Та женщина

      Никто не знал её имени. Называли просто женщиной.       Та женщина. Ну, та, с грязными рыжими волосами. В кожаном пальто и кепке советской, с козырьком. На «ниве», с облупившейся синей краской и ржавыми порогами. С сумкой ещё такой, через плечо, из старой парусины.       Выходило, что никто «ту женщину» лично не знал. Знакомые, мол, обращались, да они вообще странные, чего с них взять. Или слышал когда-то, проходя мимо бабушек возле подъезда. Шептались, опасливо так озираясь, не подслушивал ли кто, не подумает ли, что с ума посходили. Верили во всякое, эка невидаль! Ведь знать ту женщину и означало верить. Вот и не говорили о ней, боялись, что примут за ненормальных. С нормальными же ничего такого никогда не происходило. А если и бывало, что странное случалось, так это случайно. Детки шалят, камешками в окошко попадают и смеются, разбегаются.       Да только окошко-то на двенадцатом этаже.       Или вот соседи что-то разбушевались, бегают и бегают, пятками полы оббивают, аж штукатурка с потолка летит. Ерунда, если бы не жили те нормальные на последнем этаже, а над ними – чердак. Или вот тень, что в шкаф рванулась, едва свет в комнате загорелся. Говорили, мол, устали, пятна в глазах. А что дверца скрипит по ночам, так это петли смазывать пора. Почему скрипит-то? А Бог его знает, может, кошка решила залезть. Даже если кошки-то дома не водилось никогда.       Бывало, видели ту женщину по городам. Кто машину заприметит, кто саму её увидит ненароком. Все признавали, только боялись подойти. Боялись связываться, что ненормальность прилипнет, не отмолишь потом. Попам-то радость, как та женщина в город заявлялась, так повально все в церковь валили. Иконами закупаться, молитвами, свечки ставить. Уж куда, а в церковь та женщина не ходила никогда. Все по кладбищам больше, по заброшенным местам, где человеку нормальному бывать не пристало. Однажды, правда, поговаривали, видели её в Храме на Крови, что в Екатеринбурге стоит. Да и то врут, поди. Нет таким хода в дома божии.       Таким. Ненормальным.       И всем вокруг казалось, что пронесет. Уж их-то не коснется, не затронет. Мимо проскочит, да не обернется, коли вести себя будут тихо. Учиться, работать, в пятницу гулять, в субботу отсыпаться. Как все жить, одним словом. Как нормальные люди. У нормальных-то все хорошо, и ничего с ними не случается. А что слышится, так это в ушах шумит. Ерунда.       Только не всех стороной обходило. Беда, она как пес уличный, что под коробками на помойке прячется. Ты мимо проходишь, не замечаешь ничего, а он как прыгнет с лаем, с пеной у рта. И на тебя кинется. Вот и случалось, что с людьми нормальными происходило всякое. Тогда-то и начинали выпытывать – что за женщина, где найти, как позвонить. Невзначай, словно просто так интересовались, а вовсе не потому, что домой страшно было возвращаться. Все они, кому было интересно, одинаковые – запуганные, глаза красные, словно неделю не спали, и руки подрагивали. Пахло от них валерьянкой или водкой, кто чем привычен был проблемы заливать. Вроде и в шутку интересовались, но смотрели пристально, с интересом. Словно и вправду отыскать собирались. Хотя искать-то и не надо было.       Она ведь все время там, где беда. В каком городе ни случилось с нормальными людьми чего-то эдакого, вот там она и была. Бывало, случайно на неё натыкались, или сама на улице подходила. Спрашивала, мол, помощь вам была нужна. Они и рады, ведь ни нервов не было уже, ни фантазии на отговорки. Лишь страх оставался и безысходность. И обида, горькая обида. Никто же нормальный не поможет, не поверит. А если и поверит, то вид сделает, что все за шутку принял. Боятся такие беду себе забрать, отгораживаются, держатся в стороне. Был, казалось бы, друг, а теперь мимо проходил, не здоровался. Глаза отводил. Совестно, только поделать ничего не мог. Боялся. У него же семья, дети, жизнь стабильная. Нельзя ему, так что уж прости, но сам как-нибудь. Вот, к той женщине обратись, она, поговаривали, помогала.       