Игра
27 октября 2023 г. в 18:53
Примечания:
Обязательно прочитайте Примечания!
Надеюсь, получилось немило, ведь я терпеть не могу романтизацию и идеализацию изнасилования, а также жестокого обращения. Насилие – это плохо, а кому такое нравится, я вам сочувствую(не хочу данным образом кого-то оскорбить или обидеть). Ну а если вы такой же человек, как и я(то есть готовый такое читать/писать, но без чуточки радости), то буду признательна, если вам хоть что-то даст эта работа для представления Германии, как пораноика и больного на голову, который боится повторения своей участи.
Ссылка на фанфик, по которому была написана данная зарисовка: https://ficbook.net/readfic/12309013/31644030
Германия – затейливое имя, однако. Мужчина перебирает его в своей голове, тянет в истоме, дышит им, находясь рядом со своим Ангелом. Это Небесное Светило сводит его с ума, находясь в непозволительной близости для тех, кем они являются. Когда Третий Рейх силком тащит сына из прихожей дабы хорошенько так отучить от лжи, его Ангелочек старается вырваться из грубой хватки, которая оставляет на его шее новые и неподдающиеся никаким мольбам исчезнуть синяки, кровоточащие и уродливые, совсем не годящиеся для наслаждения неиспорченностью парня.
Прижатый к дивану смотрит с толикой страха, а на щеках проступили яркие слезы.
– Чего же ты плачешь, Ангелочек? Неужто я не имею права на твою улыбку... Ну же, – смотрит воодушевленно и с остервенением душит, старается сложить воедино мягкую подушку и своего дорогого сыночка.
Конвульсии. Германия видит, что на месте отца его Кошмар, принесший в жизнь маленького немца уверенность в том, что насилие – не что-то за гранью понимания, – это то, что происходит каждый божий день за подворотнями и гаражами, когда девушки и парни слишком слабы, чтобы препятствовать надругательствам над своей никчемной душенкой.
СССР был не промах в играх над человеческими жизнями, вспомнил парень, но когда дело доходило до пыток, то монстр мог разгуляться дальше и назвать тебя как-то по-добродушному, но стеклянное прозвище разваливается, и ты, по его словам, уже больной ублюдок, жаждущий только того, чтобы тебе вставили. И советский правитель, поддавшись искушениям, выворачивает тебя наизнанку, вспарывает брюхо и разрывает сердце на маленькие кусочки, после отбрасывая их в сторону, брезгливо вытирая руки об твою старую одежду, от которой только название и остается.
Единственный, кто должен был защитить Германию, сам напомнил об этой устрашающей агонии, и парень уже не готов с лаской принимать все поцелуи, которые так любезно предлагал ему отец, бесцеремонно лапая в тех местах, где становится так жарко и мерзко одновременно.
Когда они успели свернуть не туда? Германия думал об этом, проваливался в черную жидкость с головой, пока его кусали и дербанили за черные волосы, изгибая шею, что та, если приложить еще чуточку усилий, лопнет, сломается под напором сильной руки, и Ангел перестанет дышать, утопится в той самой дурной жидкости с головой. Он сжался и получил ожидаемую пощечину.
– Сделай одолжение, мой Ангелочек. Будь паинькой и не мешай папе.
Германия расслабился насколько мог. Они так отличаются, подмечал про себя Герман. Он отличается от своего отца тем, что ему все равно на себя, а вот Рейху было совсем не плевать на хрупкое тело и неживые глазки своего оппонента. Раз уж сказали не мешать дорогому отцу – хорошо, – Германия останется при своих мыслях; он не будет против, когда в него войдут. Но ведь и есть отличная вещь в его положении – парня осквернят не ножом. Уж в чем-то его отец был лучше своего злейшего врага.
Сил на высказывания в сторону отца не остается, но вот на крики и умаления – всегда предостаточно. Ему пихают в рот кусок одеяла, чтобы, видимо, никто не пришел помочь. Мило, что Рейх так думает, ведь на самом деле всем глубоко насрать на мучения и страдания других.
Вообще, люди такие смешные: кричат, что против насилия, а сами часто его применяют в целях наживы. Только убийцы признают свою суть, и какая-то есть схожесть между ними и Германией. Парень тоже давно позабыл о светлой стороне людей, больше полагаясь на собственную теорию о том, что каждый сможет лишить жизни другого, если имеются таковы причины. И неважно, что там в голове психопата, если человек уже мертв.
Самолично Германия готов убить себя, возможно кого-то еще, ведь есть причины и у него.
