Также месяцами ранее...
Без сомнения, причина самоубийств в том, что наши девочки слишком несчастны. Однако если бы несчастливая жизнь была истинной причиной самоубийства, то половина турецких женщин покончила бы с собой. Орхан Памук
У Насух-бея случались дни, когда он просыпался с чувством не иначе как предательского кинжала в спине и любую попытку заговорить с ним воспринимал, как посягательство на святая святых — его безусловный авторитет. Он срывался на близких, его злил дурно сваренный Мелике кофе, что долго накрывали на стол, что мамочка Хандан и Зехра-ханым опять громко препирались на кухне, что напасть с Азизе Асланбей не рассасывалась сама собой, а он не знал, как поступить с некогда возлюбленной женщиной, которая искала его прощения. Старого бея бесило до разрыва очка, что мать Харуна влезла не в свое дело, когда вывернула наизнанку душу и секреты Азизе. И теперь Хазар-бея терзала правда, что его настоящая мама — эта двуличная и мстительная женщина. Наконец, Насух-бею подкидывало огорчений то, что Хазар-бей вынуждал его, несчастного, разрываться между непрощенной матерью и сыном, а папочка Джихан — между обожаемыми внуками Азатом и Мираном. Словом сказать, в такие дни, надувшись от ярости и вспомнив все нанесенные ему обиды, Насух-бей, как охотничий пес, искал то, к чему бы придраться, а домочадцы метались в поисках пятого угла, чтобы их не прибило. Еще Мустафа-ага перед отъездом заставил их извиняться за ложь и насильный брак Ярен. У Харуна, по-видимому, закончился абонемент на неприкосновенность. Со дня свадьбы Насух-бей все время порывался отчитывать его и Ярен, но это намерение в нем сразу надламывал давящий, предупреждающий взгляд Харуна. Когда требовалось, он умел смотреть на людей в точности как мать. Словно этот кинжал в Насух-бея всадил он и, довольный тем, что жизнь прожита не зря, уходил пить утренний кофе. Про себя же, засекая поблизости главу семьи, он повторял: «Не убивай душу, которую Аллах запретил убивать. Не трогай меня, не доводи меня до греха». Обычно старый бей раздумывал скандалить и проходил мимо, однако в такие черные периоды, как этот, его не остановило бы даже проволочное заграждение. — Доброе утро, Насух-бей, — стоя на террасе, первым поздоровался Харун. Насух-бей, разъяренно глядя на него из-под мохнатых бровей, проворно спустился с третьего этажа. На свою беду Харун вышел из столовой искать Ярен именно в ту минуту, когда старику понадобилось отлучиться из дома. — Харун! — гавкнул Насух-бей вместо приветствия и обратил ладонь, сжимающую четки, в массивный кулак. — Передай своей матери, чтобы держалась подальше от моих детей, не то я за себя не ручаюсь! Если я еще хоть раз увижу ее рядом с Хазаром и Мираном, клянусь, я удавлю змею голыми руками! — Я и пытаюсь ее остановить, Насух-бей, — невозмутимо произнес Харун; ни к чему подрывать и без того горящий зад оппонента словесной пощечиной. Вежливого отпора вполне хватит. — Но, как показывают последние события, моя мать и Азизе-ханым решили возобновить давнюю вражду. В таких обстоятельствах мы не склоним их заключить мир на добровольной основе. Кому как не Насух-бею известно, что и мать Харуна, и ее противница Азизе не сложат оружие, пока не разобьют друг другу лбы и не превратят шахматное поле интриг и мести в пепелище. Просто отговорить их невозможно, а весомых аргументов, которые бы урезонили мать, Харун пока не имел. Сочтя полезным напомнить, что неплохо бы старому бею помочь разрешить конфликт делом, а не ждать, когда потуги Азизе все исправить осложнят ситуацию, Харун тем же спокойным тоном намекнул: — К сожалению, с Азизе-ханым я не знаком так близко, как вы, чтобы она меня выслушала. Когда она меня похищала, — и Харун на долю секунды позволил себе заминку, чтобы эта информация уложилась в сознании обескураженного Насух-бея; да, как-то так Азизе исправляла положение — дразнила каменную львицу единственным сыном, — я говорил Азизе-ханым, что ее уловки не напугают мою мать, но, похоже, она мне не поверила. — Но на Фюсун должна быть какая-то управа! Ты ничего не можешь сделать? Не мог. Харун даже не мог знать, что мать за его отсутствие в старом Мидьяте заявится в дом Мирана и вытрясет на глазах у Шадоглу грязное белье поверженной и сломленной