А помогала ли на самом деле? Возможно, беду и отводила, однако становились ли несчастные такими, как были? Могли ли жить и дальше как все? Как нормальные люди? Или только делали вид, что все воротилось назад. Или же, наоборот, как морок с глаз, и не боялись больше ничего? Многие из городов уезжали. Говорили потом, бабушки на скамеечках перед подъездами, что в столице устроились. У кого бизнес, у кого муж богатый появился, кто эстраду покорил, кто «интернеты эти проклятые». Ничего люди не боялись. С самым страшным столкнулись, а простой жизни-то чего бояться?       Правда, бывало, справиться не могли. Спивались, губили семью. Кто и руки на себя мог наложить, но тут уж если совсем серьезным было дело. Женщина та выручала всегда. Беда своё забирала, если уж от помощи отказались совсем, испугались. Оно лучше с иллюзией жить, чем поверить в то, о чем люди приличные говорить не станут. О чем даже бабушки на скамеечке боялись болтать. Вот несчастные на глазах и увядали. Был человек, а тут глянь – ходит тощий, словно призрак, лица нет совсем. Бледный, будто все жизненные соки выпили.       Их-то беда и вытягивала. Жизненные силы-то.       Я вот, как все, думал, что пронесет. На работе, в офисе, значит, коллега была. Красивая девка, хоть на обложку журнала выставляй. Беда ж таких и примечает. Тех, кто живет слишком легко. Приметила и девчонку, высасывать начала. Сперва та замолчала. Все, кто с жизнью ненормальной столкнулись, затихают сперва. Бояться вслух говорить, чтоб не отвернулись, не отмахнулись, за сумасшедшую не приняли. И девчонка говорить перестала. Раньше как на работу приходила, так последними новостями с подружками-то делилась. Болтала, аж рот не закрывался, чай всё пила или кофе. Мне улыбалась, глазки опускала. Нравился, ёжику понятно.       Тут смотрю – притихла. На кухню заходила, кипяток наливала и к себе за стол. Ни на кого не смотрела, все в мыслях своих. Хуже нет, кстати, когда думаешь много. Оно только хуже, потому что логически не объяснить того, что происходило. Девчонка и не могла, видимо, потому что огрызаться начала, ругаться с начальством, на клиентов ворчать. Злая стала, потому что на себя злилась, или на судьбу проклятую. Ведь думала, как и все, что пронесет.       Я сразу приметил, что случилось чего-то. Глаз наметан был, не в первый раз уже видел, как беда к людям приходила. Попытался спросить, да девчонка лишь отмахнулась. Тоже знакомо, все в шутку перевела. Ну, я серьезно так и сказал, мол, ты обращайся, если что. Чем смогу, подсоблю. Тоже всерьез восприняла, кивнула.       И ведь обратилась. Вечер был, домой все почти разошлись. Один я с отчетом ковырялся, все цифры никак не сходились. Тут она и подошла, коллега-то. Спросила, что вечером делать буду, свободен ли и все такое. На кофе, мол, хотела пригласить. А я что? Мне девчонка та давно приглянулась, симпатичная, умная. И зарплата не так давно была, кошелек позволял в приличное место сходить. Согласился я на её кофе. Сперва по кружечке выпили в ларьке, потом разговорились, в кафе посидели. Я без задней мысли, хоть уж больно красивой девчонка была. Сама ко мне поехать предложила. Я не отказался.       Боялись нормальные помогать ненормальным. Тем, с кем беда приключилась. Я понять не мог никак, почему. Хорошее же дело делают, выручают. К тому же с пользой для себя, как оказалось. А потом дошло, почему. Беда, она как вирус, всем вокруг передавалась. На добрых особую охоту имела. Вот я и попался. По глупости-то, из добрых побуждений.       Поехали, значит, мы с девчонкой ко мне. Известно, зачем, да и выпили немного, голову вскружило. Середина недели была, мне бы отоспаться перед работой. Только намекнуть хотел, что такси вызову, девчонка меня и упросила остаться. Жалко стало, больно мне она нравилась. Правда утром не нашел её. Ни дома у себя, ни на работе. Подружек спрашивал, так те не в курсе. День не было девчонки, затем неделя прошла. Начальник забеспокоился, родне позвонил. Те и рассказали, что уехала девчонка куда-то в деревню. Нервный был срыв, нервы лечить и поехала. Извинились, денег начальнику перевели, тот и уволил девчонку задним числом, без претензий.       