Молчание — золото

      Она приняла решение ещё на рассвете.              Ей давно казалось, что все эти игры зашли слишком далеко. Ещё с тех пор, как именитый эпистат свой суровый взгляд сменил на изучающий. Уже в тот момент мысли девичьи пылали идеей о том, что всё это пора заканчивать.              Споря с друзьями-шезму на самого уважаемого чиновника Верхнего Египта, Эвтида и подумать не могла о том, что палач жизни её станет единственной мыслью в необразованной голове. И ведь по началу забавляло её всё это — гляделки, колкие слова, обнажённый торс, задетый, как бы, нечаянно. Но с каждым днём грань всё больше стиралась, унося с собой розовые очки с её глаз. Стиралась тогда, когда «жрица любви» сменилась на «моя непокорная Неферут», и тогда, когда он волосы с плеч смуглых убирал, нарочито пальцами шершавыми кожу нежную задевая. «Не видно ничего!» твердил, а сам стыд свой схенти фиолетовым прикрывал.              Она, может, и не образованная, но не дура. Понимает всё.              И рада, может, была бы, в объятия крепких рук окунуться, хоть раз в жизни почувствовать себя слабой, зависимой, однако как тут расслабиться, когда после слов лестных сразу следовали планы о том, как жестко он расправится с проклятым шезму, коль поймает. Не догадывался даже, что в лицо всё рассказывает колдуну, и слова эти ранят куда больше, чем гарпун охотничий.              Заведомо она знала, что затея провальной окажется. Знала, и всё равно полезла. «Непокорная, непокорная». Нет, не непокорной следовало её называть, а глупой. Глупой Неферут.              Решающую точку во всём этом поставил Исман. Своей внезапной кончиной он навсегда предопределил её судьбу, лишая жизненной цели. Раньше кто не спросит, в чём смысл жизни её, так она не задумываясь ответит: «Отблагодарить как следует родителей названных, что приютили, дали кров да пищу, а затем с Исманом жизнь беззаботно жить, словно брат с сестрой. По утрам у богов милости друг для друга просить, а по вечерам ибисов на местной ферме гонять». А теперь что? Теперь жизнь окончательно смысл утратила. Достопочтенные родители уже весьма в преклонном. Пару-тройку лет, и души их навсегда предадутся полям Иалу. И тогда на всём белом свете не сыскать людей, что будут ей рады.              Три дня она думала, размышляла, гадала над тем, как жизнь дальше повернется. Много чего думала, но правильным считала одно. И на рассвете ей стало легче, когда она приняла решение доверить свою жизнь в руки судьбы. В его руки.              Рассказать, кем на самом деле являлась Эвтида.              После того утра рокового она за жизнь не хваталась, как прежде, вот и решила, пусть господин сам решит, что с ней сделать. А она, непокорная, впервые ему покорится.              Полы калазириса трепыхались от размеренных шагов, пока шезму по комнате расхаживала. Хоть и свыклась с мыслью о смерти скорейшей, но всё равно нервничала. Не каждый день врагу своему сдавалась. Бегала, металась из одного угла в угол, ладошки потные потирая. Они холодели, а она их дыханием согревала как можно чаще. Всякие варианты в голове перебирала. Как лучше начать, какие слова для господина подобрать, дабы смерть ей эпистат не мучительную назначил. Больше всего не хотелось ей в мучениях уходить — за жизнь достаточно настрадалась.              — Не дело это, Эвтида! Трясёшься, как школьник перед жрецом. — девушка сама на себя ногой топнула, брови фигурные нахмурив. В голове даже закрались мысли дурные — ибоги запретной вкусить, дабы умиротворение приобрести, однако мысль сменилась куда более хорошей. — Как я могла позабыть, дырявая моя голова. Где там мой тайник?              Она всем телом к сундуку резному припала, руками в вещах потрёпанных стала рыться, до самого дна докопаться пыталась. Там глаза наткнулись на заветный мешочек, что и таил в себе сокровище.              