никогда не прочитанный роман

Комната наливалась тяжестью чужого присутствия. Ощутимый вес, давящий на грудную клетку, грозящийся прорваться сквозь сломанные ребра, стиснув наконец бьющееся в бешеном ритме сердце. Силуэт, восседающий на стуле, элегантно закинув одну ногу на другую, покачивает голенью и бесстрастно смотрит на вошедшего. — Я уже начал скучать, — подает голос гость. — Ну же, проходи. Сигма не сопротивляется. Послушно закрывает дверь за собой, поправляет комнатное растение у входа, отворачивая цветы к стене, проходит вглубь комнаты, не позволяя лишнему звуку нарушить сбалансированную тишину. Он останавливается перед сидящим и не позволяет себе поднять глаза на него. — Ты пришел, чтобы убить меня? Тишину разрезает хриплый смех. — Убить? Глотку оцарапывает ком, который невозможно сглотнуть. Сигма прячет руки за спину, скрывая проявляющуюся в них дрожь. — Не могу сказать, что ты не прав, — произносит человек в черном, поднимаясь. Тонкие длинные ноги переносят его к Сигме, столь тихо, столь мягко, что тот нервно вскидывает свою голову на подошедшего, запечатывая то выражение лица, что придшедший более всего любит лицезреть. — Ты напуган? Чем же? Последствиями своих действий? Почему? Голос, кажется, не принадлежит человеку в черном. Он принадлежит самому Сигме, дребезжит изнутри черепной коробки, усиленно бьется в ее хрупкие стены, вырывается наружу. Он опускает глаза, нервно сглатывая, приевшийся ком не уходит, разрастаясь корнями, проделывающими себе путь в легкие. — Последствия вынуждают нас думать. И эти мысли пугают. Мужчина издает нечто, наподобие усмешки, кривя губы. Вынимает пачку сигарет из кармана, легким движением руки, практически не беспокоя воздух, словно вовсе не присутствия в этом пространстве, выуживает одну сигарету и прикусывает ее желтоватыми зубами. Язычок пламени облизывает скрученный в бумагу табак. — Страх. Да, страх так роднит нас с животными. Мотивирует. Поддерживает в нас жизнь. Без страха мы были бы мертвы. — То есть вы тоже чего-то боитесь, Дазай? — Сигма наконец поднимает глаза на человека в черном, что задумчиво прикуривает, незаинтересованно смотря в пустоту перед собой. Мужчина молчит. Слышно, как сгорает табак, обесцвеченным пеплом осыпаясь на пол. Сигма думает о том, что мусор убрать будет некому. Дазай выдыхает тонкую струйку пара, сужая глаза и смотря в упор пустым взглядом. — Кое-кого. Хочешь знать больше? — Чем более я знаю, тем вероятнее я буду мертв. Низкий смех врезается ему в голове, вновь создавая иллюзию звучания изнутри. Понятие "снаружи" в принципе теряется, отвергнутое человеком в черном. Для Сигмы "снаружи" больше не существует. — Ты предал мафию, — он наклоняет голову, уголками губ придавливая сигарету. — Ты будешь мертв. Но не так быстро, как тебе этого хотелось бы. Дазай осторожно ступает за спину Сигмы. Тот замечает перед собой кофейный столик, пустые листы бумаги и карандаш. — Пиши, — доносится сзади лишенный эмоций голос человека в черном. Комок в глотке противится нормальному процессу сглатывания, Сигма давится и протягивает хриплое, — что писать? — Предсмертную записку. Точно. Словно мог быть иной исход. Наступило время расплачиваться за свои ошибки, Сигма. — Мне некому ее посвятить. Человек в черном тушит сигарету о стену, оставляя незамысловатую черную кривую на белом. — Мне плевать. Сигма кивает, ощущая непривычную легкость в теле. Словно в трансе, ведомый кем-то необозримым в медленном, пьянящем танце, он опускается к столу, поднимая карандаш и поднося его к бумаге. Доля мыслительного процесса, несколько иероглифов, и он протягивает Дазаю записку. "Умер. Самовольно" — Неплохо, — мужчина усмехается, краткость написанного забавляет. Он кривит губы в уродливой ухмылке. — Очень неплохо. — Повторяет, прежде чем с треском смять бумагу и швырнуть ее прочь. — Снова. Напиши ее вновь. Сигма рефлекторно хмурится, стискивая зубы, но послушно поворачивается обратно к столу, беря следующий лист бумаги. Мозги соображают туго, пальцы не перестают трястись, и этот взгляд, что он ощущает спиной, сковывает тело. Через некоторое время он передает письмо человеку в черном. "Предсмертная записка — письмо, оставленное тем, кто