Азизе. И хоть собак по ее следу пускай: тут же пропадет с радаров. — Увы, сейчас ничего. Мать избегает меня. На звонки не отвечает, у Асланбеев, как ни приеду, ее нет. Думаю, она не в городе. Может быть, вам что-то известно? От того, как неожиданно Харун перевел на него стрелки, старый бей на секунду замер и недоверчиво поморгал. Повел челюстями, будто что-то пережевывая. Устало разжав кулак с четками, он мотнул головой. — Мне жаль, что так вышло, — сочувственно заметил Харун. Ярен с размаху ткнула кузину в лужу правды, что Хазар-бей ей не родной отец, а приемный, мать — Хазар-бея в то, что он кровный сын Азизе. А провалиться сквозь землю из-за вероломного поведения женушки и родительницы хотел бы Харун. — Ну ладно, — буркнул в пышные усы Насух-бей, и при особом оптимизме это можно было принять за скупое извинение, но Харун относил себя к реалистам. Глава семейства просто вынужден считаться с ним. — Если что-то узнаете о моей матери, дайте знать. Удивительно, как их с Ярен не выдворили из особняка Шадоглу из-за неприятности с Хазар-беем. Не то чтобы Харун держался за эти желто-бурые, как песчаник, и истертые годами стены. Так или иначе они покинут их. Но до рождения ребенка Ярен безопаснее оставаться в доме родителей, где ее не будут преследовать одиночество и ощущение беззащитности, пока Харун уезжает по делам бизнеса. В доме с проверенной охраной и под наблюдением мамочки Хандан. К врачу за сиюминутными советами не наездишься, а, когда тревогу за малыша усиливала любая мелочь, живое присутствие госпожи Хандан бодрило. Она даже перестала вздорить с Ярен по пустякам и делилась с ней материнским опытом. Мустафа-ага и дочь призвал к совести. Чтобы оградить женушку от своей матери, Харун как-то рассматривал вариант с переездом в другой город, но не в ближайшем будущем и уж точно не так сразу — заграницу. Мать выследит их где угодно, для нее это не проблема. В Америке и Европе, когда он путешествовал, за Харуном надзирали ее люди, и он с трудом от них отделался. Но даже не это было главным препятствием к переезду — и к новому дому, и к отсутствию родичей, единственного круга общения у Ярен, и к незнакомой прислуге она сможет привыкнуть. Главной преградой была сама Ярен. Со следами пожара на душе, своевольная и заносчивая, привыкшая командовать и получать желаемое по первому требованию, к тому же без знаний чужого языка — иначе говоря, до невозможности балованная и неподготовленная к почве иной культуры, женушка столкнется с совершенно чуждым менталитетом и при попытке приспособить тот под себя встретит жесткое сопротивление и отторжение. Когда они гуляли с Харуном по базару Мидьята, она грубила торговцам, если те не были достаточно расторопны для нее. Горожане многое спускали Ярен с рук, потому что она — внучка уважаемого землевладельца и хозяина гостиниц. Но в масштабах американского города — да хоть в пределах Турции, где фамилия Шадоглу ни о чем не говорит — ее независимые шаги в подобном ключе окончатся перепалкой, а то и штрафом. Даже с нравами родной страны, людьми, вскормившими ее, Ярен сшибалась в ожесточенных схватках и проигрывала, так и не уяснив, почему и как, прикладывая если не дружбу с ними, то гибкость ума, заручиться расположением и поддержкой близких. Вариться с одними и теми же лицами в общем мидьятском котле в течение двадцати трех лет, но не уметь читать эти самые простейшие лица казалось Харуну значительным пробелом в навыках общения. Он хмыкнул. В работе ему случалось пересекаться с конфликтными людьми. Они не владели навыками коммуникации, и он понимал то глубинное чувство, что мешало им выработать нужные качества и насыщало злобой их кровь. Распознать страх дело нехитрое, но преодолеть сложнее. — Замолчи, Мелике! Что за дурацкие отговорки? — Ярен выпорхнула из кухни, где второй раз за утро разразился бурный спор. На этот раз бунт подняла обиженная работница, а не Зехра-ханым, доведенная до белого каления шпильками мамочки Хандан. — Я велела почистить ванну, а ты тут прохлаждаешься! — Но, Ярен... — Ярен-ханым! Я тебе не подружка, как Рейян, не надо равнять меня с собой! Напомнить твое место? — Ярен-ханым, — с понурым видом исправилась Мелике, — я не успела, потому что готовила овощи к обеду и пылесосила на втором