу. Какого же было его удивление, когда вместо мрачного выдоха и полного отрицания его существования рядом, он неожиданно получил местами заинтересованный кивок. Фёдор даже отвлёкся от прочтения какой-то японской книги, благодаря которой пытался подтянуть язык, и направил взор своих необычных уставших глаз на него, слегка приподнимая бровь. Но всерьёз тот это не воспринял бы в любом случае, поэтому и вернулся к своему увлекательному занятию сразу же, теряя интерес к происходящему, пока блондин застыл застыл с косой в руке, не сумев найти ответа и правильной реакции на согласие с его предложением. Это не то, чего он мог ожидать от Фёдора. А ведь тогда он и правда просто шутил. Тот самый кивок со стороны Достоевского воспринился во всех смыслах всерьёз самим блондином, поэтому, не предупредив о своём приходе, парень явился домой к другу при помощи своей способности. В его стиле. Гоголь знал, где тот снимал квартиру, ему несложно было догадаться, ведь жили они друг от друга не так уж далеко. Буквально несколько кварталов разделяют расстояние между ними. Но самое приятное, что их дома находились в достаточно безлюдных районах, где нет вечно кричащих соседей, которые мешают спать другим своими личными проблемами в любое время суток; весёлых детских визгов за окном, от которых ушам, оставшимся без тишины и спокойствия, только что и остаётся, так это вянуть. Ожидаемо, что здания выглядели так, словно слово "ремонт" им не знакомо уже несколько сотен лет. Не исключено, что это было именно так. Нечасто сами жители путали эти места с заброшенными домами, пусть на деле далеко не всё так плохо. Но живут здесь, казалось, только самые отчаянные, определённо. Вначале ему даже начало казаться, что с его дражайшим другом что-то могло случиться. Да как бы странно не звучало, но и в сердце что-то да кольнуть успело, вот только Николай убедил себя не заострять на этом внимание. Он не может волноваться, точно нет, только не о Фёдоре. Пусть они и, вроде как, друзьями называются. Блондин бесцеремонно, не разувшись, как к себе домой вошедший, прошёл дальше вглубь квартиры, на ходу придумывая отговорку от возможного вопроса хозяина, вроде: "у тебя дома так холодно, Дос-кун, что мои ноги бы примёрзли в тот же момент, стоило бы им только прикоснуться к полу". Но Гоголь не привык придумывать оправдания своим деяниям, а Фёдор не из тех, кто будет его спрашивать об этом. Эспер чувствовал себя странно: находиться в квартире такого вечно загадочного и неординарного человека казалось чем-то неправильным, некомфортным и тревожным. Даже для человека, к которому эти слова считались полной противоположностью. Они не были настолько близки, чтобы приглашать друг друга в гости. Их отношения в принципе были довольно странными и неоднозначными. И если бы они не были знакомы, то могла бы подкрасться мысль, что вся эта непонятная ситуация, совершенно не похожая на поведение брюнета— ловушка, в которую он сам себя же и загнал. Да кто вообще знает, что в голове этого злобного гения? Сам Гоголь бы не смог ответить точно на этот вопрос, лишь последовали бы шутки, отправленные как ответ по данной теме. А в голове этот вопрос застрянет ещё надолго, к размышлениям над которым тот вернётся ещё не раз в полном одиночестве. Но он не смог бы отрицать, что правда уважает Достоевского. Ещё не находилось ни одного человека, которому было под силу понять чувства и переживания Николая так же, как брюнету. Появился он богоподобным святилищем в его жизни, и только смерть его могла затушить этот свет. Тот злополучный день их первой встречи клеймом отразился вечным воспоминанием в его душе, вырезая вход в самое сердце и заключая его в оковы своей правды. — Дос-кун! Ты со своим здоровьем себя обморожением погубить вздумал? — решил долго не молчать блондин, когда прошёл в самое ледяное место этого помещения, где предположительно, по его мнению, мог находиться его друг, торжественно протягивая прозвище, данное им же Фёдору. Да он в принципе не любил молчать, а вместе с тем и тишину... и логику. Весьма нелогично предполагать, что именно в этой части дома находился мерзляк, но при всём великом удивлении, отравившимся на лице Николая, интуиция его не подвела. Насколько часто она преподносила ему козни в виде визуальных ножевых ранений, чтобы сейчас не удивляться такому совпадению? Кухня — настоящая берлога северных медведей, не иначе. По-другому никак не охарактеризовать такую обстановку в квартире. Николай задумчиво выдохнул, увлечённо наблюдая за облаком пара, растворившимся в воздухе. В его голове никак не могли сойтись воедино мысли о том, почему у человека со слабой циркуляцией крови в самом доме словно метель прошлась, а на кухне умудрилась оставить самый отчётливый отпечаток. Только без следов снега и разгрома, если, конечно, сам хозяин не устроит подобную кутерьму. До особой Любови к снегу ему далеко, а вот одеваться тепло и по-зимнему — да в любое время года. Как и сейчас, сидит за столом, положив подбородок на сложенные на столе руки, и смотрит на незваного гостя внимательно и устало, исподлобья, вовсе не удивляясь присутствию этого человека в своём обитии. Этот взгляд и вернул увлёкшегося своим морозным паром Гоголя обратно, который так и не