survivor

Ким вытирает пот, льющийся с его лица, со всей силы сжимая руль худыми пальцами, облоченными в кожаные перчатки. Голос менеджера играет фоновую роль в сознании, в котором кадрами вспыхивают нецензурные выражения на смеси немецкого и английского языков.  Жжённая резина и адреналин, пробивший второе дыхание, — ебашит не по детски, когда он изо всех сил жмёт на педаль газа, удерживаясь на месте лишь благодаря ремню безопасности, о котором хотел благополучно забыть. Его малышка чертовски хороша, и это даже Кёниг признаёт, ну может лишь и мысленно. Стесняется, вероятно, в этом сомнений нет, просто корчит своё лицо в ревнивой гримасе. Посаженный чёрный Форд греет душу, не только прожжённым двигателем. Он бы трахнулся с собственной же машиной. А от скорости у него руки дрожат так, словно бы это уже произошло. Наклеенные по всему салону наклейки, которые он забрал у младшего брата, тюнинг, за который менеджер отвалил огромное количество денег и нервов в попытке договориться по бартеру —  Ким находил в этом исполнение собственной детской мечты после просмотра «Токийского дрифта». Помнит каждую минуту этого фильма, и то, как хотел переехать в Японию из Кореи, что сделал первым же делом после окончания старшей школы и закрутился в этом бизнесе и ставках на автоспорте по полной. И маленький Ким, вероятно, одобрил бы нынешнего, с глупой и детской улыбкой протягивая самодельный значок победителя из бумаги. — …Да помолчи ты уже. — твердит Хон-Джин в наушник на шлеме, не слыша даже собственный голос, а голос совести по отношению к менеджеру — уж подавно. — Придурок, ты чуть не съехал с линии. — австрийский акцент слышится едва различимыми помехами. Рёв мотора и разрежающий воздух металл: всё это смешивается в ужасающую какофонию, которой движет лишь жажда победы и натирающиеся мозоли от трения перчаток и кожного покрова об руль. Хоранги, в целом, всегда выбивала из колеи вечная взвинченность и дистимность Кёнига, подобная тому, что сейчас его как ребёнка поставят в угол и надерут задницу, но он бы и не отказался в полной мере прочувствовать на себе удары армейского Бундесвера, обрамлённого чистым серебром. — Я на финишной прямой, а не на какой-то там линии.  — Если бы не я, то был бы только в полицейском участке. — как же тонко.  Ким вздыхает так, что даже Кёниг слышит это безмолвное «Факты глаголишь», которое гордость не даёт высказать, скрываясь за покровом язвительного характера. — У тебя язычок такой же стальной, как и бицепсы? — язвит, глазами выслеживая в зеркале у руля движение подъезжающей сзади машины.  Привычные 160 сменяются на 220, мигающие в спидометре. В динамике у уха минуту не слышится даже мерзкого шипения при тишине, и Ким замечает фиолетовый, до мерзости яркий ниссан, устремив свой взор точно по центру простирающейся трассы. Машина делает резкий разворот, автомобиль же жмётся к нему как псина во время течки. — Как у тебя яйца. — Прекрати мне льстить и потом обламывать, Килгор. Это чертовски несправедливо. — Сохраняй хладнокровие, тигрёнок. Лучше надери им всем задницы. — сквозь зубы. Долго раздумывать не приходится, лишь бы довести этого австрийца. — Считай что это уже сделано. — отключается, руль одним махом направляя налево, лавируя между оградой и фиолетовым «Скайлайном». Скрежет металла и сжатые до болезненных ощущений пальцы, от которых, наверняка, на руле останется вмятина, которую благоразумно можно свесить на плечи и банковскую карту Кёнига.  Лучи солнца слепят, а дыхание учащается, когда тот выезжает из устроенного конкурентном тупика, резко перестраиваясь и оставляя за собой чернеющие полосы: хаотичные линии как на холсту, умелыми движениями рук направляя их до совершенной композиции. Те, конечно же, больше похожие на провода, искрящиеся под шинами, от напряжения готовые возгораться, буквально как и остатки здравомыслия, — отрезаны к чёртовой матери, током пробираясь по нейронам мозга в виде подскочившего в крови адреналина.  Он мысленно рассчитывает траекторию с наименьшей возможностью повредить собственную же машину. Руль под умелыми пальцами казался совсем не имеющим веса, как такого, когда машина маневрирует на расчерченной полосе. Скорость слишком большая. Едва ли видно, как Ким быстро приближается к другому авто, сравнивая позиции с выигрышными миллисекундами и выходя чуть вперёд. Замечает справа от себя тёмные шрамированные руки: проходят миллисекунды, а в голове уже проносится ненавистное "Мейс". Лишённый рассудка псих, которому не хотелось переходить дорогу априори, а уж особенно подрезать. Проигрывать, однако, тоже Хорангово кредо — это вообще кажется чем-то запретным и в никакие рамки не входящим. Он заходит за линию всего на жалкие сантиметры, прожав акселера́тор. Ком в горле неприятно душит. Выехал, обошёл.  — Да, сука! Да! Ты видел это? Видел же! — резко. Ким уже представляет кислую мину Мейса, его бурлящую от гнева кровь в венах. Ему это льстит. — Готовь кошелёк, он будет сочиться деньгами за этот заезд.  — Не торопи события. — Не тороплю, а подвожу тебя к истине, Кёниг. — твердит нон-стоном, выезжая на середину и встречаясь бок о бок с беленькой феррари.   На экране у Кёнига высвечивается гордое «2», когда тот наблюдает за своей подопечной болью в заднице, к коей за последний год уже привык. Пара метров отделяют от победы — последний круг, но сердце у него бьется неистово, что всевозможные ругательства возникают в голове.  Смертельное изящество, плавное, но чертовски быстрое, что кажется глаз не поспевает за скоростью низко посаженного автомобиля. Последний поворот приближался с неимоверной быстротой. Только замечает развитую Кимом скорость. Если тот успеет сбавить ее и хотя бы развернуться, будет просто шикарно: лучший сценарий, беспроигрышный. — Ким, тормози! Быстрее! В наушнике полная тишина, за исключением шума от проезжающих позади машин. Мейс почти приближается, сравниваясь. Не уступает. Всегда играл и играет по-грязному. Другого ожидать от него невозможно, Иначе расценить это можно как чертово нисхождение Бога. Кёниг на мгновение чувствует себя глухонемым: бешеный стук сердца раздавался даже в перепонках, раздражая слух — состояние прерывалось хрустом композита и визгом разрываемого металла. Слова же просто напросто застряли в горле. Хлипкая ограда разлетелась в стороны дождем смертоносных осколков, встречаясь с нагрянувшей с бока белизной, — форд отлетает на другой бок. Металл столкнулся. Полетели искры. — Ким, блять.. — менеджер встаёт с кожаного диванчика. Гонка приостановилась: сквозь густые облака пыли, вздымавшиеся над местом происшествия, едва ли можно разглядеть искореженные обломки металла там, где несколько секунд назад на головокружительной скорости мчались две машины. Помощь в любом случае не придет.  Это не было санкционированным мероприятием — всего лишь незаконный митинг с катастрофой в качестве главного приза.  И зрители, и участники, конечно же, знали о последствиях, но теперь казалось, что глупые желания породили момент, находящийся далеко за пределами их контроля.  Большинство присутствующих там были просто опущенными гражданскими с хлопающими и грохочущими мустангами. Они знали на что шли, а вот обладатель беленькой феррари вылезает из металлического месива самый первый, живой и невредимый. — Твою ж мать.. — Кёниг потирает переносицу, затянув рукава чёрной рубашки вплоть до локтей, вновь откинувшись на диванчик.  Глубокий вздох. От зрелища как пулю под рёбра всадили: переплетение убеждённости в том, том Ким в порядке и подсознательный факт полного пиздеца. Как сердце на расстрел по команде «пли», только вот вместо судьбоносного слова — сумбурный треск и громкий звук врезавшейся в ограду машины, почти слетевшей с дорожной полосы. Минуты проходят томительно и необычайно долго. В голове проносятся всевозможные сценарии, как по возрастанию, от самых наихудших до относительно адекватных, но всё ещё не отрицающих идеи поездки в морг, чего, конечно же, не хотелось от слова совсем. В экране высвечивается его лицо, — глоток свежего воздуха. Дрожащие руки сжались в кулаки. Ким вылезает из перевернувшейся машины, пока другие спешат смыться до приезда полиции. Шлёт воздушный поцелуй через экран, пока со лба течет тонкая линия крови, ниспадающая до разветвленного шрама, разделявшего щеку вплоть до самого уха.  Нахально, совсем с чувством беспроигрышности.  Сейчас Кёнигу самому нужно сохранять хладнокровие: окунуть собственное тело в бассейн со льдом, ведь закипающая в венах кровь и взбухшие венки под чёрной маской, прикрывающей лицо выдают нервозность и чёртову тревогу за эту занозу в заднице. Занозу, разбившую автомобиль, улыбающуюся так, будто бы он первый среди худших, или в данном случае, пострадавших, благодаря исключительно менеджеровским связям и избежав проблем с законом.  И дело совсем не в том, что горе его подопечный, к всеобщему счастью софитов и СМИ, оказался крепким орешком, а в том, что будь здесь представители закона, их лавочку бы прикрыли сию же минуту, чего ожидать отставному военному совсем не хотелось, а если и хотелось, то без напышных заголовков: «Бывший полковник спецназа крышует двадцатипятилетнего автогонщика, который сегодняшней ночью попал в реанимацию с n-ым количеством переломов и травм» — пиздец.