этаже. Хандан-ханым мне столько заданий дала, что и к ночи не управиться. — Вот как? — фыркнула Ярен. Харун видел с террасы, как она перебросила за спину завитые локоны и свела брови до упрямых морщин на лбу. — Твоя работа — жаловаться, Мелике, я что-то не понимаю? Я помыться не могу из-за грязной ванны! Могла бы пропылесосить позже, не к спеху. — Ярен! — вмешался Харун, отчего девушки, вздрогнув, оторопели. Кивком головы он дал расстроенной Мелике возможность удрать на кухню, а женушка суетливо покрутила в руках яблоко. К яблокам она уж очень пристрастилась за последние два месяца, а еще к одеколону Харуна, который присвоила себе, и к запаху бытовой химии, так что чистота ванны совсем ни при чем. Ярен доставлял радость аромат начищенной до блеска сантехники, но он, к ее огорчению, выветрился, вот она и принялась заново терроризировать бедную служанку. — Ты обещала не ссориться, — произнес Харун со вздохом. — Я не ссорюсь, Харун, а отчитываю работницу за плохо сделанную уборку. — Именно — работницу, — подловил он на слове свою trouble and strife, которая ни на минуту не сомневалась в личном превосходстве над людьми. — Работницу, приводящую дом в порядок по трудовому договору. А не рабыню, носящую за тобой опахало. Не изводи ее, ванна сверкает от белизны. — Мне так не кажется, — заупрямилась Ярен. — А мне кажется, невоспитанная ханым, что вы должны быть в гостиной. У нас занятие, и ты обещала выучить текст. — Я ходила за яблоком, — живо оправдалась она. — В новый Мидьят? Я почти час тебя жду. Харун издал хриплый смешок, глядя на нее с террасы. Краем зрения он увидел, как их словесная дуэль привлекла какую-то старуху с крыши соседнего жилища. Только зрителей им не хватало. Разомкнув губы, Ярен с шипением выпустила воздух, и Харун подумал, что она сейчас выдумает какую-нибудь отговорку вроде токсикоза и придется отложить урок английского, но она не стала симулировать недомогание. Первое время женушка вводила их в заблуждение, но мамочка Хандан — а после и Харун приспособился — распознала ее уловки. — Подумаешь, поделилась парой новостей об Азизе! — отпиралась Ярен, тускнея лицом. И вот он — мимолетно проскользнувший испуг, что побудил ее вооружиться ехидной подначкой: — Как будто ты не женился на мне, чтобы слухи о нас собирать. Азизе, приняв сторону Шадоглу, уже не стремилась никого из них запугивать и сама оказалась сброшена с пьедестала Асланбеев. Харун не допускал сомнений, что нити тайн опять вели к его матери. От этого ему сильнее захотелось выяснить, о чем мать говорила с Ярен в ночь хны, что, даже упоминая ее вражду с Азизе, женушка замыкалась в себе и бледнела. Пока они отходили от визита Мустафы-аги, Харун не напрягал ее расспросами, но сейчас самое время во всем разобраться. — Да, подслушивал, — без капли стыда согласился он. — Но не для пустого интереса. Что-то ты не в духе. Все в порядке? — В полном, — прозвучало натянуто. Ну да, как же без его любимой игры в молчанку. Делать нечего, придется выяснять окольно. — Хорошо. Тогда, будь добра, моя ненаглядная прожигательница жизни, подняться с этажа деревенских сплетен до уровня Intermediate. Поднимайся, — поторапливал Харун, пока женушка с ленцой шла к лестнице. Ему стало смешно. — Харун, у тебя в роду точно не было пашей? Ты раскомандовался что-то, учитель, — Ярен застопорилась на полпути, тронув камень перил. Они знали друг о друге до крайности мало, и это показалось Харуну благоприятным предлогом познакомиться с ней поближе и разузнать о разговоре с матерью. — Есть научный исследователь, профессор истории, разного толка психи и османские военные, — перечислил он, на что услышал стон лопнувшего в груди Ярен отчаяния: — Просто немыслимо! — Ты сорвала джекпот, милая, — заулыбался он. — Османские военные? Ты издеваешься, Харун? — Нисколько! — Харун понарошку придал голосу командный тон, а осанке — офицерскую выправку, но ему, разумеется, было далеко до той генеральской манерности, с какой, наверное, его прадеды прикрикивали на солдат. — По линии Асланбеев самые настоящие османские военные. — Хвастун! — бросила Ярен, еще находясь под впечатлением, которое рьяно маскировала сарказмом. — Кажется, я неизбежно стану слушательницей героических легенд прошлого? Аллах, Аллах… — Если