смог ответить на свой же вопрос. Но зачем гадать, когда рядом и находится виновник его головной боли? Но не сказать, что бы он страдал, конечно. — Что ты здесь делаешь? — наконец, после долгой тишины, спрашивает Фёдор, но при этом совсем не проявляя интерес к своим словам. Вопрос скорее был задан для вида, нежели для удовлетворения своего возмущения; его, как такового, не было, но и нельзя сказать, что брюнет доволен данным раскладом событий. Внутренние чувства он припрятал поглубже, поэтому бледное лицо изображало идеальное спокойствие. Стоило выслушать незваного гостя. — Ну как же? Ты же сам меня пригласил! — не акцентируя внимание на свой проигнорированный вопрос, Гоголь совершенно несуразным образом сел за стол напротив Достоевского, с наигранным сочувствием наблюдая, как тот плотнее укрывается излюбленным тёплым чёрным плащом — шапка-ушанка также сидела на месте, на голове — и пытается согреть свои руки о чашку с чаем, пытаясь унять дрожь и кусая посиневшие губы. Сам блондин бы не признался, что ему также тяжело сдерживать дрожь. Настолько в этом помещении было холодно. — Не помню, что бы я тебя приглашал к себе домой, Николай, — задумчиво протянул Фёдор, особенно сильно прижимая зубами губу и тут же слизывая выступившую кровь. — Или... Ты посчитал тот разговор с твоим неуместным предложением взаправду? Допустим. Так чего ты хотел? — Поболтать, Феденька. Гоголь встал и наклонился к лицу друга достаточно близко, чтобы встретиться со спокойным взглядом лиловых глаз; ещё чуть-чуть и их кончики носов бы соприкоснулись. Лукавая улыбка на лице блондина и довольно хитрый взгляд при таких обстоятельствах выглядели бы жутко и нагнетающе, но не для Достоевского. Пока он невозмутимо легко принимал напряжённое давление со стороны Николая, тот начал в своей манере весело шептать: — Неужто ты мог подумать, что я забуду такое событие? — да даже не шептал, а будто бы шипел блондин, наконец отстраняясь и приземляясь обратно на деревянный стул; заодно и тон смягчился и повеселел. — Ну правда. Я не инвалид какой-нибудь, слепой и глухой, не ходячий и с плохой памятью, чтобы всё на свете забыть и не использовать такой шанс, как прийти в гости к своему любимому другу. — Когда дело касается тебя, Николай, то забывать что-то настоящий грех, — вздохнул Фёдор, делая глоток из кружки. Но тут же печально замечает: — Остыл. Достоевский поднялся из-за стола и подошёл к плите. — Так почему у тебя здесь так холодно? Самоубийством заинтересовался или на прочность себя проверяешь? — после недолгого раздумия повторно спрашивает Гоголь как-то монотонно, не с той привычной окраской вкладывая нотки шутливости в голос, как планировал бы изначально. — Нет, я просто забыл закрыть окно на ночь. Отопление не включили. — Ты открываешь окно на ночь? — Когда особенно душно. Гоголь смотрел в спину брюнета, наблюдая, как тот наполняет водой чайник и ставит его на газ. Фёдор, наверное, единственный человек, с которым ему было тяжелее всего разговаривать в своём шутовском стиле, да и вообще разговаривать о чём-то. Обычно все их разговоры складывались на тему обсуждения грандиозного плана Достоевского, в котором он принимает не маловажную роль. Но чаще затрагивались сами миссии, подводящие к выполнению задач организации Смерти Небожителей, где он непосредственный участник. А причина тому, как нетрудно догадаться, мерзляк с загадочной способностью, кто и назначает и обговаривает все данные для достижения цели задания. Фёдор сам предложил присоединиться, а Гоголь сам согласился. С интузиазмом. С полным осмыслением, что придётся для этого делать. С желанием донести до всего мира идею этой организации. С желанием свободы. Именно это желание понял брюнет и посчитал нужным его для их группы; обещал помочь и быть рядом, поэтому Николай просто не способен бы был отказать в любом случае. Что же насчёт загадочного дара: блондин видел, как прикосновение его друга подарило человеку — Гоголь принимал это не иначе как подарком самой судьбы, — смерть. Тогда он так и не понял, что это значило; как именно работает способность того оставалось загадкой до лучшего времени, ведь увидеть её при использовании ему приходилось лишь раз. — Ты какой чай будешь? — Что? — смысл сказанных слов не дошёл до Николая сразу, поэтому Фёдору пришлось уточнить: — Чёрный, зелёный или ягодный? Похлопав ресницами пару раз, Николай застыл и округлил в неверии глаза. Где это видано, чтобы брюнет своим любимым чаем делился? В один из дней, довольно жарких в Йокогаме, когда они вместе поздним вечером возвращались домой после тяжёлых заданий, итог которых предугадал сам Фёдор, парень, укутавшись в пальто, завернул в сторону магазина. Гоголь вёл свой путь вприпрыжку и оказался уже где-то впереди, громко пуская анекдоты в воздух, остановился в недопонимании из-за неожиданного исчезновения его друга из поля зрения, когда в очередной раз безуспешно пытался зацепить его реакцию. Тогда-то ему и стало известно, что злобный гений далеко не равнодушен к чаю, особенно к чёрному. А тот самый чайный магазин, с нехваткой нескольких букв в названии, но с обширным выбором чая, ему запомнится ещё надолго. — Хм... Дай-ка подумать... Раз тут такое восхитительное предложение от самого