Я сперва переживал, сам пытался искать, знакомых расспрашивал. Найти хотел, нравилась уж больно она. Только вскоре стало не до неё. Потому что перекочевала беда в мой дом, да и засела, новую жертву нашла. И началось-то все ненавязчиво, не как в страшном кино, чтобы раз, и скример из-за угла. Я сначала думал, устал. Ключи не туда положил, наушники сами с полки упали. Ага, и в комнату другую перебежали, тоже сами. Думал, на работе завал, вот и мерещится всякое краем глаза. То тень мелькнет, то воздух колыхнется, как над костром от жара.       Только одним днем не до смеха стало, и отговорки все разом закончились. Сидел я, значит, на диване, в фильм иностранный втыкал. Тут слышу, как по коридору кто-то идет. Тихонько так, будто в тапочках ступает. Ладно бы я дремал, списал бы на сонливость. Но ведь был бодр, да и часа четыре всего было, на улице не стемнело. Подумал, может дверь не закрыл, кто из соседских алкашей квартирой ошибся. Вышел посмотреть, замок проверил. Нет, все запер, как обычно.       И тут что-то нехорошо мне стало. Холодом обдало, будто ледяной водой окатили. Стоял я в коридоре, за спиной зал, слева туалет, а справа кухня. И на кухне той, за дверью, кто-то сидел. Я как в квартиру заехал, так ещё ремонт сделать не успел, и на двери той стекло осталось, как в советское время. Мутное, такое, что за ней все словно пикселями видно. Вот я и увидел, что за столом кто-то сидел. Будто тень какая-то, темная, и словно на меня смотрела. Не мог я глаз видеть, лишь почувствовал, как буравили всего, изучали.       Меня как будто парализовало. Казалось бы, вот он, соседский алкаш. Только не человек то вовсе был. Я как очухался, как ломанулся на кухню, так тварь та тоже со стула соскочила и за холодильник. Как только дверь распахнул, все как обычно стало. Только люстра под потолком покачивалась, как от сквозняка. Хотя окна закрыты были, наглухо.       Тогда-то оправдания мои и закончились. Сразу ясно стало, кто эту дрянь ко мне притащил. У начальника я попытался телефоны родни той девчонки выведать, но он не сказал. Видать, сумму перевели немаленькую, откупились. Боялся, что по статье его пущу, ещё и выговор получил за ерунду какую-то по отчетам, едва не уволили. Пришлось врать, мол, влюбился, голову потерял, отыскать хотел. Начальник вроде поверил, не попер с отдела, но телефоны все равно не дал. Забудь, сказал, другую найдешь.       Я и нашел. Думал, отлипнет беда от меня, на другого перескочит. С одной девицей загулял, потом с другой. Но тварь та больше не покупалась на такие фокусы. Поселилась у меня основательно. И прятаться перестала. Как я домой приходил, так топала по гостиной, или в ванну кидалась. Смеялась все, из темноты, ехидно так. Ночью просыпался от того, что у кровати сидела, смотрела все глазищами желтыми. У меня тогда едва сердце не разрывалось от страха. Думал, помру, особенно когда ко мне тварюка подползала. А я пошевелиться не мог, только смотрел. Не то женщина с волосами растрепанная, не то зверюга в шерсти, в лохмотьях. Спать не давала, все дышала в лицо вонью могильной, тухлятиной какой-то. Я и вырубался от того, что сознание терял. И ладно бы утром пропадала. Так я едва глаза открывал, так снова слышал, как в ванной скреблась. Когтями о плитку.       С деньгами стало худо у меня, начальник невзлюбил. Да и зарплату я истратил на девиц, когда избавиться от беды хотел. В машине начал спать. Иконами закупился, всю панель увешал. Молитвы начал читать. В машине тварь не появлялась. Видать, квартира больше приглянулась. Домой я церковное носить боялся. Ещё разозлю, вообще придушит, а я умирать не хотел. С батюшкой поговорить попытался, что преследует нечисть, делать-то что. Он молиться посоветовал, а сам как-то недобро покосился. Я к тому времени в машине неделю обитал, не мылся почти. На работе тоже шарахались, шептались за спиной, смеялись. Сумасшедшим называли. Редко кто с сочувствием смотрел. Понимал, видать, что случилось, да только делать ничего не собирались. Себе дороже вышло бы. Уж как злился я на всех, как беситься стал, вспомнить страшно. На клиента сорвался, орать начал. Второй раз чуть не поперли с работы, премии лишили.       А мне плевать стало, что будет. Вернулся за стол к себе и чуть не плачу. Тогда-то и подошла другая коллега, женщина постарше. Раньше мы с ней не общались почти, так, здоровались иногда. Она-то и шепнула, мол, ты отыщи ту женщину. Ну, о которой слухи ходят. Видели, говорят, «ниву» синюю у нас недавно. Ты поищи, она поможет.       