Песнь о доме

Во времена настолько давние, что о них ходит больше мифов, чем правдивых домыслов. Во времена, далёкие от технологий, машин, городов, печатных книг и денег. Во времена малых поселений, мифических сказаний и языческих преданий… В эти времена на Руси была одна деревня. Скромная и ничем не примечательная. Жило в ней не более пятидесяти человек. Словно хлебные крошки по равнине разбросаны были домики. Всего их восемнадцать, да только один поодаль от остальных. Странный дом, и жильцы странные… Женщины в том доме не водилось уже лет десять. Говорили, что она умерла при родах первенца. Остались лишь отец, да единственный сын. Оба белые, как снег, а глаза алые, как кровь. Потому-то остальные жители их опасались и недолюбливали, нечистой силой кликали и перешёптывались за спинами. Однако ничего плохого те не делали, в дела чужие нос не совали, вели своё хозяйство, помощи не требовали, появлялись лишь на крупных праздниках, и то – ненадолго. Однажды, после грозы, не вернулся отец домой. Сын побежал искать его в деревню, там не было. Обошёл все поля, все леса – ни следа. И в дождь, и в град, и в холод он не прекращал поиски. Всё без толку. Проходили дни, недели, никто не возвращался. Забеспокоились и деревенские о судьбе ребёнка. Стучатся – никто не отвечает. Тянут дверь – не заперта. Заходят и видят склонённого над большой кроватью худого, грязного, в мокрой после вчерашней бури одежде мальчика. Обувь истёрта, колени и ладони в земле и ссадинах, полы рубахи измазаны грязью, белы кудри спутаны. Стоит на коленях перед пустой постелью отца и спит тревожным сном. В хижине холод, конец октября, но печь истопить некому. В шкафах и крошки нет. Все лучины прогорели. Сжалились деревенские, и одна семья взялась заботиться о нём. Хотели переселить его в свою избу, но мальчик наотрез отказался. Один из сыновей той семьи присмотривал за сиротой: приносил еду, водил в баню, помогал ему с бытом и стал ему настоящим другом. Это было так давно… Сейчас же дом тот ещё страннее стал. Шум оттуда слышался, двор травой порос, ставни покосились. Хозяин выходить стал намного реже, невиданные вещи мастерил, выводил острым ножечком на бересте непонятные слова, цифры и рисунки. Те несколько человек, которые ближе остальных с ним знакомы, лишь улыбались на все вопросы о занятиях юноши. В деревне его прозвали колдуном, смеялись, но в один год показал он жителям свои труды. Особо приглянулся клин. Вбивался он в щель жёского полена, которое при новом ударе легко разламывалось на половинки. Через ещё какое-то придумал изогнутую палку для ношения вёдер. Назвал её коромыслом. Только вот хозяйство вести парень совсем не желал. Отчего за ним в его шестнадцать лет до сих пор присматривали как за малым дитём. Продолжали приносить еду, одежду, но внутрь дома, кроме узкого круга людей, заходить не разрешалось. Стоило "колдуну" оказаться на слуху в деревне, как девицы одна за другой замечать начали его красу. Любовались кудрями, умелыми мозолистыми руками, глазами, цвета и сладости самой спелой земляники. Ни раз спрашивали о любви и любимой. Тот лишь ухмылялся и колко замечал, что в этой деревне ему никто не мил так, как собственные думы и работа. Его друг по-доброму смеялся, когда слышал об очередном отказе: «Да, Сенку и мил, и красен, да груб и холоден, аки камень!» *** Ясный, погожий, летний денёк. Далеко к юго-востоку от берега Десны, притока великого Днепра, простирались нетронутые луга и холма. На открытой яркому солнцу земле цвели жёлтые лечебные звёздочки, плоские белые блюдца с множеством маленьких цветочков, невысокие солнышки с белыми лучиками-лепестками, синие Васины глазки и голубые колокольчики. Стояли, будто колья торчащие стебли пустодуев, которые уже скинули свою пушистую белую шапочку. Возле тропинок поджидала жгучка, норовя задеть колючими листьями ноги. Пробираясь нетоптанными путями, шла небольшая группа из трёх людей. Спереди молодой парень в белой рубашке, красных льняных штанах, кожаных сапогах и шарфе вокруг пояса. Волосы чёрные, как ночное небо, а справа неаккуратная длинная прядь до самой шеи. Когда стригли его длинные волосы неожиданно прервались, а ему и понравилось. Если бы он лёг в высокую траву, по которой шёл, показалось бы, что глаза стали пустотами и через них видно зелень. Волшебный оттенок очей вызывал опаску, но привлекал внимание. Уста его рождали ласковые речи и нежные песни. Хорошим голосом славился парень, а особенно тем, что пел и как мужчина, и как женщина, и как дитя. Музыка стала его сопровождающей на пути жизни. Гусли, ложки, балалайка, свирель, небольшой круглый барабанчик и колокольчик как неразлучные