Дос-куна! — пришёл в себя Гоголь и широко улыбнулся, показательно делая задумчивый вид. — Я хочу ягодный! В ответ ему Фёдор пожал плечами. Дальше же послышался скрип открывающегося старенького настенного шкафчика из дерева, в котором хранились запасы различных видов чая. Из тёмно-зелёной коробки с картинкой очень даже аппетитных ягод бледная рука достала один пакетик для гостя, следущая коробка с чёрным чаем уже для себя. Помимо чая там стояла почти нетронутая банка с кофе, а сбоку прилепленная жвачка непонятно каких времён ещё от прошлых жильцов; у брюнета просто не было желания убирать эту грязь. Пока Достоевский любезно готовил им двоим горячие напитки, Николай наконец-то мог получше рассмотреть самую холодную часть дома. Никто ему не мешал сделать это и раньше, но тогда всё его внимание было обращено на Фёдора. Это могло быть одно из любимых и часто посещаемых мест его друга, где в тишине он расслаблялся за прочтением книг и растворялся в пленительном вкусе заваристого чая; чаще он мог находиться разве что в спальне, как всегда жертвуя сном за работой. Конечно, блондин только предполагал, исходя из книг, увиденных на столе и из своих знаний о Фёдоре. На полностью полную конфетницу на ножке тот негромко присвистнул, наблюдая три наливных красных яблока и обычное песочное печенье. Соблазн выше элементарной вежливости, а Гоголь был не в силах отказать самому себе, как маленький ребёнок перед кражей сладости в магазине; но ему на покупку желаемого не дала разрешение мама, а незваный гость просто так выхватил себе пару печенек, крошки от которых тут же украсили белоснежную скатерть. Да и Николай не думал, что хозяин дома будет сильно возражать, а весь бардак он сам пообещает убрать, только если можно считать за уборку стряхивание крошек со стола на пол. В любом случае, еда не помешает втянуться в атмосферу квартиры брюнета, поэтому тот и продолжил бегать глазами по кухне уже более довольный из-за того, что набил живот хоть чем-то, пусть даже и малейшим угощением. Спокойные светлые тона стен были притягательны, и Гоголь успел словить себя на безумной идее о том, как будут смотреться эти же стены, но уже украшенные брызгами крови. Вот только он сомневался, что дорогому другу понравятся подобные узоры в своём же доме, поэтому свои нездоровые желания пришлось сохранить в своей голове до лучших времён. Даже если ему и казалось, что Фёдору нравится пускать кровь, наблюдать тёмно-бордовые, стекающие мелодичными каплями о кафель струи на руках, и видит он в этом своебразную эстетику, но перспектива наблюдать кровавую картину без своего ведома в своем обитии понравится далеко не каждому. Хотя вот пол цвета молочного кварца, покрытый в бордовый оттенок красного вина с железно-солоноватым привкусом, добавил бы в это ледяное место яркости. Особенно среди деревянной кухонной мебели из светлого дерева. Подбирал Достоевский квартиру явно под свой вкус. Николай ни раз замечал, как влюблённо тот относится к белому цвету; а красное на белом выглядит до невозможности прекрасно. Успешно были проигнорированы всплески фантазии о бледном Фёдоре в белой одежде, пропитавшейся его же кровью. Красиво, но по отношению к другу аморально. Кружка ароматного напитка с глухим стуком ставится перед лицом замершего в своих мыслях блондина. Гоголь несколько раз моргает перед тем, как взять в обе руки белоснежную посуду и сделать большой глоток. Сам Фёдор лишь только начал предупреждать о том, что чай горячий, но, так и не закончив свою мысль, наблюдал за корчившемся от боли в обожжённом языке парнем. Со вздохом он садится напротив со своей кружкой. — Горячий. Неужели так сильно пить хотелось? — отпивая из кружки, поднимает взгляд на Николая брюнет. — Очень! Ты заставил меня ждать! — выдохнув, улыбнулся Гоголь, игнорируя неприятные ощущения и снова делая глоток чая, но теперь с особой осторожностью. — Ждать? — приподнял одну бровь Достоевский. — Да! Я не мог с тобой пообщаться! — Тебе что-то мешало разговаривать со мной до этого? — Фёдор внимательно смотрит на гостя. Тому это не очень нравится. — Я кушал! А когда я ем, я глух и нем. Да и печеньки мне эти твои очень понравились, вот я и увлёкся. — Я заметил, — пробежался взглядом по покрытой крошками скатерти Фёдор и вздохнул. — Не думаю, что это остановило бы тебя. Ты и с набитым ртом можешь излагать свои вычурные мысли. — А я увлёкся твоей кухней. Вот всё думал, какая бы она была красивая, измажь я её кровью, — решил поделиться своими идеями блондин, весело жестикулируя. О последнем подуманном он бы не решился признаться. Пока. Приподносить всем свои задумки Гоголь привык эффектно, неожиданно, со своеобразной изюминкой. Хотя задумкой это не назовёшь. — Твоя фантазия как всегда на высоте, — усмехнулся Фёдор и, выдержав тишину, продолжил: — Как и игра эмоций. Если хозяин дома молчал пару секунд, то после его слов кухня погрузилась в тишину, где секунды сменялись минутами. Они тянулись вечностью, как могло показаться по ощущениям, пока Николай увлечённо пил чай с широкой улыбкой на лице, вновь выхватывая пару печенек. Что он успел заметить за всё время, в котором они находились рядом с друг другом, так это совершенно непонятное ему недовольство со стороны Фёдора из-за его клоунского