Человек в отчаянии на многое способен. Помню, как я всю ночь по городу бродил. Сам не знал, чего искать. Шатался, будто медведь, посреди зимы разбуженный. В каждую машину всматривался. Думал, увижу «ниву», так под колеса кинусь, лишь бы не пропустить. Ночь ходил, утром на работу не поехал, у начальника отпросился. Сказал, по собственному напишу, только пусть в покое оставит, проблемы, мол, у меня. Весь день по городу бродил. Устал так, что едва на ходу не засыпал. Только кофе и пил, пока денег почти не осталось. К вечеру руки сами собой опустились. Никого я не нашел. Кое-как у прохожих на проезд насобирал, чтобы хоть до дома доехать. Думал, черт с ним, вернусь, лягу спать. Убьет тварь – ну и поделом мне. Буду знать, как в альтруизм кидаться. Говорил батя, что инициатива наказуема. Кто ж знал, что буквально так слова его пойму.       Сел я на остановке, а у самого от холода пальцы посинели. И так паршиво стало на душе, что все внутри скрутило узлом. Не выдержал, разревелся, как ребенок. До истерики себя довел, сопли рукавом вытирал, слезы по щекам размазывал. Понимал, что убьет тварь проклятая, а жить-то хотелось. Сидел я и выл, как умирать не хочу, как работу брошу, за мечтой пойду, в пожарники, как в детстве хотел. И пить брошу, и в церковь буду ходить. Сам не знаю, кого молил о помощи. Не помню, кому чего наобещал.       И тут рядом сел кто-то. Руку на спину положил, погладил, успокоил. Я сперва не понял, а когда слезы вытер, так едва со скамейки не свалился. Не врали слухи, ни о чем не врали. И волосы рыжие у неё были, и пальто кожаное, и сумка. Только об одном никто не говорил – глаза-то голубые-голубые, добрые, и улыбка теплая, ласковая. Я сразу мамку почему-то вспомнил, и снова разревелся. В жизни никогда так много не плакал. Она ждала, все гладила меня, не торопила.       Говорить ни о чем толком не пришлось. Она сама догадалась, особо не расспрашивала. Уточнила только, как выглядела беда моя и как я её получил. Каждый вопрос прям по цели, будто не раз та женщина дело с подобным имела. А я как будто к доктору «скорой помощи» попал. Сразу спокойно так стало, знал, что помогут. Она меня к себе в машину забрала, в «ниву»-то. В салоне пахло, как у бати в «жигулях», бензином, куревом и сладковатой «ёлочкой»-вонючкой, что на зеркале заднего вида висела.       В дороге меня как будто пробило. Все вывалил, и вправду как врачу. Про жизнь рассказывал, про детство, про студенчество. Ни на секунду не затыкался. Она слушала, улыбалась, не перебивала. Но слушала, я видел, что слушала. Вопросы задавала, мол, почему так поступил, а не иначе. Почему с семьей не общался, почему с работы не уходил, хоть и ненавидел люто. Я лишь руками разводил. Дурак, мол, был. Теперь все по-другому будет. Оно так и бывает, когда беда приходит. Делится жизнь на «до» и «после». Тут уж не получится, как раньше. Все поменяется. Женщина та губы поджала, кивнула. Ничего не сказала. Понял я, что поняла меня. Видать, тоже жизнь когда-то поделилась.       Когда к дому подъехали, мне она велела на улице ждать. Сама ко мне поднялась, но долго не возилась, обратно вернулась. Сказала, что нельзя мне туда возвращаться. Ни в коем случае нельзя. Раньше бы нашел, она могла бы подсобить, прогнать беду. Теперь поздно, ничего уж не поделать. А мне так спокойно рядом с ней стало, что лишь кивал, со всем соглашался. Спросила, какие вещи вынести, я все рассказал. Где деньги лежали отложенные, драгоценности, документы. Набралось почти два чемодана. Я тогда не совсем в адекватном состоянии был, не понимал почти, что происходило. Только когда сумки она вынесла, начал догонять.       Нельзя мне в квартиру было возвращаться. И вещи крупные брать было нельзя, чтобы беда не зацепилась, не увязалась. Я верил, каждому слову верил. Хоть и не знал, куда податься, что теперь делать, как дальше жить. Она, женщина та, машину мою посмотрела и заулыбалась. Сказала, мол, молодец, хоть одну вещь достойно защитил, у других вон вообще ничего могло не остаться, кроме жизни и шанса второго. Мне ещё повезло, и над этим я сам заржал в голосину.       