ты так настаиваешь, жизнь моя. Между прочим, предки Асланбеев не в пример моему дяде и кузенам боролись за республику на стороне кемалистов. Иронично, но это та приятная часть истины, на которую Харун ссылался в пику чокнутым Асланбеям, бившим своих жен. Весьма передовой мерой кемалистов — и благополучно забытой его родней — было стремление уравнять женщин в правах с мужчинами. — Хоть когда-то Асланбеи были людьми чести. А ты специально изучал историю семьи? — женушка шагнула на пару ступеней, надкусив яблоко и с увлечением оглядев Харуна. И это был какой-то новый, незамутненный стяжательством интерес, который Всевышний ведает, что пробудило. Но оно и к лучшему. — Когда твой отец — страждущий по трофеям истории и мать — кровь от крови исторической гордости, тебе непозволительного этого не знать. Харун уперся руками в ограду террасы, на секунду подпустив к себе мысль о первой встрече родителей. Он мог держать пари, что главной темой разговора, что связала их на многие годы, было великолепное прошлое Асланбеев. Отец, преисполненный научных настроений, ликовал от восторга, а мать, плод золотого древа львов, разрешала собой восхищаться. — У Асланбеев очень богатая история. Мать любит этим прихвастнуть. Ее привлекают беседы, затрагивающие ее семью и выгоду, — Харун насколько можно тактичнее подтолкнул жену к воспоминаниям о ночи хны, но она, точно ощутив это, уклонилась вопросом: — А чем потом занимались Асланбеи? — После распада империи? Тем же, чем и всегда, сельским хозяйством. Вели коммерчески успешную торговлю, как Шадоглу. В условиях Плодородного полумесяца, как считал Харун, более чем логично делать упор на аграрный бизнес. — Дед Хамит, по-моему, закончил военное училище. При нем Асланбеи осели в Мидьяте. Ты же знаешь, эти дома ассирийские, — он обвел рукой особняк Шадоглу, который раньше принадлежал богатому семейству ассирийцев. По устным рассказам матери, часто повторяющимся, Харун и запоминал наиболее яркие отрывки из львиной хроники. — До тридцать четвертого года к прадеду обращались «бей», так как он был военным. Потом он выдумал фамилию Асланбей, чтобы никто не забыл, что он наследник воинственных львов. Выбирая фамилии, население исходило из личных симпатий или отталкивалось от ремесел и имен отцов. Гордые Асланбеи не могли не блеснуть своим самомнением. С Ярен, подумавшей о том же, о чем и Харун, конечно, сталось ради шутки спросить: — Ага! Выходит, предок Бакырджиоглу был медником? Неплохо они углубились в знакомство друг с другом. Начали с самых истоков — этимологии. Харун тянул с ответом, немного маринуя пытливую мысль женушки. — Аллах, правда, что ли? Я угадала? — не поверив, Ярен ослепила его неотразимой улыбкой. Она содрогнулась от накатывающего смеха и постаралась захрустеть его яблоком. — Близко. Бакырджиоглу торговал медной посудой. Дочь счастья, ты собираешься подниматься на урок? — заждавшись, сказал Харун и посмотрел на часы. — У меня осталось сорок минут. — А что будет через сорок минут? — Потом мне нужно сделать звонок в Америку. Заказать медную руду. — Для посуды, — примкнула женушка к его остроте, дожевав кусочек фрукта. — Для посуды, в которую ты уложишь свои бесценные яблоки, любимая. Вечером в тот же день Ярен взяла реванш за урок английского и утренние тесты по математике. Сказав Харуну, что она приготовила для него сюрприз с атмосферой Италии, милая женушка завязала ему глаза платком и повела на кухню. У обеденного стола Харун почувствовал неладное: что-то у Ярен был чересчур сладкий голос с ласковыми переливами бархата. К добру ли, когда Иблис веселится, подумалось ему, но было поздно. Женушка стянула с него платок и торжественно представила свой подарок. В тот входили: упаковка спагетти, вымытые овощи с куриным филе и бонусом набор специй. Обернувшись к Ярен, Харун увидел на ее губах насмешливую складку. — Это что? — В двух словах: итальянская романтика! Я обещала, что ужин будет, как в Италии, и вот Италия: мужчины готовят, а женщины искрятся лучами благоговения в сторонке. И она в самом деле расположилась на диване, подложив под спину подушку. От вызывающего взгляда, который она бросила на Харуна, Зехра-ханым и Шейда, сидевшие тут, впали в смешанное состояние оцепенения и задумчивости. Стены этого