поведения, в особенности это выходило завидеть наедине с другом. Но другие ничего не замечают и не заметят, а Гоголь всё так иногда и удивлялся выдержке и спокойствию этого человека. Чаще же это выводило из себя. — Кстати, Дос-кун, от всей души благодарю, — спокойно улыбается Гоголь, наблюдая за стекающим конденсантом по кружке. — Меня вот всегда интересовало, как же у тебя всё время получается выбирать такой вкусный чай? Николай бы не вспомнил случая, когда Достоевский сам предлагал попробовать свой чай, но в памяти возникли воспоминания, в которых он самолично мог себе позволить такую погрешность и всегда убеждался в замечательном вкусе. Блондин точно уверен, что злобный гений и по совместительству его друг знал об этом, но никогда не запрещал довольствоваться подобным и не показывал своего недовольства. Хотя оно было, но уже через некоторое время такой же продолжительности это лёгкое раздражение перестало тревожить, заменяясь на безразличность и перерастая в привычку. — А это секрет, — улыбнулся Фёдор. На самом деле он не видел в этом ничего примечательного, но прекрасно знал, что его вкус в чае очень нравится блондину. — Ну вот, опять секреты! Даже здесь ты что-то от меня скрываешь, Дос-кун! — смешно надулся парень, скрестив руки на груди, но в следующий момент заглянул в свою кружку и с грустью осознал, что она совершенно пуста. — А можно ещё твоего божественного чая? А то боюсь без него тут слягу под нечистыми силами. — Ты сам нечистая сила, Коля. А вообще, пожалуйста. Но наливай сам. Получение разрешения на ещё одну чашку горячего напитка можно было предположить, но без особой уверенности. Гоголь же, получив ответ, не смог сдержать своего удивления. И тут уже остаётся только гадать, что особенно сильно привело к шокирующему состоянию: напиться ещё больше чаем или самому в доме Фёдора налить его. Нельзя сказать точно, что блондин был уверен, что ему откажут, но фактически он уже придумал шутку про жадин и плохое отношение к друзьям. Даже печально, что его надуманные идеи не воплотились в реальность, да и неважно это теперь было, ведь при таком неожиданном повороте все каламбуры птичкой летели из головы. И как же Достоевский был в себе уверен, раз точно мог предполагать, что кухня после махинаций Гоголя не взорвётся. Этим бы парень заниматься сейчас не стал, но его непредсказуемость могла свести с ума даже самого устойчивого в своём владении над собой человека. Даже самому брюнету иногда не легко понять логику его последующих действий, что уж говорить о других. — Какой же, Феденька, ты добрый сегодня. Я уж подумал, что мог испортить твоё настроение своим появлением, но вспомнил, что ты почти всегда так сдержан и спокоен, что я даже представить не могу, какие происшествия в этой жизни вызовут у тебя яркие эмоции. Ох... а разве у тебя нет каких-то особо важных дел, от которых я, такой плохой, мог тебя отвлечь? — как бы слова Николая не походили на издевательства, но это было совершенно не так. Бросаться такими словами по отношению друг к другу им было не в привычку, пусть и встретить за разговорами особо не удавалось — по крайней мере, у Гоголя точно никаких успехов в этом не было, —но также это касалось и других. Только язык Николая — шутки и очень яркая в словах игра эмоций, а Фёдора — замудрые предложения, загадки и скрытый за ними смысл. И всё же они совсем разные. А говорят, что противоположности притягиваются. — Дела у меня найдутся всегда. А что говорить про настроение, то портиться ему всё равно было некуда, но я не ожидал, что ты так бесцеремонно ворвёшься в мою квартиру. Я уже и не знаю, каких ещё перфомансов от тебя можно ожидать. Просто опять действуешь против всех моих планов, — смотрит Достоевский на встающего из-за стола визави почти осуждающе, но взгляд не выражает никаких эмоций. — Но я не могу сказать, что злюсь на тебя, раз сам и принял твоё предложение, скорее озадачен. Так сильно хотелось со мной поговорить? — Очень, Феденька, хотелось. А как же иначе? И увидеть твою реакцию. Но ты как всегда себе не изменяешь. Скучно даже. Теперь у плиты хозяйничает Гоголь. Чайник до сих пор горячий, поэтому тот берёт его за пластиковую ручку рукой, облачённой в бархатную красную перчатку, и наливает почти до краёв воды в стакан. Назвать Достоевского особо чистоплотным человеком нельзя, но и отчаянным грязнулей он не являлся. Его квартира содержалась в чистоте, но далеко от идеального состояния, ведь в целом его и так всё устраивало, лишь бы жить не мешало; таких обычно называют приверженцами и обитателями творческого беспорядка. Многочисленные слои пыли на полках и столе блондина, заваривающего себе чай, заставили убедиться в этом полностью. — Я ожидал увидеть хоть какие-то эмоции... — Прости, что не оправдал ожиданий, — Николай не успел сесть обратно за стол, как последовал отрезанный ответ. Как-то более быстро, чем обычно. — Ну как так? Дос-кун, я же клоун! Я же... — начал было парень, громко поставив кружку на стол и активно жестикулируя руками, но закончить так и не успел. Острый взгляд аметистовых глаз, как кинжал, воткнувшийся в самоуверенность клоуна, как он сам себя и именовал, и во всю связь со своими словами, буквально заткнул ему рот. Любого человека под силой