Повезло так повезло. Век бы везения такого не знать!       Когда она в третий раз ко мне сходила, то долго в квартире пробыла. Мне велела в «ниве» сидеть. Я там чуть коньки не откинул, когда на ноги прыгнул кто-то, а это кошак оказался. Огромный такой, дворянской породы, с глазом подбитым и ушами драными. Свернулся на коленях у меня калачиком, замурлыкал, я и успокоился совсем. Ну, остался без квартиры, ну и хрен с ней. Мебели только было жалко, ремонта и техники. Хотя, и она пусть в синем пламени сгорит. На новую заработаю, какие мои годы. Главное, что жив остался. Остальное наживное.       Долго пришлось в машине сидеть. Мы с кошаком на пару вскоре захрапели. Очухался, лишь когда дверь хлопнула, и она на водительское место забралась. Кончено, сказала. Спросила, куда ехать. Я думал недолго, обо всем успел поразмыслить. На автовокзал попросился, к мамке в поселок решил поехать. Там как раз в пожарной части ребята нужны были, туда и пойду, как в детстве хотел. Женщина та разулыбалась, закивала. Правильно, мол, решил, по сердце поступить. А тварь за мной не пойдет. Я спросил, куда та девалась, но она не ответила. Снова губы поджала, и я понял.       Понял.       На вокзале купил билет на первый же автобус. Она меня обняла, как старого приятеля. Какой-то травы в мешочке дала, велела в новом доме над дверью повесить, или на ворота, если частный. На руку браслет надела, кожаную плетенку. Наказала никогда не снимать, пока сам не истреплется и не спадет. Миновала опасность, значит, совсем, и не нужен он мне больше. Потом крестик следовало купить и на службы ходить, для профилактики, так сказать. Я на прощание кошака потрепал по макушке, тот замурлыкал. Спросил, как отблагодарить, деньги предлагал. Женщина та лишь отмахнулась. Тебе, сказала, пригодятся на новом месте.       Напоследок предостерегла – в квартиру не возвращаться. Продавать надумаю, так только так, чтобы по телефону даже риелтор в ней не говорил. Я понял – чтобы голоса моего не было там слышно. Чтобы беда-то не вспомнила да не узнала. Я был уверен, эта зараза всех, кого мучила, запоминала. Пообещал, что ввек в город не вернусь. Но кофе с булочкой всё-таки женщину ту угостил. Хоть как-то отблагодарил, а то душа была не на месте.       Уже в автобусе мамке позвонил. Ворчала сперва, что разбудил, а как узнала, что к ней еду насовсем, то от счастья разрыдалась. Батю-то давно схоронили, она одна совсем жила, пока сыночка единственный в городе прозябал. Я как с ней поговорил, так сам снова плакать начал. А потом всю дорогу молился и Бога благодарил за то, что не дал пропасть. Это я сейчас понял, почему, когда уже в пожарных начал служить. Много людей мне спасти довелось, нужен я был Богу на этой земле, вот и спас меня от беды.       Даже не знаю, какую вынести мораль. Ведь в конце всякой истории должна мораль быть, верно? Я могу только о жизни своей новой рассказать. В город так и не вернулся, о квартире забыл. Слышал только от знакомых, что погорела она, туда ей и дорога. Деньги, какие остались, и вправду пригодились, от начальника откупиться да уволиться тем же числом, что и та девчонка. Потом все как-то завертелось. Работать начал, с женой познакомился, первого родили с ней, затем вторую, девочку. И жить стало как-то легко, не боязно совсем. Легко, на позитиве, словно одним днем.       Про ту женщину я больше не слышал. Если раньше только и было разговоров вокруг, то в поселке вообще о ней не слышали. Мешочек её на воротах долго висел, пока от времени не рассыпался. Браслет подольше продержался, а потом и правда пропал, потерялся где-то, я даже не заметил. Сперва испугался, но потом в церковь сходил на службу, крестик купил, как велено было. Жена в восторге была, сама-то верующая. Я тоже втянулся, и снова на душе стало легко и спокойно.       Об одном только жалел, что как следует ту женщину не отблагодарил. Думал, а ведь скольким ещё помогла, таким, как я? И ведь ничего сама не попросила. Добрый человек. Может, в том моя благодарность и заключалась, что сам людям стал помогать? Откупился хорошими делами. Потому-то она мне и помогла. А я молиться за неё стал, каждое утро.