дома еще не сотрясали подобные заявления. Если вслушаться, в застывшей тишине, казалось, можно было расслышать треск вековых патриархальных устоев — потом, правда, оказалось, что это скрипнул стул под Зехрой-ханым. Она смущенно потупилась в тарелку с кадаифом. Но, несмотря на положение Ярен, Харун не уступил ее новой прихоти и не дал собой понукать: — Душа моя, кажется, мы уже выяснили, что обводить меня вокруг пальца не выйдет. Со мной такие фокусы не пройдут. — Но я же жарила шашлык, — она закрылась от него руками, обняв себя. — И я честно выполняю условия договора. Шейда меня многому научил, не так ли, Шейда? — Работник взволнованно подкрепил ее аргументы согласием. Только они упустили из виду, что Ярен отвлекалась на готовку от силы дважды в неделю и не так уж хорошо освоила азы. — Твоя очередь, Харун. Так вот оно что. Он, значит, отдувается за ту комичную прогулку, когда заставил Ярен, при полном параде, в шубке, маяться у мангала, не попавшись на ее хитрость. А она рассчитывала на дорогой ресторан и что его всерьез оттолкнет тот неуклюжий пассаж с влюбленной девушкой-прилипалой. — Отлично, — произнес Харун, и в этот миг у него созрел план, — тогда покажешь, как ты умеешь готовить пасту. Предлагаю компромисс. Ты готовишь вместе со мной, а я за это приглашаю тебя в ресторан. Идет? — В ресторан?.. — Ярен опустила руки, перестав заслоняться. Она сняла оборону и помедлила: — Хм, хорошо. Но! Шейда, дай сюда! — скомандовала она, встав к столу. Работник, достав из полок медный сотейник, вручил ей. — Но при одном условии, Харун. Варить будем в нем. И медное достояние особняка Шадоглу перекочевало в руки настоящего медника. Харун усмехнулся: — Вступительный взнос в клан Бакырджиоглу? — Ага, выбрала самый красивый сотейник! Медного льва, увы, не было. Бедолага Шейда — у него на кухне завелись аж два паразита: белоручка и бизнесмен, которые мало что смыслили в стряпне и нуждались в его наставлениях. Сначала Шейда показал, как нарезать куриное филе, за ним, забрав нож, продолжил Харун, а Ярен досталась чистка лука и чеснока. Шелуха с шорохом посыпалась на стол, и кухня заблагоухала смесью аппетитно-острых запахов. Зехра-ханым, доев десерт и осушив стакан воды, вдруг похвалила их совместное начинание: — Как хорошо, когда муж с женой проводят время вместе. Будучи беременной, я чувствовала себя такой никчемной от того, что была слаба и вырвана из обычной жизни. Я все время плакала и не знала, куда себя деть. Какое счастье, что мне помогал Хазар-бей. Придумывал всякие развлечения. Мы гуляли, учили стихи и пересказывали их друг другу. — А чем вы занимались до замужества? — включился в разговор Харун, дорезав мясо и по указанию Шейды положив его в сотейник. — В детстве мне нравилась верховая езда. Хазар-бей, зная об этом, купил коня, и я учила Рейян ездить верхом. Отец Насух ненавидел дочку, гонял по дому, как дворнягу, ни разу не приласкал. А Хазар-бей хотел, чтобы у нее была хоть какая-то отдушина. Но конь тоже не пришелся по душе отцу… Глядя на Зехру-ханым, Харун никак не подумал бы, что эта домашняя, глубоко униженная подчинением женщина легко держалась в седле. Настолько жизненный уклад и кипящие страсти Шадоглу размыли ее личность. Зехра-ханым, верхом на коне и улыбчивая, не поддалась воображению Харуна. Зато до малейших деталей ему помнилась мать, ездившая на гнедом жеребце. Он сопровождал ее на прогулках, но всегда вел своего коня позади, как бы невзначай отставая. Харун мазнул взглядом по насупленной женушке. И тут на ее месте он с такой живостью вообразил мамочку Хандан, что сразу же постарался забыть этот бесперспективный образ. Он проявлял уважение к теще, он не считал ее дурной женщиной, но общение с ней давалось ему трудно, иной раз как с человеком чужой культуры. Если таково будущее Ярен, если оно замрет в точке невежества и морального упадка, то оно не так уж радужно. — Ну ладно, я пойду, — поднялась Зехра-ханым, оправив строгую черную юбку. — Спасибо, Шейда. Твой кадаиф — несравненное блаженство. Легкой работы вам! — пожелала она, перед тем как уйти. — Аллах, Аллах, — угрюмо отозвалась женушка, — послушать тетю Зехру, так без стихов вообще не выжить. — Лучше слушай Зехру-ханым для того, чтобы не разделить ее боль. — О чем это