этого взгляда сковало бы холодом, и кухня бы не являлась основной тому причиной. Но Гоголь не был обычным человеком, что и подтверждала его растущая в размерах улыбка. — У тебя так хорошо получается играть на публику, Николай, — железный взгляд настолько не сочитался с тоном, полным спокойствия, что не поверилось бы представить, что это один человек. — Твои кровавые представления вероятно вызвали бы у меня фурор. Жаль, что ни на одном я не присутствовал. — Так это можно исправить, Феденька! Мы бы могли так хорошо провести время вместе! — Заманчиво, но я пожалуй откажусь. Так к чему я веду... — загадочно улыбнулся Достоевский и посмотрел в окно. Последние зимние дни обжигали и кусали холодом. Пусть это и не сравниться с Россией и её зверскими морозами, но брюнету даже такие подарки природы доставляли дискомфорт при прогулках по улицам ночной Йокогамы. Но он русский, просто с очень слабым здоровьем. Рядом с домом росло большое дерево, посаженное там неправильно и совсем не к месту, но вот длинные и крепко ветки очень полюбились птицам, поэтому в любое время увидеть их не считалось чем-то удивительным уже никому. Вот только лицезреть сейчас представителя пернатых на ветке, под силой беспощадного холодного ветра, было зрелищем не из приятных. Но а что же ему делать? Холодно, да и при таком дуновении в нужном направлении улететь не получится. — Разве мы сейчас на арене циркового шоу? Гоголь проследил за взглядом того и замер подобно ледяной скульптуре, только начавшей своё существование из рук мастера. Только ей ни двигаться, ни проживать эту жизнь не суждено, ведь человеком являться по природе своей не может, а вот блондин — человек. Это осознание всегда принуждало задумываться, но наперекор всем нуждам и желаниями тот всеми силами держал себя в руках, не позволяя мыслям брать над ним верх. А вид замёрзшей птицы заставил внутри что-то непростительно сильно сжаться. Птиц он очень любил, но больше всего он ненавидел чувствовать себя в таком состоянии. Улыбка сползла так же медленно, как и капля по кружке совсем немного разлитого на скатерть чая. И ни один глаз не оторвался от окна, пока Николай садился на стул, где-то на перефирии сознания слыша, как с грохотом падает на пол карта с его правой стороны лица, прикрывающая золотистый глаз. Вопрос его друга так и повис в тишине без ответа. — Ты не клоун, Николай, а я не зритель. Хотя бы при мне мог бы так не стараться. В реальность в любом случае пришлось вернуться, а повышенный голос Фёдора своим мягким тембром только поспособствовал этакому возвращению обратно в холодную кухню. Положительные стороны от прихода в себя вихрем вертятся где-то в голове, и тот мог только благодарить время, что не сыграло с ним злую шутку, оставив сидеть на месте овощем и глядеть в одну точку. Но на слова Фёдора он отреагировал чрезвычайно резко и расширенными глазами посмотрел прямо в сверкающий аметист, чувствуя, как глотку начинает рвать в звонком, нездоровом в своей ситуации смехе, смешанным с частичками чистого безумия. Он заполняет всё помещение, каждый угол, беспечно разрывая в воздухе висевшую до этого тишину, как в беспрестанной пустоте отражаясь и звеня в ушах. Данный конфуз не вызвал на лице Достоевского ни единой эмоции; он терпеливо ждал момента, когда приступ защитной реакции отпустит блондина, и просто наблюдал. — Ты же понимаешь... — хихикая сквозь крепко сжатые зубы, улыбался Николай, постепенно приходя в себя. — Понимаю, — не дал закончить начатую мысль гостя Фёдор, поднимая с пола упавшую карту и протягивая её в руки владельцу. — Ты часто перегибаешь палку, Коля. Я, конечно, привык, и ты это знаешь. Но не привык молчать. Не смогу же я на всё закрывать глаза. Ситуация кардинально не подходила под натуру Гоголя, и её давление вызывало у него желание забыть сегодняшее недоразумение. Но смешнее всего показалось ему то, что сам Фёдор практически ничего не делал для того, чтобы довести его до такого состояния. Самовнушение и свои личные переживания сыграли свою определённо важную роль. Только сейчас он осознавал, что ещё с самого начала их разговора всё шло не так, как было привычно им обоим. Не так рутинно и обычно. И Гоголь мог быть уверенным в том, что и брюнет это заметил. Настолько казалось странным не обратить внимание на то, что дало начало разговору не японский язык, а такой по-родному приятный русский; и продолжился он на нём же. И что же слышит уже в который раз клоун — привычное "Николай" сменилось на укороченное "Коля"; на память сразу приходят воспоминания о возмущении в глазах Фёдора на ласковое, но насмешливое в своей манере блондина "Феденька". Душевной беседой это вряд ли можно назвать, но обстановка сама по себе переменялась из официальной на дружескую, пусть и не для всех комфортную, скорее непривычную. Николай забирает свою вещь обратно и задумчиво вертит её в руках. — Я могу сказать, что я думаю, — протягивает Достоевский и сжимает зубами ноготь большого пальца. — Твоё поведение неслучайно и несёт за собой свои умыслы. Всё, что ты делаешь: показываешь себя на публику, привлекаешь внимание всех, да и того без исключения, и особо жестоко расправляешься со своими врагами. Но ты сражаешься в первую очередь с собой. Ты сражаешься для