друзья были с ним с юных лет. Потешки, сказки и заклички – его язык. А языком он владел ловко. Позади него ступала в аккуратных кожанных чоботах девушка. Она задумчиво глядела серыми глазками по сторонам: на голубое небо, на далёкий тёмный лес, бесконечные поля… Русы волосы заплетены в три косы. Две лежат на плечах, одна спускается к спине. На теле льняная рубашка. У воротника и на груди синяя полоска, украшенная ручной вышивкой в виде красных и жёлтых цветов с белыми листьями. Синий сарафан подпоясывался алым вязанным поясом под грудь. Рукава расшиты полосками с различными рисунками в каждом. Она сломала пухлые губки, очевидно, проваливаясь в раздумья. Ступала по земле девица, словно лебедь; нежно, будто плывя, шла следом за другом-певцом. В их группе она была танцовщицей. Быстрые, резвые пляски, акробатика и дроби были ей подвластны точно так же, как и плавная, волнительная невесомая как пух, мелкая поступь. Певец-сказочник научил её пению. Женский высокий голос брал те ноты, до которых тот не доставал. А тихое звучание давало особую масть. В самом конце вышагивал высокий, светловолосый мужчина. На спине он нёс большую сумку с вещами, за спиной – нож, а из рук не выпускал копьё. Шаги его тяжёлые могли землю сотрясти, взгляд свалить замертво. В группе он охотник и защитник их был, с ним рядом и в лесу не страшно ночевать и за пропитание беспокоиться не стоило. Признаться, и его весёлый сказочник надоумил на музыку. Басистый голос ласкал слух, когда тот говорил, а песни его погружали в негу. Участвовал он редко и с неохотой, соглашался лишь после слёзных мольб, до которых музыкант доходил не часто. Нрав был ещё поискать: суровый, лишнего слова при нём вымолвить нельзя, безжалостный и непоколебимый. Коли что-то не понравится – молчать не станет. На нежности его не пробить, на улыбку ещё сложнее. Лишь с соратниками он был мил. Уважал, принимал их как родных, всячески помогал и иногда баловал из той малой доброты, которая придавала живость его душе. – Хьёга, – взвыл певец, еле волочась. – Скоро ли привал? Ноги меня совсем не держат, того и гляди свалюся, – хныкал он, лениво задирая подбородок кверху. Ему ответил грубый голос защитника. – Нет, коль остановимся – до ночи не дойдём. Танцовщица, идущая между ними, негодуя, свела бровки. Что-то яркое мелькнуло вдалеке, и она с любопытством посмотрела в ту сторону, всматриваясь. – Да я же ненадолго остановиться прошу. Дух перевести, воды хлебнуть… – продолжал скулить юноша. – Ген. Я говорю нельзя, али ты меня не слышишь? – уже почти рычал от недовольства охотник, скрипя зубами. – Смотри-ко, – ахнула девушка, привлекая внимание спорщиков. – Там верно деревня стоит, крыши хижин видны… – тихо шептала она, не веря глазам. Пару секунд все трое, замерев, словно статуи смотрели вдаль, пока певец не выдал пару победоносных смешков и не сорвался с места в сторону поселения. – Э-хэй! Деревня! Кров! Еда! – звонко кричал он, весело скача вприпрыжку, словно молодая козочка по свежему лугу, – Пойдёмте скорее, Хомура, Хьёга! Подивим народ, наедимся от души, отоспимся на печи! Быстрее, дойдём до полудня – успеем к обеду! Смеялся он во всё горло, махая руками и пританцовывая. А после на радости повернулся, с широкой улыбкой глядя на еле заметные крыши и яркий блеск воды вдалеке. Он набрал воздуха в трепещущую грудь и тихонько запел. – За речкой за быстрою – зелёные берега, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Сердце подсказывало, что множество событий ожидает его в следующие дни, незабываемые знакомства, радикальные решения. Однако, один важный вопрос не давал ему покоя: сможет ли он понять для себя, где ему найти и обрести дом? Куда идти и зачем? Споёт ли он когда-нибудь песнь о доме, который сможет по праву назвать своим, родным, милым? _____ Справочник: За речкой за быстрою – зелёные берега, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Зелёные берега, там девица гуляла, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Там девица гуляла, она по воду пошла. Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Она по воду пошла, в реке юбку да мочила, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. В реке юбку да мочила, полны вёдра набрала, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Полны вёдра набрала, молодца видала. Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Добрый молодец идёт, девку за руку берёт, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Девку за руку берёт, за собой её ведёт, Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли. Девка с молодцем пошла, свою долюшку нашла. Э-ой лёли, ой, ля-ли. Ой ля-ли, ля-ли, ля-ли.