Она аккуратно ленточки развязала, доставая глиняный кувшин. Легким жестом откупорила крышку, словно делала так уже сотню раз. В предвкушении пальцами у горлышка провела, чудный аромат к себе подманивая, а затем вдохнула полной грудью. Вино из голубого лотоса пахло цветами, мёдом и терпким орехом, одного лишь запаха неопытному египтянину хватило бы, чтобы одурманиться. Хоть Эва крепче хека и не пила ничего в жизни своей, но уже по запаху определила, что с игристым у неё дружба сразу наладится.              Девушка дрожащими руками отлила себе добрую часть кувшина, разливая пару капель на пол. С громким стуком она положила его на землю, а сама за чашей потянулась. Повертела в руках, покрутила, наслаждаясь синеватым цветом, затем пригубила осторожно. Напиток крепкий моментально губы с языком обжёг, заставляя поморщиться. Но стоило по нёбу его размазать, как во рту появился невероятный цветочный шлейф, надолго взбудораживший вкусовые рецепторы.              — Вот это диковина! — Эвтида глаза широко раскрыла, не нарадуясь новому напитку.              В несколько глотков девушка бокал осушила, каждым из них смакуя. Стоило стакан от губ отвести, как пару крупных капель, что в рот не уместились, скатились с губ на подбородок, а оттуда и вовсе в декольте женское свой путь продолжили. Эва лишь губы небрежно тыльной стороной ладони утёрла.              — Ещё одна чаша, и точно иду. — решила она. Руки вновь кувшин подняли, уже готовые сосуд фарфоровый наполнить, как в дверь раздалось три гулких стука.              От неожиданности глиняный подпрыгнул в её руках, чуть о землю не разбиваясь, но та успела вовремя подхватить, руками со всех сторон огибая.              Она не успела пригласить непрошенного гостя, как дверь сама отворилась, являя высокую фигуру эпистата.              — «Вон как. Вспомнишь… а вот и оно…» — пронеслось в голове за долю секунды.              Девушка взглянула на широкоплечего мужчину, что статуей застыл в дверном проёме. Два взгляда, совершенно одинаковых, выражающих лишь удивление, соприкоснулись. С минуту так враги молчали, пока верховный не опомнился.              — В дом пригласишь, иль на пороге стоять оставишь? — как гром средь бела дня прозвучал голос. Совсем не хотел он говорить на тонах повышенных, но тембр своеобразный не позволял ему голос мягким сделать.              — Проходи, господин, коль пришел. — Эва выпрямилась, с колен не вставая, лишь кувшин к себе прижала.              — А ты, смотрю, балуешься? — Амен кивком на сосуд указал, присаживаясь на стул подле неё.              — Да нет, угостили меня, вот и решила напиток попробовать.              — Да? И что за напиток?              — Вино, господин, из голубого лотоса. — только сейчас шезму кувшин додумалась отложить. Негоже молодой красавице перед эпистатом, да с алкоголем в руках.              — Как ты поживаешь, Неферут? — вдруг сменил тему он, даже не дослушав, что ответила ему девушка.              — Спасибо, не жалуюсь. — Эва прикусила внутреннюю сторону щеки. От лжи самой себе запершило в горле.              — Как спишь? Ешь? Нормально ли всё? — с неподдельной деловитостью мужчина скрестил руки на широкой груди. Он глядел на Эвтиду, что всё ещё сидела пред ним на коленях, с надменным превосходством, однако сразу это чувство одолело его, эмоции неприятные вызывая. Тотчас взгляд его снежился.              — Спасибо, конечно, жить можно, вот только что такого сделала я, что о моём здоровье сам верховный эпистат спрашивает.              — Не здоровье твоё меня интересует, а то, как потерю свою ты переживаешь. Хоть и дерзишь ты часто, но смерти я никому никогда не желал, как и тебе.              — «Ну да, конечно, никому» — горьким уколом пронеслось в мыслях.              — Горе своё я никак не переживаю. — выдохнула она. — Жизнь на до и после разделилась, более сказать мне нечего.              — Понимаю тебя, Эвтида, очень хорошо понимаю. Однако позволь дать тебе совет — тот, кто прошлым живет, будущего никогда не увидит. Боль не соизмерима, но тебе необходимо стерпеть её, забыть, Исфет, и тогда только будущее перед тобой открыто будет.              — О будущем и хотела поговорить я. — опустила голову та. Хотелось в глаза голубые заглянуть, но страх сковал бесчисленными бинтами тело, не давал и пальцем пошевелить. Боялась гнев неземной в глазах прочесть, а не хотела его глаза гневными запоминать. Хотелось, чтобы они такими и отпечатались навек в памяти — светлыми и добродушными.              — Что ж о нём говорить, его выстраивать нужно, а не молву пустую плести. — эпистат рассмеялся собственной шутке, ладонью по колену ударив.              — Не в этом дело, господин. — отважилась всё же шезму взгляд на Амена поднять, и лицо тут же гримаса исказила. — Что это на лице у вас? Красное?              Мужчина смутился на секунду, по лицу проводя, как тут же смягчился, расслабился заметно.              — Ах, рана закровоточила. А я возьми, да подбородок почеши, вот и след кровавый остался. — он аккуратно отодвинул пропитанную кровью повязку, разглядывая ладонь. — Ночью на задании был не аккуратен, осколки стеклянные решил руками словить.              Чувство ужасной вины образовалось где-то в груди, и ужасной липкой волной разлилось по всему телу. Было невероятно стыдно, что по их вине эпистат боль такую испытывает сейчас. Будь Реймсс осторожнее в своих проделках, не кривилось бы его лицо в муках боли.              — Позвольте глянуть? Брат мой, как никак, лекарем был, хоть и начинающим. Кое-чему и меня научил. От смерти не спасу, конечно, но первую помощь окажу.              Эпистат нахмурился на её слова, окинул взглядом недоверчивым девушку, что только сейчас с колен поднялась.              — Спирт и тряпки чистые имеются у вас?              — Как же, имеются конечно. — она с детской осторожностью подбежала всё к тому же сундуку, в вещах принялась рыться.              Мужчина беззвучно хохотал в раненый кулак, когда она, злясь, выкидывала одежду из сундука, бранясь на то, что спирт никак не отыщет. Лишь когда всё необходимое в руках было, она тряпьё своё обратно спрятала, от неловкости краснея.              Она подошла к мужчине, тряпки на столе подле него оставила, а спирт в руках держала. И так, и эдак подступиться пыталась — никак. Стул низок слишком был, Эве нагибаться бы пришлось, да и ему вверх тянуться. Неудобно совсем.              — Эх… Как бы так… — кряхтела она под нос, с разных сторон к руке мужской подступаясь.              — Садись. — Амен рукой похлопал по ноге, что предварительно вперед вытянул. Лицо серьёзным было, да настолько, что стоило в глаза заглянуть — дрожь пробирала.              — Куда? Туда? — она пальцем не осмелилась ткнуть, лишь кивком на колено указала.              — Ну не на голову же. — он нахмурил брови, за реакцией её наблюдая. Девушка стушевалась вся, замялась, покраснела.              Не знал он, что подобная близость мужская для неё всегда непозволительна была. Вот она и стесняется, побаивается нового.              — Либо садишься, либо я лекарей попрошу мне помощь оказать.              Ей совсем не хотелось отпускать эпистата из своего дома. А посему она гордость свою где-то глубоко в душе закрыла, и на ногу, покрытую шелковыми штанами, опустилась. Аккуратно так, вес свой всё ещё на ногах держала, расслабиться не осмеливалась.              — Сядь полностью, смелее! — скомандовал тот.              — Неудобно как-то. Боюсь весом своим неудобства вам доставить, господин.              В ответ на эти слова Амен сдержанно рассмеялся. Хоть смех и не полноценным был, но это всё же было первой эмоцией, помимо присущей отчуждённости, что ей удосужилось лицезреть. Взгляд бросился к возрастным морщинкам, что появлялись у глаз, стоило ему улыбнуться. И лицо от них таким добрым казалось, светлым таким. Возможно, поэтому он всегда угрюмый такой? Коли улыбаться будет, то никто его точно бояться не будет.              — Я вешу в три раза больше тебя, юная Неферут, если не во все четыре. Для меня вес твоего тела — пушинка на носу. Садись, не стесняйся. — горячая ладонь легла на её талию, прижимая к собственному телу. Под натиском такой силы было тяжело не сесть.              