***

Килгор делает добрый глоток янтарной жидкости, не сводя глаз с фигуры Хоранги, оперевшейся на помявшийся капот форда. Машина избитая, совсем непригодная для последующего заезда. Очередные траты на ремонт, если он, дай Бог, ещё возможен, о чем он, конечно же, думает в последнюю минуту, как по сигналу, подрубив режим мамочки, обозлённой на собственного ребёнка, но этому дегенерату он не может даже и права покачать. Всё же, прибыль приносит ему не малую — проблем, на минуточку, столько же. Ему просто нужно покозлить. Выпить и уснуть под Гагу в наушниках, но вместо этого они стоят в пыльном гараже с бутафорским синим в виде подсветки, корячась над угробленной тачкой.  — Доигрался, Ким? — спрашивает тот, приподняв голову, и устремив взор чуть ниже, на растрёпанные волосы корейца и перепачканную в грязи белую спортивную униформу — полный бардак. Морщится и трёт переносицу, пятерней откинув тёмные волосы со сморщенного от недовольства лба. — Это, блядь, не моя вина была. Я не знал, что он подъедет ко мне вплотную. — незаинтересованно, почти бесцеремонно процеживая каждое слово. — Не справился с управлением. Кёниг подходит поближе, предварительно отложив в сторону гранёную рюмку виски, своим присутствием нависнув над прижавшимися к груде металла фигуре. Безмолвная коллизия двух тел. — Ты не не справился с управлением, а пренебрёг своим положением и скоростью. Это две абсолютно разные вещи.  Руки его расположены по бокам от Кима, удерживая на месте, в устрашающей ловушке, что с трением между двумя авто не сравнится, а вот эмоции те же: нарастающий в венах адреналин. — …Но вот Мейс справился. — шепчет, наклонившись так близко, что в бездонных чёрных глаз гордость спускается до мертвой точки: из 220 остался бы заглохший двигатель, на прощание помахивающий рукой. — Я не заплачу тебе за этот месяц. Уж слишком большие расходы на твою развалюху.  Хоранги многозадачно поднимает бровь, уставившись прямо на менеджера, вжавшись задницей в капот. Так. Ладно, допустим, ему нравятся парни, парням нравится он и его заряженная тонированная тачка — всё более чем взаимно. Но суть вообще не об этом: Ким не привык быть человеком, с которым можно перепихнуться, в подобной то ситуации. В ситуации, в которой менеджер жмёт его к разъебанной тачке, пригодной даже на металлолом, словно стыдя.  Он, так-то, вообще не был человеком, с которым можно заняться дружеским сексом, поддерживая, хоть и не самые строгие, но, чёрт возьми, отношения "работник-работодатель". А, Кёниг, то, в глазах его, был человеком, который подобным занимается исключительно при свечах и после заполненного лобстерами желудком. Но подумать о том, что он латентный гей или бисексуал, даже стыдно было, особенно про служившего в армии человека: похоже, мыло сотворило чудо. Упс. Так что, подобное их положение вызывает слишком явную на вид неловкость, но Хоранги решает ухватиться за момент сквозь призму недоступности и попытки сохранить и без того хрупкое эго. Единственное, кстати, что из этого мысленного списка «Как же трахается полковник?» у них была лишь подсветка в гараже и протёкшее моторное масло, видимо, заместо ароматических свечей. Насчет лобстеров – прикинется пескетарианцем. — Я не буду унижаться перед тобой.  — Ну а сказал что ты будешь, а? — Слушай, заткнись, ради бога. — такое знакомое и привычное, что Кёниг лишь ухмыляется под маской, своими голубыми глазами смотря в самую душу, выворачивая наизнанку как тряпичную куклу. — Я сам заплачу за ремонт. — Чем? Натурой? Не смеши меня. — разум стал вихрем противоречивых эмоций, желанием пылающий вовсю: страх потерять это тлеет где-то глубоко под поверхностью. Быстрым движением притянул Кима ближе, руками обхватив облачённую в шуршащую ткань талию. "Сохраняй хладнокровие, сохраняй хладнокровие.." Тот, кто ему это каждый день повторял подобно мантре, явно наслушавшись местного психотерапевта, как назло топит весь слой затвердевшего инея, прожимая все нужные кнопки. — Помолчи. — закономерность безвозвратно нарушена: тот снимает маску с лица Хон-Джина, повертев в руках и скомкав в незаурядный комочек, подставляет к приоткрывшимся губам, готовым возразить.  