ты, Харун? — Ярен откинула очищенную луковицу в тарелку и вся занялась огнем мятежа. — О том, что Зехре-ханым есть о чем сожалеть, — спокойно и негромко произнес он. Их обсуждение не должно было достигнуть слуха Шейды, что возился с вымытой посудой на другом краю комнаты. — Я не о лошадях, а в целом, что дом Шадоглу — ее потолок, и ей пришлось с этим смириться. В раздумье Ярен столкнулась с внутренней неуверенностью и потянулась к чесноку, разделив его на доли. Она не знала, что сказать о тете, с которой прожила двадцать лет под одной крышей. — Она ни о чем не мечтала. Если она молчит, ее все устраивает. Не будь дед деспотом, она могла бы заниматься чем угодно. А мне не придется разделять ее участь, я не Шадоглу. — Но ты все еще разделяешь ее мышление, — подсек Харун, чем выбил строптивую женушку из боевого настроя. Не принадлежащая стенам особняка по закону, она по-прежнему наталкивалась на них в своем восприятии, хотя отрицала это. А тигрица, загнанная в клетку, — разъяренный и до ужаса напуганный зверь. — У тебя неизмеримо больше возможностей, чем у Зехры-ханым и кого бы то ни было в Мидьяте. Но у тебя одно на уме: богатое заточение, ложно принимаемое за свободу. — Я… Харун, это не так. Я заботилась о том, чтобы у меня было надежное гнездо, — возмутилась Ярен, воткнув острие ножа в разделочную доску. — Ты сказал, что я смогу делать, что захочу, но для этого у человека должен быть защищен тыл, а с этим у меня все в порядке, Машаллах. Харун красноречиво взглянул на нее, присев на край стола, и минуту погодя улыбнулся, заметив в голубых глазах проблески понимания. И жгучего раздражения. Их диалог уперся в учебный список, который женушка толковала по-своему, упуская суть. — С этим все в порядке у меня, Машаллах, а насчет тебя я не утверждаю. Два месяца назад мой адвокат занимался разводом, так что «прикрытый тыл Ярен-ханым» был под большим вопросом. Даже этот дом, последнее пристанище, не был тебе тылом. Ты бы снова угодила под полную власть деда. А сейчас ты целиком зависишь от меня, но разве это чем-то лучше? Предположим, я реальный псих и оправдал фамилию матери. У меня проявились скрытые психопатические наклонности, и я решил, что мне все дозволено, и ударил тебя. Что ты будешь делать? Терпеть брак, потому что нет выбора? — Ты точно ненормальный выдумывать такое! — Жизнь по-всякому может сложиться, — рассудительно заключил Харун. — Для нас это просто пример. Ты с роду не видела, чтобы отец бил мать, а Асланбеи избивали жен. Ты укрепишь свой тыл, когда сможешь себя обеспечивать, когда обретешь профессию и будешь самостоятельна в передвижениях, а не зависеть от чужих денег и настроения. Вот что ты будешь делать в Америке, не зная английский? — А ты, зная, что бросил жену без переводчика? — Работать, — рассмеялся Харун. Он еще за столом переговоров дал Ярен понять, что не намерен с ней нянчится. — Ладно, изменим данность, — он вылил в сотейник растительное масло, а затем они уложили к мясу мелко нарезанные лук и чеснок. Шейда поставил емкость на огонь, настороженно зыркнув в их сторону. — Если я буду работать в Турции, что ты будешь делать одна дома? Нет, ответ напрашивался сам собой: смотреть за ребенком. Но не может же такая девушка, как Ярен, весь огонь души заточить во тьме лампады и годами удерживать его, пока, подавляемый, он не затлеет. Когда-нибудь однообразие и безделье начнут ее обременять, когда-нибудь она посмотрит на осточертевшие стены глазами Зехры-ханым и сама станет нуждаться в своем призвании, в учебе и в часах досуга, не сосредоточенных на жизнях других людей, доме и браке. Чем скорее это случится, тем меньше постигнет ее разочарований. — Да мало ли чем можно заняться, — отвертелась женушка и взялась измельчать помидоры, в то время как Харуну Шейда доверил сладкий перец. — Кроме сплетен и козней, — уточнил Харун, отделяя семена. Ярен не то рыкнула, не то цыкнула на него — тигрица, приникнув к земле, выпустила когти, и он почувствовал, как задел невидимую нить, что вела к ее нарастающему страху. На свадьбе Харун обещал защищать ее. Его долгом было создать то самое надежное гнездо, а теперь он ставил под сомнение прочность их брака. Разумеется, это разозлило женушку, должно было, наконец, взбесить и расширить ее