Эвтида чувствовала, как краснеют уши, когда пришло осознание того, что руку свою с талии женской он не убирает. Колено его таким твёрдым было, жестким, всё из-за мышц, что ровным слоем покрывали всё эпистатское тело. И так она ёрзала, и сяк, никак место поудобнее найти не выходило.              Вдруг Амен шумно вдохнул сквозь плотно стиснутые зубы. Он бросил взгляд на девушку, что в то же мгновение замерла на месте, словно и не двигалась никогда.              — Не ёрзай, молодая, так только хуже делаешь. Приступай лучше к работе. — он вытянул ей больную руку, пока шезму прокручивала в голове, как она могла ему хуже сделать, руку то она не трогала ещё.              Стоило только пальцам тряпки мокрой коснуться, как по телу тотчас волна неприятная пробежала. Капля тёплой… нет, не тёплой — горячей крови стекла по запястью вниз, стоило только ладонь его обнажить.              — Чего кожей гусиной покрылась? Не уж-то холодно? — верховный взгляд с руки на спину оголённую перевёл, что вся в точку была.              — Нет, господин, кровь у тебя горячая, вот и поморщилась я. — она лёгким движением кисти путь капли повторила, утирая след, оставленный ею.              — А у тебя руки холодные. — ответил он, но реплики её так и не дождался. Египтянка молча работать решила, боялась отвлечься и ещё большую боль причинить.              Лицо её было слишком сосредоточенным — эпистат сразу это заметил. Ни на секунду он взгляд от неё не отрывал, нравилось наблюдать, как эмоции сменяют одна другую. То бровки-домики нахмурит, пытаясь осколки разглядеть, то расслабится, то улыбнётся, радуясь успехам. Чистая такая, беззаботная. И зачем он всю дорогу в колдовстве подозревал её? Ну разве такие нежные могут шезму быть? Нет конечно.              — Угостишь и меня вином, что ли? — вдруг спросил он, обращая внимания на кувшин. Сразу оправдание добавил, увидев, как брови в удивлении вверх поползли. — Хоть как-то боль мучительную усыпить.              Девушка без слов потянулась за кувшином гранёным, хотела отлить достопочтенному чашу одну, но тот остановил её — весь кувшин попросил, и выпил его залпом, даже опомниться Эва не успела.              — Теперь можешь приступать.              Амен зашипел сдавленно, когда она добротно спирту налила на рану, но виду не подал, что больно. Боль свою перед женщиной показать — всё равно что слабаком представиться.              — Печёт? — вдруг воскликнула она, заслышав шипение. Мужчина лишь прикрыл веки, уклоняясь от ответа, на что она к руке приблизилась, и подула легонько. Сперва раз, затем ещё раз. Перестала дуть лишь когда в нос запах железа, что от крови исходил, ударил. — Так не больно?              — Не больно. — всё это время он на неё с улыбкой глядел, умилялся. Впервые доводилось ему, чтоб с такой бережностью к нему относились, почти с лаской. А ведь это после всех тех грубых слов, что наговорил он ей намедни.              Эвтида уже руку новой чистой тряпкой обворачивала, с особым трепетом огибая большой палец, когда он лёгким движением руки усадил её еще ближе.              — Не удобно мне, сползаешь. — замешкался он, глаза свои с лица девичьего на руку переводя.              Ничего ему шезму не ответила, лишь улыбнулась сдавленно, работу доводя до конца. И колени, что по началу ей твёрдыми до невозможности казались, сейчас уже такими мягкими для неё стали, удобными, совершенно с них вставать не хотелось. И рука, что талию всё это время своим огнём жгла, уже не казалась ей лишней — напротив, без неё и вправду замёрзнуть боялась.              Стоило лицо своё к нему развернуть, сказать, мол, закончена работа, принимай, как наткнулась на пристальный взгляд светлых глаз. Сетом готова была поклясться — если бы глаза буравить могли, в ней давно уже дырень бы просвечивалась.              — Чего глядишь на меня? Не так что-то с лицом? — она неловко руку к щеке потянула, несуществующую грязь с неё стирая.              — Напротив, так всё. — ответил он ей, смотреть продолжая.              В игры играть с ней вздумал? Она не из робкого, ответить может.              