того, чтобы отвлечься. Николай поднимает глаза на друга и обдумывает сказанные им слова. Смотрит внимательно и кусает губы. Дать ответ он так и не сумел на тот момент, поэтому не придумал ничего лучше, чем снова перевести тему. Но эти мысли Фёдора отпечатаются в его памяти навсегда. Это немое принятие его слов. — У тебя так хорошо получается манипулировать людьми, Дос-кун. Довольно странная тема для разговора, но брюнет, лишь чуть вздёрнув бровями, спокойно продолжил её. Он прекрасно понимал игнорирование со стороны блондина и нежелание продолжать этот безобразный разбор его личности. — Правда? Что за новость. Не знал. — Но на меня бы точно не подействовали твои психологические выкрутасы! — смеётся Гоголь и пьёт полную кружку чая залпом. — Ты так думаешь? А если я прямо сейчас тобой манипулирую? — губы брюнета растягиваются в улыбке; теперь его очередь смеяться. — Что? — поставив кружку на стол, чуть не подавился чаем парень, ошеломлённо взирая на своего друга. — Федя, так нечестно! Тема перевелась в шутку, совершенно растеряв серьёзность, какой должна была бы преобладать по всем своим значительным сторонам. Да и изначально ничего сверхзначимого она не несла из уст блондина, предполагаясь обычным скачком с одной темы на другую, но лишь чтобы отойти от тяжёлых размышлений. И это только с какой стороны посмотреть и как, но Гоголь сам по себе далеко не глуп, каждое его действие значит намного большее, чем могло казаться сначала; а давить он умеет как физически, так и психологически. С Фёдором было всё сложнее, даже обсуждение до банальности бытовых тем. Эта часть разговора всё равно не предполагала какого-то продолжения, да и повелась бы уже точно в другом направлении, поэтому тема снова поменяла свой поворот. И гением-зачинщиком был никто иной как Николай. — Ты вообще хоть что-то ешь? А то печеньки нетронутые совсем. Да и я очень редко наблюдаю тебя за едой... если это вообще было когда-то. — Только когда организм уже не выдерживает. Волнуешься? — улыбается Фёдор шире и ставит пустую кружку на стол. Он не солгал. — Конечно, Феденька! Ты же умрёшь и мне некого будет доставать! — в следующий миг Гоголь хищно скалится. — Но я могу помочь тебе питаться нормально! — От твоей помощи вероятнее всего умереть, Коля. Беседу вели они долго и спокойно, совсем откланяясь от привычного образа их общения. Этот день многое поменял в их отношении к друг другу, даже сблизил в коих местах. Но оба прекрасно знали, что сохранять идиллию дружеских отношений не смогут, с головой углубившись в работу и в выполнение определённых задач. Они умные, расчётливые, но абсолютно разные. Ни Гоголь, ни Достоевский не являются теми людьми, на которых можно полностью положиться; а доверять у них в приоритете только себе. Сама их дружба и отношения воплощение чего-то нездорового, окропленного вызывающим красным на чёрном холсте, где надеяться остаётся на везение в нужных мастях и искать подходящие ключи. Ключи от клетки и прямо к сердцу; а стараться прийти к совершенству и общему счастью должны оба, иначе птичка из клетки вылетит и разобьётся насмерть, а крыса сгниёт в подвале. Тем не менее, только к позднему вечеру Николай покинул квартиру своего друга. Он должен был умереть Действуя по плану Фёдора, блондин должен был умереть. Единственным желанием Гоголя была свобода. Это слово он смаковал, будто пробуя на вкус, дегустируя, так трепетно, дрожью парализовывая до самых кончиков пальцев, как двести двадцать вольт электрошоком по всему телу; оно ноющим клеймом засело в его душе. Он считал получение такой долгожданной свободы освобождением от всех моральных принципов, от промывания мозгов вечной информацией гниющего и грешнего мира. Смерть — как самый сильнодействующий наркотик, как приторно сладкие конфеты далёкого детства, которые приходилось зарабатывать хорошей успеваемостью и образцовым поведением. До сего времени Николай был уверен, что осталось только умереть, чтобы, наконец, обрести свободу; и несомненно всё ещё так думает. Но что-то вскруживало голову больше этой мысли о смерти, что-то заставляло сердце набатом тарабанить в ушах; а причиной тому являлся его же дражайший друг. Его жизнь была связана с ним, большинство моментов связана с ним, перемены в нём исключительно связаны с ним. Смерть Фёдора звучала ласковой колыбельной перед сном и представлялась слаще любого спелого яблочного плода. Его голову озарила мысль, что если убить самого близкого ему человека, то только тогда он в полной мере оправдает своё желание свободы и освободит душу. Николай поменял своё решение, на корню продумывая новый план и действия против всего, над чем работал Достоевский. Но этот план куда глобальнее всего, что он делал. Придётся постараться и продумать всё наперёд. И вот это самое неприятное. В моменте разрезания его тела пополам он должен был умереть, как и следовало по плану Смерти Небожителей, но только инсценировал свою смерть. Всё шло точно по его плану, и Гоголь не сомневался не в одном из заданных собою пунктов. Сигма, этот славный малый, внесённый в книгу и появившийся по инициативе Фёдора. Он симпатизировал Гоголю, как адекватный человек со своими тараканами в голове, желаниями и чувствами; но на его фоне он был чересчур