Когда-то давно, будучи славным мальчишкой в вечных шортах и майке, он и представить не мог, что его найдут те сволочи, которых возбуждает невинность и нетронутость, тонкий голосок и детский взгляд на мир. Но его много раз прижимали к стене, высказывались о его личности, как о чем-то дурацком и невообразимо глупом, поэтому ему пришлось платить собственной кровью, которая лилась так часто, что парень и не понимал, откуда у его организма хватает столько сил на регенерацию.
Его раздели, откинули вещи куда подальше, а сами голодно прошлись по выпирающим сквозь тонкость кожи костям. Пересчитать ребра не составило бы труда, а какие у парня были чистые ключицы и смущенный взгляд, м-м-м – дикое заглядение для тварей, которые жаждят опорочить такое восхитительно неправильное тело.
– Ты прекрасен, – с восхищением, в несносном бреду шепчет мужчина, убирает одеяло из зубов чужих и целует с напором, вторгается своим длинным языком в рот жертвы, слышит хныканье, но отступать он не собирается, отнюдь.
Никому не достанется эта конфетка, он ни с кем не поделится своим личным проходом в Рай, со своим истинным творением искусства.
Правая рука массирует член парня, пробирается к головке, мягко сжимает её, но Германия пытается не выказывать свое удовлетворение, лишь иногда тихо вздыхая. Нет, это все отвратительно. Он уже весь мокрый от своих слез, копна волос прилипает ко лбу и щекам, неприятно щекотит лицо. Тело бьет жар, а внутри славный холод. Там жмутся друг к дружке легкие, сжимаются под напором тяжести дыхания, и Германия замечает, что было бы неплохо покончить с собой после этой ночи. В любом случае, отец добьëтся своего.
Видимо, для этого Герман и жил. И выполнив свою часть сделки, он отправится в мир иной, где будет лежать среди роз и лилий, томно вдыхать запах утренней росы и не беспокоиться о внутреннем гниении людей. Мечтания – та штука, с помощью которой он передвигался по темным улицам и смотрел за восходами и закатами. Складывалось впечатление, что если он не застанет одного из них, то провалится в бездну, и тогда... Умрет? Останется там навсегда? Попадет в Ад? Кто бы мог ему ответить, открыть глаза на правду.
Жаль, что Ангелом он не является, а только падшей натурой, с которой обращались точно с игрушкой, как с песиком, с тупой дворнягой; с тем, с кем можно было наиграться вдоволь и выкинуть на улицу подъедать за другими объедки.
Он чувствует наполненность внутри. Обычно такое с ним случалось, когда он влюблялся в кого-то или оставался собой доволен, что происходило достаточно редко. Но что же? В него вдалбливаются с крайней быстротой, а в глазах размыт силуэт отца.
Германия его любил, и это честно. Без врак и прелюдий он готов был вечно быть с этим человеком(?). Но узрев кровавые сгустки на постельном белье, алые
и фиолетовые овалы на руках, ногах, шее и животе, он судорожно включает горячую воду и сыпет на себя стиральным порошком, поливает засосы и укусы самым сильным отбеливателем, лишь бы смыть их с отцом недавние утехи.
Он старается срезать с себя остатки поцелуев лезвием бритвенного станка, устало дергает себя за волосы и вырывает несколько клочков, именно которые, как ему верилось, и трогали.
Больно ему почти не было, разве что глаза судорожно проходились по утекающей красной субстанции, которой становилось все больше и больше в сливе, а в организме катастрофически не доставало. Как жаль, что он будет вечно жить, и никаким способом его не уничтожить, разве что... Заживо похоронить в обломках здания, как и... Отца. Очень остроумно.
Германия любит смеяться над своими шутками, пока другие лишь делают вид, что им несмешно. Но он-то знает, что им весело, когда они наблюдают за его неуверенными попытками отключиться от аппарата жизнеобеспечения. Он улыбается втайне от отца.
***
Германия часто пьет кофе, ведь его это успокаивает. И сидя за столом, прокручивая очередной кошмар в своей непутевой голове, он также пьет этот напиток, как и всегда. Как и целый век. Как и всю свою жизнь.
На часах практически три часа утра, а это значит, что он может разобрать еще пару договоров, ведь это единственное, что он может делать, пока Рейх сладко посапывает на его кровати и бухтит что-то неразумное.
И все же, отец никогда бы так не поступил, но нутро Германа болит от одной мысли о том, что им могут воспользоваться.