взгляд на некоторые вещи. Интересно, а как Ярен смотрела на их брак после крушения корыстных иллюзий? О покровительстве мидьятских львов можно было не грезить — там ее враги. В то же время Харун не выходил за рамки терпимых, дружеских отношений. Наверное, не выходил. Между делом он аккуратно потянул нащупанную нить: — Знаешь, ты мне очень напомнила дочерей султана Абдул-Хамида Второго. — Которого свергли? — Да, которого свергли. Он дал султаншам одинаковое дворцовое образование… Нет, я знаю, что ты хочешь сказать, — опередил ее Харун, прочитав в глазах укор и не сдержавшись от улыбки. — Что у них было образование, но это никак им не помогло, и они все равно зависели от мужчин и обстоятельств. Только тогдашнее образование и нынешнее — вещи сильно разные. Как твое школьное приблизительно, но без высшей школы. Я бы даже сказал, что и без средней. Только начальная. — То есть они изучали математику, музыку, рисование, турецкий и все? — Да, из языков арабский, фарси и что еще… историю. Этого достаточно, чтобы сойти за культурного человека, но недостаточно для выживания. Профессиональных навыков у султанш не было. И, когда их выслали из страны, вышвырнули из привычной дворцовой среды, они пошли разными судьбами. Одну обокрал мошенник. Муж ей достался непутевый, только и делал, что развлекался и гулял — так они и сгинули с ним в полной нищете. Другой красавице пришлось хлеще. Она истратила все средства на лечение мужа, безуспешное, а после его смерти у нее отжали земли, с которых она имела доходы. Умерла также в нищете. Третья дочь пыталась справиться с безденежьем собственными силами. Она была вдовой и еле сводила концы с концами. Продавала имущество и зарабатывала гроши на каллиграфии, что и спасло ее. А четвертая, — хрипло посмеялся Харун и передал Шейде разделочную доску с порезанным перцем, — четвертая жила на широкую ногу. Путешествовала по Европе, провела несколько лет в Америке, выдала дочь за американца, написала книгу — ну, могла себе позволить. — Ей выпал счастливый билет, — задумалась женушка, добавив в сотейник к перцу измельченные помидоры, и, будто на этом покончив с готовкой, тщательно вытерла полотенцем руки. На кухне царил восхитительный аромат тушеного мяса и овощей, к которому добавились душистые специи, высыпанные Шейдой на его вкус. А, когда он поднимал крышку, помешивая содержимое, из сотейника вырывался густой пар. В другой кастрюле закипала вода для спагетти — Шейда предусмотрительно поставил ее на огонь. — Но такая удача выпадает не всегда и не всем, — сказал Харун, снова привалившись к столу. Поколебавшись, Ярен присела рядом и посмотрела на занавешенное окно, в котором разлилась сырая осенняя ночь. — Не будь, как эти султанши, жизнь моя, не жди фортуны и надежных людей. Тебя учили так же, как их, быть примерной дочкой и женой, но я тебя ни в чем не ограничиваю — главное развивайся. — Верно… — кивнула своим мыслям Ярен, нехотя подбираясь к корню проблемы. — Ты угадал. Меня растили, как этих султанш. А знаешь, каково это, когда за тебя с детства решают другие? Харун, мне ничего не разрешали выбирать и делать самой. Компас моей жизни всегда находится в руках деда, и, куда он укажет, туда я и шла. В том-то и дело, что я не знаю, чего хочу, я… Я боюсь! Я не умею выбирать правильно, не делая ошибок. Ты видел, к чему привели мои решения, и так во всем! — со злостью вылетело у нее, и она ошеломленно замолчала, осознав, что неосторожные слова сделали ее уязвимой перед ним. — Ну так уж неправильны твои решения, — ободрил ее Харун, легонько толкнув Ярен плечом. — С мужем тебе повезло — считай, ссора с дедом отчасти привела к лучшему. Красивую свадьбу ты отвоевала. В учебе делаешь успехи, я не преувеличиваю, можешь поверить. Попросила научить тебя водить машину, я не против, это ли плохое решение? Тебе понравилось быть свободной, нет? — Мне хочется попробовать, — с азартом произнесла слегка успокоенная жена, сглотнув ком подступивших эмоций. — У меня стало получаться, да. Я даже подумывала поступить на юриста. Не смейся, Харун! — хлопнула она по столу. — Я не смеюсь, милая. Было бы желание, умение придет. Почему нет? — Да. Но после звонка твоей матери у меня совершенно опустились руки! У Харуна на мгновение перебило дыхание, как