Ким невольно выгибается в спине дугой, будучи заткнутым собственной же маской. Ему вообще не смешно, а вот морщинки у Кёнига под черной медицинской маской непринужденно складываются: совсем как глазами улыбается, испытывая сталь под своими руками — плавя, сгибая. Это перерастает в аддикцию, которой нет конца — блевотное подобие его лудомании, не отпускающей, кажется, со времен пелёнок.  Австриец, этот, не поймет. Он вообще кажется чем-то далеким, но тянущимся безумно отчаянно: когда тот игрался с машинками, он держал в руках автомат. Характер, правда, у обоих закалённый. Но тем не менее, даже когда слова ниспадали с губ, прорезаются размытые границы — гонка с одним победителем между пылким желанием и насущной реальностью разворачивающегося сценария происходящего, и оба отчаянно ждут сиквел. — С тобой, хоть и не всегда приятно иметь дело, признаться честно, однако.. По радио начинает играть незамысловатая мелодия, и, о боже, это все больше походит не на короткометражку с документальным подтекстом, а на порнофильм. Тот самый, который можно добавить в избранное на вечер после тяжёлого рабочего дня, не говоря ни слова о своих предпочтениях. В яблочко.  Стояк Кима и небольшой бугорок в штанах, — язык тела говорит сам за себя. Отводит взгляд, выдохнув и нахмурившись. Перспектива того, что следующие пару минут ему будет пиздецки хорошо на капоте собственной же машины, уже без малого может заставить его кончить от одной только мысли об этом: действует мощным анальгетиком.  — Я переживал. Ты просто блять не представляешь, как я испугался. — оттягивает ткань штанов и трусов, пропитавшихся в районе головки предэякулятом, обнажая рельефный живот и вставший член. Пальцы цепляются за подтянутые бёдра, проверяя наличие всевозможных ран.  Мелкие царапины и ссадины, слегка покрасневшие. — Больно? — Нет, — через вздох, почти неслышно за дерьмовой попсой. — вовсе нет.. Продолжай. Кёниг натирает вспотевшей ладонью пульсирующий орган, буквально заставляя издать приглушенный стон, безвозвратно ушедший в незаурядное подобие кляпа во рту.  Это кажется неправильным.  Претящим. Животный «людус», — никаких серьёзных обязательств, не более чем занятная игра двух жаждущих тел. А жажда эта почти магнитом воздействует, сопровождая каждое движение мозолистых пальцев электрическим током: давящей, но приятной болью: комом, застрявшим в горле.  — Вот так.. Слюна у Кима скапливается во рту, когда бёдра невольно тянутся к ублажающим пальцам, которые вне зависимости от того, сколько они повидали на себе когтистых ран, кажутся теми, ради которых он готов прогнуться, и, конечно же, прогнуть металл под собой. Холод пронзает, ударяет разгорячённую плоть, пока капельки предэякулята Кёниг беспечно игнорирует, растирая по всей длине.  — Потерпи.  Хочется врезать, но руки нарочито лишь удерживаются за протертые локти, проебавшись по полному. Габелла, Ким. Он мог мечтать обо всём, но только не о том, что ему будет надрачивать собственный менеджер, пристально наблюдая своими железно-голубыми глаза, почти как распотрошив душу.  Губы подрагивают, когда тот всё же достаёт мокрый кусок ткани из его рта, откинув на столик поблизости со стаканом, проводя свободной рукой по шраму у губы, — слащаво.  Откидывает голову, громко выдохнув и обхватив ногами более массивные бёдра Кёнига, мысленно уже попросив у него годовой, нет, блять, за такое, только пожизненный абонемент в элитный спортзал, предварительно в одиночку съев всю порцию лобстеров с шампанским, потому что ощущение трения его члена о бугорок на ширинке менеджера сносит крышу похлеще того дня, когда он впервые с родительского стола стащил соджу или разбил отцовскую машину. Если и играть, то только по-полному, потому что Ким жалеть не собирается, и в планы его это не входило. — Так и будешь медлить, Килгор?  — Мы не торопимся.  — Заебись.. — губы складываются в тонкую линию, пока неприятный жар окутывает пах. Менеджер спускается ниже, наклоняясь и припуская края маски на лице, тянет на себя.  Шрам у розоватых, обветренных губ.  