Юная коснулась пальцем крепкой шеи, на которой, как и по всему телу, шрам здоровый красовался. По нему украдкой провела, затем всей ладонью огладила, за шиворот заходя.              — Куда лезешь? — просипел он. Видно было, хотел как можно жёстче это сказать, но на выходе лишь шёпот получился.              — Ласку даю тебе, верховный. Хоть что-то, что боль твою скомпенсировать может. Тут, наверно, болит? Высокий. По себе знаю. — она с нажимом провела по позвонкам шейным, сначала в одну сторону, потом в другую, а затем ещё несколько раз повторила, самый настоящий массаж пытаясь сделать.              Эпистат ничего ей не ответил, лишь икры свои сжал до побеления, яростно наблюдая за ней глазами. Вначале на лицо его смотрела, сейчас уже на ключицу вовсю пялится. И что эта девчонка себе позволяет при нём? Вернее сказать, что он ей позволяет?              Осознание верного пути пришло к Эвтиде, когда почувствовала, как грудь мужская чаще вздыматься стала. Чаще. Выше. Она вторую руку подключила, шею его в объятья свои заключая, а сама словно кошка дикая — все ближе и ближе к нему примыкает, сосками в грудь мужскую упираясь.              Тут нога на твёрдое что-то наткнулась, что испугало не на шутку.              — Ты что же, оружие с собой даже к гостям носишь? — глаза в искреннем удивлении округлились, к лицу его взгляд возвращая.              — Не оружие это. — ответил тот, и снова умолк. Анубисом готова была поклясться, молчание это из себя её выводит. Она лишь выдохнула шумно, лицо его дыханием горячим опаляя. Да так, что пряди волос с лица мужского слетели.              — С огнём играешь… — из последних сил выдавил он. Не было у него больше сил держать себя, когда такая молодая и стройная к нему ластится. До греха доводит. Или же дело совсем не в грехе? Раньше он и девицам юным, и жрицам любви отказать спокойно мог, а её он не в силах совершенно остановить.               — Играю. — также тихо прошептала она на самое ухо, запустив тонкие длинные пальцы в белые, до преступления мягкие волосы.              Раз играет, значит прекрасно понимает, на что идёт.              В мгновение ока он притянул её за руку, прижимаясь всем телом, ловя её жаркие уста своими. На языке вкус вишнёвой помады проявился. Сразу он в мыслях посмеялся тому, что такие грязные уста такими сладкими оказались. Она на секунду отстраниться хотела, но он руку на затылок положил, волосы несильно сжал. Не хотел ей боль доставить, хотел лишь, чтобы увернуться она не смогла.              Он чувствовал, как неохотно она губами своими шевелит, пальцем большим на подбородок ей надавил, рот приоткрывая. Проник в неё языком, проведя своим кончиком по её нёбу, затем губу алую слабо прикусил.              — Не этого разве ты вожделела, моя страстная Неферут?              Страстная? За жизнь её много как называли — непокорная, дерзкая, отважная. Но страстной Неферут её назвали впервые. Да и с его губ это звучало как-то по-особенному, так нежно, так интимно. Хотелось попросить повторить слова, но сдержалась.              — Этого, господин. Вот только опыта в этом у меня мало совсем, практики не хватало. — ответила она, краской заливаясь. Стоило только взгляд вниз понурить, как он в привычном жесте пальцем подбородок её приподнял. Впервые она улыбку — хоть и ухмылистую — на его лице увидела. А затем вновь он вперед поддался, уже нежнее чем прежде.              От былой настойчивости и следа не осталось — движения его мягкими были, но требовательными. Направлял, учил, показывал, как целовать надо, чтобы сладко обоим было. А она не дура, учится на лету — тут же губу его обхватила, да на себя зубами потянула.              — Надо нам остановиться, Эвтида. — сказал вдруг он, отстраняясь, — пока дальше не зашло всё. Жалеть потом будешь.              — А если Анубисом поклянусь, что не буду? — она бровь правую выгнула, с вызовом на него смотря. Боялась, что эпистат на своём настоит.              — Уверена, что продолжить хочешь? — мышцы его тряслись от нетерпения, но мужчина не позволил себе ни единого жеста в её сторону, пока та согласия своего не дала.              — Уверена. — молвила она, руками за шею обнимая. — Вот только…              Резкое «но» заставило его стать серьёзнее, взглядом в неё упереться в ожидании, пока она смятение свое переборет.              — Что такое?              — В том дело, что не было у меня мужчин никогда. Не знаю я, что это такое — наслаждению предаваться. — она вновь взгляд отвела, словно стыдное что-то сказала, но снова эпистат внимание её на себя обратил.              — Не волнуйся, моя девственная Неферут. — глаза смотрели на неё всё таким же завороженным взглядом, что и прежде. Ни на йоту не сменился. — Я может и грубый снаружи, но с женщиной в руках обращаюсь нежнее, чем с алмазом. — Словно в подтверждение своих слов он примкнул губами к тонкой шее, кутая её в плену своих губ. Кожу покусывал, нарочно следы пытаясь оставить.              — Амен… — тихо простонала та, пальцы на накидке его сжимая. Невероятные ощущения не ограничивались одним местом — они по всему телу разливались, особенно сильно раздаваясь меж бёдер. Не знала, что в случае таком делать, действовала интуитивно. Ногу через бедро его перекинула, пахом в колено упираясь, затем вперёд поддалась. А потом назад. И снова, и снова, и снова повторяла эти действия, о ногу мужскую тёрлась, чувствовала, как напряжение это спадает постепенно.              А верховному будто крышу снесло. Любому другому без раздумий бы голову отсёк, если б по имени его назвали, да ещё и так, а с этой наоборот всё было — он языком по всему телу её блуждал, в надежде снова услышать своё имя в женском стоне.              Он грубыми пальцами коснулся её плеча, лямки от каласириса вниз опуская, вначале одну, после и вторую. Та руки с его плеч убрала, прикрылась сразу, покраснела. Амен лишь улыбнулся на это.              — Не нужно. Не скрывай красоту нагого тела от меня. — он аккуратно руку одну её взял, пальцы целуя, затем вторую убрал, бюст женский оголяя. Грудь маленькая такая, аккуратная, ну точно в его вкусе.              Он её сжал несильно, нарочито соски пальцами задевая, снова стона от неё добился. Нашёл-таки, струны её души, за которые дёргать надобно, чтобы голос тонкий услышать. Снова и снова это действие повторил, заполняя комнату сладкой мелодией наслаждения.              Рука чуть ниже спустилась, живот кругленький огладила, затем ещё ниже скользнула, к местам интимным сквозь ткань платья прикасаясь. Та сжалась вся, бедра вместе свела. Понять никак не могла — не то стыдно, не то приятно. Эпистат насильно ей ноги раздвинул, на свои усаживая — бёдрами держал, не давал обратно сомкнуть. А сам поглаживать стал. Вначале в верх и вниз, затем в разные стороны направление изменил, темп один устанавливая. А она всё извивалась на нём, словно кобра гремучая, и так, и эдак, держаться не может, уж слишком приятно это всё. В конце концов лбом о грудь его опёрлась, постанывая тихо.              Смутилась немного, когда тот её встать попросил, но просьбу его выполнила, на ноги поднялась, а он за ней вслед. Освободил окончательно от платья, что на бёдрах всё это время висело, затем и сам разделся. Эвтида не знала, куда взгляд деть, когда Амен схенти снял, полностью обнажаясь перед ней. В сторону отвела, на сокола за окном смотреть стала.              — Великолепная, великолепная Неферут… — он носом зарылся в чёрные кучерявые волосы, полной грудью вдыхая запах эфирного масла. Руками вдоль спины скользнул, за ягодицы упругие схватился и сжал, что есть мочи. — Эти изгибы… Поверить не могу, что столько лет ты скрывала этот изумруд под каласирисом.              — Достойных не было. — тихо ответила та, взглядом к нему возвращаясь. А он просиял весь — не уж то она меж строчек его достойным сочла?              — Дай мне свою руку. — он прохрипел на самое ухо, кисть к ней протягивая, та дала послушно. Маленькой ладонью накрыл свою грудь, затем вниз медленно потянул. Пальцы шевелились под рельефность его тела, с особой плавностью огибая кубики пресса. Затем по дорожке светлых волос пробежались, члена разгорячённого касаясь.              