нормальный. Блондину вроде как даже жаль его было, когда он плавно приземлил его тело, падающее с огромной высоты из места, которое когда-то было для него всем. Он сделал ему поблажку в виде ответов на вопросы. Клоуны не должны раскрывать козыри своих фокусов, но Николай решил позволить себе такую вольность, рассказав основную часть из своего плана. Он знал, что случится с Небесным Казино, а у Сигмы достаточно интересный дар. И Гоголь так и не разобрался, какая у Достоевского способность. Николай являлся эспером со способностью, про которую лишь с ужасом могут надеяться, что принадлежит она человеку доброму, но никак не злодею с развращённой фантазией. Кажется, блондину выпал джекпот, ведь благодаря дара "Шинель" он мог подчинить себе пространство в районе тридцати метров; но героем он, к сожалению или к счастью, не был. До Мерсо добраться, перемещаясь с места на место, не составило особого труда. В отличие от Гоголя, Сигме происходящее очень не нравилось, что и показывало выражение его лица на всё время парадоксального и головокружительного пути, в прямом смысле. Как жаль, что отказать блондину сравнивается с невозможным. Нет, такой вариант возможен, но тот всегда найдёт причины доказать обратное, так ещё и виноватым во всём выставит. Придётся тысячу раз пожалеть, что позволил себе дать начало этому спору. Например то, что уже бывший управляющий казино обязан ему за спасение жизни. И совершенно не важно, что никто его об этом не просил. В репертуаре Николая всегда было убивать как-то до боли необычно и со вкусом маньяка, желающего воплотить идеи своей больной фантазии вплоть до чего-то извне невозможного. Смерть Фёдора не должна быть скучной и совсем не запоминающейся, и он, как лучший друг, удостоверится, что последние мгновения его жизни пройдут очень весело и интересно. За игрой, которую блондин самолично придумал, честно ломая голову над деталями и якобы сбрасывая с себя часть ответственности за смерть друга, находясь в золотой середине между "забрать жизнь" и "вызволить из тюрьмы". Появление перед двумя опасными преступниками вышло фееричное, прямо как и всегда. А встреча лучших друзей чересчур сильно различалась с теми тёплыми встречами обычных людей, вынужденных видеть друг друга реже настолько, что остаётся лишь с горечью скучать и тонуть в воспоминаниях былых времён. Но Фёдор и Николай не были обычными людьми и не хранили в себе принципы привычной для других крепкой дружбы, а любые представления об их отношениях даже со стороны не внушали и малой положительности. Достоевский лишь округляет глаза, когда его кисти со хрустом сжимают чужие руки в перчатках, принадлежащие клоуну, который счастливо лепечет о том, как скучал и пришёл за тем, чтобы убить. Но вся правда скрывается в том, что тот действительно скучал и хотел поскорее увидеть по-настоящему близкого человека, а брюнет не пытается выхватить руки из хватки не просто потому, что совсем не ожидал того увидеть прямо в данный момент, при таком раскладе событий и находится в стадии ступора, но и где-то в душе затаил чувство мимолётной радости по поводу того, что Гоголь ещё здесь, живой — не мёртвый. Всё выглядело более менее миролюбиво ровно до того момента, пока блондин не произнёс причину своего нахождения в Мерсо. О Дазае Николай знал на самом деле не так уж и много, но был уверен в его умственных способностях, раз он являлся сильнейшим врагом его друга, и в том, что он интересная личность с ещё более интересным прошлым, не сомневался. И убедился в этом трижды, когда после своей весёлой тирады из правил и объяснений, клоун предложил участникам игры утешительный презент в виде выбора одного из предметов, полезных для побега из тюрьмы; Дазай не выбрал ни одного из предложенных, но неожиданно для всех указал на "ассистента" Гоголя. Пусть по дружеской инициативе блондина Фёдор и выбрал свой предмет первым, но удивлять своей гениальностью стал его соперник. Азартными психами их назвать можно уже по тому, с каким удовольствием от воображений в голове и бурлящего в крови предвкушения они вводили в свои вены яд. Дальше мог уйти только наслаждающийся картиной Гоголь. Сигме ещё долго придётся отходить от понимания того, что им снова воспользовались, выбрав, как предмет. И он в очередной раз убедился, что среди этой тройки является самым адекватным. Конечно же Гоголь не лишил себя возможности понаблюдать за происходящим в смертельном поединке. Он пользовался своей способностью и появлялся в самых потаённых местах, чтобы лицезреть провалы участников, в первую очередь ожидая подцепить осложнения со стороны Фёдора. Почти с сожалением ахнул Николай, когда его друг на пару с рыжим мафиози, обращённым в вампира, попались в ловушку в лифте и барахтались в холодной воде. Он не помнит, что наблюдал когда-нибудь этого человека рядом с брюнетом раньше, но зато помнит и отвергает ноющее чувство внутри во время данной экзекуции. Поэтому решил просто ретироваться к финишу и заняться более важными делами, а победитель останется сюрпризом. Николаю не надо обращать внимание на то, что мешается на пути к долгожданной цели и отчаянно бьётся в сознание. Это очередная попытка воспрепятствовать его свободе. Сейчас нечего менять и не о чём жалеть. Но он так и