собирается умереть. Это таковым и является. Письмо, оставленная тем, кто собирается умереть" Лицо Дазая вновь портит кривая ухмылка. — Стоило постараться написать нечто, достойное прочтения. — Он мнет бумагу. — Вновь. Корни, проложенные комом в глотке, начинают тлеть. Сигма ощущает неконтролируемую агрессию, сжигающую легкие изнутри. Самодовольное лицо, презирающая кривизна губ и всеобъемлющий контроль ситуации давят. Дазай выжидает. Играет. Он повторяет прежнее действие вновь. Все сложнее контролировать карандаш в руке. Иероглифы ложатся неровно, слабо, практически нечитаемо. "Она оставила меня. Я не могу жить без нее. Простите и прощайте". — Не верю ни единому слову, — Дазай роняет бумагу, притаптывая ее каблуком ботинка. — Снова. Сигма сжимает ладони в кулаки, с ненавистной упрямостью поднимая глаза на человека в черном. Дышать становится все тяжелее, корни в легких вопят от опаляющего их пламени. — Нет. — Нет? — Дазай медленно моргает, словно пытаясь осознать услышанное. — Ты ведь осознаешь, в каком положении находишься, Сигма? — Я осознаю тяжесть совершенного мной. И то, что ты пришел с расплатой, — его голос дрожит, срывается. — Так предоставь мне ее! Прекращай... Прежде, чем последняя фраза покинула его рот, Сигма ощутил болезненный толчок в голень, резвую хватку на плече, глухой удар в грудь, тогда же его развернули и, с силой опустив на колени, приложили головой к столу. Тупая боль пронзила висок, в нос ударил запах железа, на языке — тошнотворный вкус крови. Человек в черном, запустив пальцы ему в волосы, приподнял Сигму, вновь ударяя о поверхность стола. — Пиши. Холодный взгляд темных глаз впился в него. — Вновь. Сигма издал гортанное рычание. Непонятная ему агрессия пожирала его изнутри, но леденящий душу страх не позволял ей выбраться наружу, запирая изнутри, вынуждая его буквально сгорать от собственных противоречивых чувств. Сигма приподнял руку, захватывая карандаш и оставляя большие неровные иероглифы на бумаге, практически продавливая ее до стола, едва ли не разрывая резкими движениями. "В ЭТом НЕт ниКАКОго СМыСЛа! ЖизНь ЛишеНА ЕгО! Я УСтаЛ ЕГо ИСкаТЬ! Я УхоЖУ!" Человек в черном издает тихий смешок, поглаживая Сигму по голове. Тонкие пальцы заплетали волосы. — Какое жалкое оправдание собственной смерти. Но подходящее. Я доволен. — Теперь ты убьешь меня? — спрашивает Сигма, приподнимая голову от стола. Струйка вязкой слюны, смешанной с кровью, липнет к губе. На деревянном покрытии — темные пятна. Человек в черном издает вымученный вздох. — К сожалению для себя, я не могу растянуть процесс убийства. Оно будет слишком быстрым. Слишком, — он замолкает, подбирая слово. — Незначительным. Лишенным той участи, что ты должен понести за предательство. Сигма сглатывает вязкую слюну, противясь желанию выблевать привкус крови во рту. — Хищники всегда осознают свои намерения по отношению к жертве. И жертва чувствует это. Поэтому бежит. Довольный смешок срывается с губ Дазая. — Ох, Сигма. Ты сильно ошибаешься, уподобляя себя жертве. Ты не жертва. — Он чуть наклоняется, все еще находясь вне зоны видимости, невесомо льнет к уху, практически касаясь губами мочки, и хрипло шепчет. — Ты предатель. Бежал из Портовой Мафии. Но больше бежать ты не можешь. Он не успевает ответить. Не успевает даже проанализировать сказанное ему, когда чужие пальцы впиваются ему в бедро, приковывая ногу к полу, пока Дазай, все еще глядящий перед собой опустошенным взлядом, заносит свободной рукой молоток, резко опуская его чуть ниже колена, ударяя большую берцовую кость. Ногу пронзает адская боль. Сигма вскрикивает, разрывая голосовые связки. В ушах — треск ломающейся кости. Он хватается за неестественно выгнутое колено, ощущая неописуемые последствия перелома. — Костная боль нестерпима. Не так ли? — спрашивает Дазай, поглаживая его по голове. Сигма в неистовстве мотает головой, проклиная собственную слабость, что дала ему возможность возомнить себя способным сбежать из мафии и аморального монстра, лишенного эмпатии и пришедшего принести ему визит. Он слышит собственный крик словно издалека, он вбивается в барабанные перепонки, вливается глубже, заполоняя собой носоглотку, вынуждая его кашлять, задыхаясь