Она боялась, что взгляд на него поднимает, и усмешку на лице увидит, тогда уж точно она в краску войдёт. Но лицо верховного было до жути серьёзным, сосредоточенным, взгляд туда направлен был. Он помог шезму орган обхватить, сам ладошку ей сжал, затем двигать начал вверх-вниз. Пару движений всего хватило, чтобы мужчина зашипел громко, губу закусывая. Тут-то Эвтида и поняла, как делать нужно, и сама дальше продолжила — вначале робко, но с каждой секундой темп всё больше наращивала, хотелось ей его до полного безумия довести. А тот лишь голову запрокинул, бедрами о стол оперевшись, дышал громко, пока сам её руку не остановил.              Она кисть опустила, смазку мужскую меж пальцев растирая, в то время как эпистат вновь на стул присел, её за собой уволакивая. Эва на колени ему села, но тот руками притянул ближе.              — Не бойся, сама контролировать всё будешь. — он чуть за бёдра её приподнял, рукой член придерживая, пристроился. — Если больно вдруг станет — скажешь сразу, остановимся. — добавил он серьезно, но уже в следующую секунду лицо милостью сменилось, и он впился в неё жадным поцелуем.              Эвтида присела медленно, за ощущениями своими следя. Неприятное колющее чувство растянулось по всему животу, заставляя поморщиться, но не посмела она от поцелуя отвлечься, лишь привстала немного, снова попытку повторив. На сей раз вышло лучше, она чувствовала, как плоть эпистатовская в неё погружается, ощущения новые даруя. Нечто такое, что ей не приходилось испытывать ранее, нечто невероятно приятное.              Она медленно качалась в стороны, привыкая, затем уже смелее темп нарастила, двигалась, наслаждение обоим доставляя. И с каждой секундой, с каждым мгновением наслаждение усиливалось только, заставляя её тихо скулить в поцелуй.              Амен первым контакт губ прервал — не в силах был сдерживаться, застонал так, как прежде этого не делал. Голос мужской, низкий до жути, эхом по комнате полупустой раздался. На секунду шезму запереживала, как бы не услышал кто с улицы.              — Такая красивая, такая горячая и влажная Неферут. — шептал он на ухо, уже сам бёдрами ей навстречу толкаясь. Руки на талии её сжались, помогая, насаживая, стараясь темп как можно больше ускорить.              — Амен… — вновь повторила она, большим пальцем проведя по его нижней губе, затем место то укусила и зализала сразу. — Ещё… Ещё…              Словно марионетка в руках кукловода, он повиновался словам его госпожи, все сильнее и сильнее вбиваясь в женские бедра, пока та вскрикивать не начала. Он моментально рот громкий ладонью зажал.              — Тише, моя ненасытная, услышит вдруг кто.              — А что, боишься, что узнают о нас? — она ухмыльнулась несвойственно.              — Нет, не хочу, чтобы твои стоны кто-то, помимо меня слышал.              Он старался оттянуть как можно дольше, но с каждой секундой оргазм накатывал всё больше, пока тело на пару секунд не пробила мелкая дрожь. Он лицом в шею ей уткнулся, дыхание пытаясь перевести, та гладила его по влажным от пота волосам.              — Нам нужно в хамам сходить, потные оба. — он нежно огладил овал её лица, помогая встать с себя. Только она развернуться хотела, как он за запястье её схватил, закружил, да к себе прижал покрепче. Сказать что-то хотел, но слов не нашел — послевкусие близости их всё ещё дурманило его разум. Лишь поцеловал крайний раз, из объятий выпуская.              Она сидела на дощечке, наблюдая, как голый Амен угли для бани готовил. Да и сама она наготы своей больше не скрывала, лишь смотрела на него, довольствуясь его редкими взглядами на хрупкое тело. И три раза она поблагодарить себя успела за то, что так и не отважилась ему о шезму рассказать. Рассказала бы — не на колени бы к себе посадил, а на кол. В сердце закралась надежда, что это лишь начало, лишь зарождение чего-то большего, чего-то великого. И тут же она словила себя на мысли, что всё же придётся именитому эпистату ещё за нечестивым побегать, ведь она теперь молчать будет до скончания века. Сама только что убедилась, молчание — золото.