Ким ухмыляется, ведь абсолютно похожий ветвится у самых кончиков его рта, разрастаясь живописным полотном фолликул по щеке. Боже правый. — Кил, ты пиздецки красивый. — замечает, что волосы у него тонкие, но мягкие, что хотелось бы носом в них зарыться и больше не покидать ново обретённую зону комфорта. Он пахнет машинным маслом и мандаринами. Это смешивается с запахом недавно выпитого спирта.  — Сейчас.. — понимает всё сразу, опуская голову под давлением рук.  — Блять..  Язык Кёнига, тлеющее желание в его глазах и раскалённые донельзя руки: неловкость в атмосфере сменялась страстью с большой буквы «С». Пальцами сжимает тёмные пряди, опуская голову менеджера, ногами сильнее притягивая его бёдра к себе. Он сходит с ума.  Слишком приятное тепло и слюна на члене: Ким выгибается на встречу, направляя и задавая руками темп, ведь тот нарочито касался лишь головки.  Он готов задыхаться в этих ощущениях. Потому что это чертовски приятно, а тугой узел в животе начинает развязываться.  Хон Джин никогда не был терпеливым. Ему нужно всё и сразу. Нужно ощущать эти губы, окольцовывающие возбуждённый и налившийся кровью орган, нужно чувствовать эти ладони, удерживающие бёдра на месте до красных пятен, контрастирующих на слегка смуглой и желтоватой коже. И даже после этого, он клянётся, что будет помнить каждую секунду потерянного над собой контроля, тепло мурашек, пробегающих по всему телу и заставляющих изредка вздрагивать.  — Снизу ты выглядишь просто ахуенно. Не смей останавливаться.. — соврёт, если скажет, что не закатывает невольно глаза, наслаждаясь тихими стонами и причмокивающими звуками Кёнига, как только он отрывается от пульсирующего члена, оставляя за собой паутинку из слюны.  Мокро. Тепло.  Покрытые тонкими шрамами ладони полностью обхватывают вставшую длину и разгоряченную плоть. Подкатывающее к головке ощущение тяжести заставляет до боли втянуть живот, напрягаясь. Грань нестерпимой, но приятной до чёртиков боли.  Кёниг отчётливо ощущает руку Кима, которая давит на затылок, в то время как член упирается в глотку — приглушённые, удушливые стоны.  В голове тысяча мыслей, и только одну он в состоянии адекватно осмыслить: почему же этого не случилось раньше? Наверное, не было возможности из-за выстроенной между ними стены. Сейчас же это рушится с молниеносной скоростью, но давит на всё тело, осколками сокрушая и медленно склеивая обратно. Однако, он не чувствует себя сломанным, скорее, наоборот. Адреналин в венах сошёл на нет, оставив после себя чувство глубокой усталости, буквально опьяняющей. Глоток свежего воздуха сопровождается с последней разрядкой. Он кончает ему прямо в рот.  — Мм.. Блять.. — откинув голову, он привыкает к этой тишине, глупо улыбнувшись и щуря глаза. — Это.. Мне просто недостаточно этого. Я хочу тебя. Это даже не чертова шутка, я действительно больше не могу. — тень раскрепощения омрачает черты, когда палец собственнически проходится по губам, вытирая остатки собственной спермы с изогнутых в ответ в ухмылку, уголков. Тело накрывает волна разливающегося по венам удовольствия, кончики пальцев подрагивают. Сейчас он уже и не вспомнит, когда в последний раз чувствовал себя так хорошо — с пустой головой и лёгким покалыванием во всём теле. — Поцелуй меня, Кил.  — Не проси меня об этом. — но он ведь действительно делает это, предварительно запив сперму рядом стоящим виски. Венки на его руках напрягаются: лишь томный вздох срывается с губ, когда он прижимает ослабленное от оргазма тело к себе, покрывая кожу на щеках у губах поцелуями, жаром отдающие.  Мысленное сравнение янтарного напитка и горько-сладкой жидкости на языке заставляет простонать в губы своего подчинённого тихое "Собирайся, мы едем домой.", с этим австрийским, более мягким и глубоким акцентом, проглатывающим окончания.  Ему нравится это. В плане.. Отсутствие букетно-цветочного периода и исключительная забота, что даже после взятого за щеку члена он действительно отвезёт его к себе, имея и так дел выше крыши: впервые ощущение проигрыша Киму кажется поистине приятным, нежели угрызением совести.