собственными слюнями и слезами. — Ну-ну, — Дазай треплет его волосы. — Не нужно столько драматизма. Всего одна из двухсот шести костей в твоем теле. Тело сотрясает очередная вспышка боли. Сигма закрывает глаза, видя перед собой пульсирующие яркие пятна, пробивающиеся сквозь тьму замкнутых век. Человек в черном делает вынужденный вздох, — не находишь совпадений? Я подскажу. Скелет — система. Словно Повторная Мафия. Каждая кость в нем — отдельный член организации. Сломай или потеряй одного из них, будет... больно. Чувствуешь? Губы искривляются очередным выкриком, когда Сигма пытается сдвинуть ногу, удерживая ее обеими руками. Ногти впиваются в мягкую кожу, оставляя багровые полумесяцы. Он скулит, двигаясь прочь от Дазая. Тот, в свою очередь, испускает недовольный смешок, вновь цепляясь пальцами в волосы Сигмы, не позволяя ему двинуться. — Мы еще не закончили. Человек в черном рассекает пространство, невесомо обходя Сигму со спину, двигаясь к стоящему у стены барному столику. Вынимая с одной из полок пару бутылок и удерживая их в руках, он поворачивается к ревущему от боли мужчине. — Виски или водка? Сигма не отвечает, погруженный в вихрь неистовой боли. Он скалит зубы, прокусывая губы до крови, вновь ощущая ее тошнотворность во рту, и все сильнее вцепляется ногтями в сломанную ногу. Дазай чуть наклоняет голову, взирая на мучения Сигмы с фальшивым непониманием. Он вновь притворно вздыхает, убирая бутылку водки обратно и вынимая из шкафа два стакана, поочередно и неспешно наливает в них виски. — Вспоминаю слова одного человека. Алкоголь не дает ответов, но он заставляет забыть о вопросах. Улыбка вновь искажает лицо человека в черном, когда он приподнимает собственный стакан и ставит второй у ног Сигмы. Дазай делает глоток, вкушая слабость и онемение, даруемое алкоголем. Он ступает к сидящему на полу парню, осторожно опускается на колени, выуживая из кармана шприц с неизвестным содержимым. — Тч. — Тихо шепчет он, пронзая иглой кожу и надавливая большим пальцем на край инструмента, высвобождая прозрачную жидкость в кровь Сигмы. — Станет проще. Он терпеливо ждет, незаинтересованно смотря на бушующую за окном природу. Небо извергает крупные капли, затапливая землю непрекращающимся ливнем. Дождь вбивается в стекло окна, в неистовстве стремясь разбить его, ветки прилегающих к зданию деревьев боязливо гнутся, признавая мощь натуры. Ноги затекают, боль ленивой слабостью растекается по телу. Дазай разминает уставшее нутро, когда Сигма приподнимает голову со слабой улыбкой на лице. — В ночь, когда я бежал, был похожий ливень. Ледяной, пробирающий до костей. Пропитывал каждую клетку моего тела. Дыхание было тяжелым, ноги налились тяжестью, казались неподъемными из-за долгого бега. Но, — он слабо выдыхает, — я ощутил ее, Дазай. Я ощутил свободу. — Свобода, хм? — человек в черном задумчиво поднимает взгляд к потолку, выдыхая. — Столь сладкая. Столь опьяняющая. Сигма тянется к стоящему перед ним стаканом, делает глоток, позволяя горечи разлиться в его пищеводе, пройти в желудок, обжигая грудь. — Почему ты делаешь это? — Делаю что? Он глотает вновь. Алкоголь успокаивает искрящиеся нервы. Неизвестная жидкость, вколотая Дазаем, умаляет боль в сломанной ноге, практически изводя ее до минимума. — Говоришь со мной. — Сигма прочищает горло, прислоняясь спиной к стене и ощущая разливающуюся по телу негу. — Потому что это доставляет мне удовольствие, — мурлычет человек в черном, опускаясь на стул и взирая на Сигму сверху вниз. — Ты бежал во имя свободы. Не утаил столь романтизованный мотив. Поделился им с тем, кто пришел во имя твоей гибели и предшествующих страданий. — Я говорю так откровенно лишь потому, что осознаю скорую смерть. — И мне это льстит, — мягко отвечает Дазай. Он элегантно подносит стакан к тонким сухим губам, слегка опрокидывает его, заполняя рот едкой жидкостью. — Иные вопят о пощаде. Стонут в предсмертных судорогах. Исповедуются в собственных грехах. Но ты, — человек в черном чуть наклоняет корпус, вновь устремляя взор на Сигму, — вторишь свободе. Неосязаемой, едва ли существующей в нашей реальности, столь легко упустимой и с неимоверной тяжестью приобретенной. — Он делает еще