от внезапного удара, и он поймал себя на том, что почти не двигался и старался не произнести ни звука. Одно неверное действие, и Ярен соскочит с темы, а подорваться с ней проще, чем на минном поле. — Что сказала мать? — с полушепотом наклонился Харун. На душе у него стало паршиво, когда она кашлянула и сделала шумный вдох, перед тем как погрузиться в ледяной омут страха. — Она не сказала, а продемонстрировала свою силу. В ночь хны она связалась со мной по видеозвонку. Она бешеная ведьма, Харун! Я наблюдала убийство человека в режиме реального времени! — Что?! В раковину опрокинулась кастрюля спагетти, которую Шейда снял с плиты. Харун онемел от ужаса. — Это правда! Я говорю правду! — вскричала Ярен, распаляясь. — Она сидела в машине впереди, а на заднем сидении была связанная девушка. И ее убили! Ее просто… Я до сих пор слышу ее вопль… Я не хочу в это верить, это невозможно! Твоя мать сказала, что меня ждет то же самое! Я не верю в это… — она схватилась за голову, запустив пальцы в копну волос, и снова глубоко вдохнула. Ее грудь вздымалась высоко и рывками, отчего Харун решил, что, жадно захлебываясь воздухом, Ярен не в состоянии его выдохнуть. — Аллах помилуй… — проскулил Шейда. — Я не знаю, что делать, — судорожно, не плача, всхлипывала жена и массировала висок. Воспаленные глаза блуждали по кухне, от одного предмета к другому, усиленно избегая Харуна. — Она требует наш развод. Если мы не разведемся, убьет меня, а, если разведемся, убьет назло. Какое решение ни примешь, оно будет плохим… — Осторожно! Держись за меня. Присядь. Харун поймал ее, усадив на диван и подложив под ее спину подушку. Однако он не был уверен, что в должной мере контролировал себя, чтобы сказать что-то ласковое, утешительное и суметь внушить ей чувство безопасности, столь необходимое с того страшного часа в ночь хны. Лопнувшее терпение, переходя в злость, погребало его под своими тяжелыми обломками. Он опустился перед женой на корточки, накрыв горячие руки своими, обхватил запястья и ощутил под пальцами частый пульс. — Тихо, жизнь моя, соберись. Эй! Смотри на меня. Я тебя защищаю и не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. А сейчас выслушай очень внимательно и будь предельно честна со мной, идет? — с расстановкой проговорил Харун. Она непонимающе нахмурилась, но не стала спорить. Воду, предложенную Шейдой, отвергла. — Дословно что ты отвечала матери? — Послала ее. Она бросила трубку, — выплюнула Ярен отрывисто. Его матери опасно говорить что-то лишнее, потому что она это учтет и использует против них. — Теперь она начнет мстить за свадьбу. Я знаю, она что-то замыслила, но ничего не происходит. Почему ничего не происходит?! — Как раз происходит. Она сделала тебя свидетельницей преступления и ждет, что ты этим истрепаешь себе нервы. Промолчишь или сдашь ее — не имеет значения. Для нее главное, что ты потеряешь ребенка, и, по ее мнению, я разведусь с тобой. Она зря надеется. Ты молодец, что послала ее куда подальше. А эту девушку наверняка уже ищут... Ты ее сможешь опознать? Способность мыслить хладнокровно быстро возвращалась к Харуну. Ярен прожгла его взглядом — собранным, остервеневшим и с выражением слепой решимости пойти в полицию и выдать убийцу закону. Мать и прежде совершала довольно грубые шаги, в которых ее могли уличить. Но в руки правосудия попадали размытые доказательства и изворотливая львица, в мгновение обращающаяся в сноп дыма. Не мешало бы для начала выяснить, как им не попасть в похожую ловушку и довести расследование до ума. Может, хоть оно вынудит мать оставить их с Шадоглу в покое. — Ярен. Я не представляю, что ты испытала в ту ночь и как держала это в себе… Уму непостижимо. Но постарайся успокоиться, хорошо? Не думай пока о матери. Я буду об этом думать, я знаю, что делать. Не бойся, — мягко донес до нее Харун, поднявшись на диван. Ярен потряхивало. Она над чем-то возбужденно размышляла и тем напоминала упрямого воина, которому переломили копье, а он настаивал на продолжении боя. Секунду погодя, испитая страхом и вымотанная, она спрятала лицо на груди Харуна, скомкав в кулаках его кофту. И снова по неосторожности сдавила его шов. Боли, как ни странно, не последовало. Напротив — боль, доверенная ему женой, осела внутри.