не понял, чего ему хотелось ожидать от Фёдора больше: победу или проигрыш. А определиться бы стоило, ведь... Фёдор вышел из тюрьмы победителем. Гоголь встретил его праздно, чуть ли не с распростёртыми объятиями, но в ответ получил сплошное раздражение на все его действия и требование отдать противоядие. Достоевский устал. И настроя на разговоры с Николаем не находил. Блондин задавал вопросы, интересовался, всё в неверии не отдавал антидот. Он не сомневался, что тот выживет и выйдет из игры победителем, но одинокое в своей гадости опустошение не давало покоя. Вроде смерти ему желал, а он всё ещё жив и почти цел — забинтованную руку он заметил сразу, — и понять тут не представляется возможным, как поступать дальше. Разговор не шёл в положительную сторону, траектория падения их дружеских отношений летела железно вниз и вдребезги. Ответ на вопрос по поводу Сигмы не удивил Гоголя, но и не обрадовал. Он просто не понимал, не способен был понять, что чувствует на данный момент. Мысли хаотичны, а внутри всё смешано в кашу. "Значит, каждый, кто захочет встать на дороге у Достоевского, умрёт мучительной смертью..." — говорит, расплываясь в натянутой улыбке; в ответ получает: "Я уничтожу тебя за то, что ты попытался убить меня". Николай отводит взгляд и грустно улыбается, чувствуя слишком чужую тяжесть в душе. Кидает "Превосходно" перед тем, как Фёдор уже собирался улететь, но не успевает даже тронуться с места, когда один из вампиров протыкает его железным стержнем. Гоголь успевает сморозить шутку, пока его взгляд не улавливает происходящее с брюнетом на самом деле, а после слышит до боли знакомый голос. Голос человека, который должен был умереть. Теперь он совершенно теряет связь понимания с происходящим. Следующее, что он видит, это взлетающий вертолёт, который сразу же терпит крушение и взрывается. И этот момент, будто мантра, навсегда отпечатается в его памяти. Фёдор мёртв, сомнений нет. — Поздравляю, Николай. Ты ведь хотел убить его, — с лёгкой улыбкой он вручает тому руку Фёдора, оставшуюся единственной от разорванного под взрывом тела, Гоголю словно какой-то трофей. — Да, это верно... — голос клоуна наполнен сомнением, он осторожно забирает руку мёртвого друга. — То есть нет... Но... хотя да... Ты прав... Мы с Фёдором никогда не вели долгих бесед... Но после встречи с ним моя жизнь сильно изменилась и стала не такой, какой была раньше... Фёдор был прав, сказав, что я сражаюсь для того, чтобы забыться... Но я... Николай остался сидеть у уничтоженного вертолёта, забравшего жизнь его лучшего друга, прижимая бледную руку к своей щеке. Победитель и его бывший напарник ушли, а блондин так и остался сидеть на одном месте в полном одиночестве ещё долгое время. Неимоверная печаль и тоска поразили его сердце, а оно стучало с учащённым ритмом так громко, что оглушало любые другие звуки, окружающее до тошноты злополучное место, будто колокол, упавший сверху на голову. Тот уничижительный взгляд, полный презрения к Гоголю со стороны Фёдора, ему уже не позабыть и подавно. А смысл происходящего терялся с каждой минутой, пролетающей где-то далеко от его сознания и незаметно. Но почему же он не рад? Почему душа не наполняется таким ещё совсем недавно необходимым, как поток воздуха в лёгкие, чувством истинной освобождённости от оков привязанности, навязанной в голову им же? Неужели потеря оказалось напрасной и он не получил того, чего хотел? После встречи с Достоевским Николай при любой удобной возможности пытался заставить того обратить на себя внимание, вывести на эмоции и просто находиться рядом с единственным человеком, который его понимает. Он не смог бы соврать, сказав, что не привязался к нему. И именно это он считал настоящей преградой к своей цели. В первую очередь этой самой преградой являлся сам он, его тело, душу, в заточении которого, ему хотелось освободить. Как же он мечтал быть подобным птице... Но желание свободы его по скользкому пути, рискуя, и он потерял самого важного для себя человека. На винте ему никогда не приходилось сидеть, но разве это извечно дурманящее стремление к одной цели не сравнивается с наркотиком? А ведь Фёдор был единственным человеком, который его понимает. Может, у них бы ещё получилось привести свои отношения к более здоровой дружбе, и это преобретает ещё больший смысл и глобальный поворот, как небольшая эволюция, касающаяся двоих, где один хочет для себя свободы, а другой очистить мир от эсперов. И есть же в этих целях свои схожести, а там и дружба бы переросла во что-то большее. Перед более романтичным концом жизни. Воспоминание о том чаепитии всплывает в голове само собой, как и яркий вкус ягодного чая. Сейчас он перемешан с солью, когда блестящие в лунном свете капли скатывались по щекам, заполняли своим хрустальным морем последние остатки льда души, поглощённой во дно раздолья садизма, боли и вечных страданий. Все его старания обречены на сплошную утопию. Это с самого начала являлось неоспоримым фактом. Оставалось только сохранять отчаянную надежду на лучшее. Но при этом...Как же он мог забыть...
"Мы с Фёдором никогда не вели долгих бесед... почти... Но тот день что-то сильно поменял между нами..."
Твой чай самый вкусный, Феденька...
Так ли это на самом деле?