один глоток, вторя действиям Сигмы. — И как оно? Стоило того? Стоили ли побег и обрекание себя на мучительную смерть нескольким дням, объятым обманчивым ощущением свободы? — Ты никогда не испытывал ее, не так ли? — Сигма наклоняет голову, не отрывая взгляда от жидкости цвета темного золота в стакане, который он чуть болтает в тонких пальцах. Человек в черном едва заметно хмурит брови. — С чего такое суждение? — Иначе бы ты не спрашивал. Чужие тонкие губы вновь искривляются в уродливой насмешке. — Хватает же дерзости. Впрочем, не скажу, что ты в твоих словах отсутствует правда. — Дазай пожимает плечами, черный плащ слегка мнется. Он льнет в мягком поцелуе к стакану с виски, не забывая пополнять его. Бутылка постепенно опустошается. — Я признаю себя двигательным механизмом мафии в той же степени, что и ее заложником. Избавиться от этих оков позволит лишь избавление от самого себя. В некоторой степени я действительно не в силах обрести свободу. Во всяком случае, пока я жив. Заглушенная седативным боль глухо обволакивает разум унылым напоминанием единственно при взгляде на сломанную конечность. Сигма кусает треснувшую нижнюю губу, спирт прижигает ранку. — И ты все еще жив. Почему? Фигура перед ним хрипло смеется. — Ты спрашиваешь это всерьез? — Едва ли ситуация располагает к шуткам, — в нервозной раздражительности парирует Сигма. Дазай опускает закинутую на колено ногу на пол; стены отражают удар каблука. — Не успел прочесть один роман. — И что же тебе мешает? В глазах человека в черном темной жидкостью переливается привлекательный своей имплицитностью интерес. — Он еще не написан. С этими словами Дазай с мягким шуршанием одежды покидает кресло, с привычным цоканьем каблуков, но теперь подверженным эффектом легкого опьянения, ступает к кухонному столу и, отодвигая один из стульев, садится. Жестом тонкой руки в полуобороте приглашает Сигму к себе. Невесомое тело опускается на стул, спинка которого лицезреет бушующий за окном мрак. Сигма смотрит перед собой; бледные ладони Дазай сложены, его худощавые пальцы сплетены. Темные глаза с неподдельной тоскливостью, столь противоречащей его поддетой улыбкой сухим губам, не покидают Сигму. — Я хочу прочесть этот роман, — с откровенностью любовника проговаривает Дазай. — Чего желаешь ты? — Я уже говорил тебе. Сухая усмешка слетает с губ человека в черном. — Конечно. Свободы, — Дазай поддевает пальцами стакан с остатками виски и немного наклоняет его из стороны в сторону, позволяя жидкости волнами разбиваться о грани стекла. — Печально, что оба идеала недостижимы, ведь наши жизни оборвутся здесь. Не так ли, Сигма? — Ты... — слова застревают в глотке. Мужчина опрокидывает горючее в рот, глотает непозволительно громко и вытирает пальцем осевшую на нижней губе каплю. — А я ошибочно полагал, что погибну от собственной руки. — Ты знал про яд. Все тот же рваный механический смех. Скрежетом неживого вбивается в барабанные перепонки. Человек в черном содрагает плечами и впивается в Сигму пустым взглядом. — Даже самый дерьмовый виски не отдает таким послевкусием. Сигма кривит губы и учащенно дышит. В его организме меньшая доля выпитого. С должным самообладанием он успеет достичь противоядия, приготовленного заранее, и, лицезрея труп пришедшего по его душу, продлить себе жизнь. Дазай мутно ведет глазами по его лицу, растягивает рот в насмешливой уродливой ухмылке. — Не выйдет, — выносит вердикт. — Мы разделим последний вечер. Но не руку убийцы. Оно безразличным поцелуем металла прикасается к коже Сигмы. Оно холоднее унылых глаз человека в черном. Бездыханное и лишенное воли, инструмент в руках носителя. Дазай тянет уголки потрескавшихся губ. Стреляет в упор в голову. Глохнет от взбесившейся пули, от треска разбившегося окна, от рева разгневанного наружного мрака, проникнувшего в комнату. Тело Сигмы падает с раздробленным черепом, уродуя древесину стола вязкостью крови. Дазай опускает руку, позволяет пистолету мягко выскользнуть из пальцев, тот с тяжелым звуком ударяется о пол. Завывающий ветер охлаждает пыл. Осаму скользит рассеянным взглядом по распластавшемуся трупу, мысленно благодаря того за дарованное освобождение. И шепчет едва слышимое "гудбай".