Сломанный обманом

      Раздаётся оглушительный и звонкий крик, срывающийся на охрипший вопль, что разносится долгим эхом по стенам холодного и грязного подвала. Очки с толстой черной оправой отлетели в бетонную стену, а вставные стекла вылетели и разбились на пару осколков, рассыпаясь и разлетаясь по полу с отвратительным скрежещущим звуком.       Рыжеволосый нещадно зажал побледневшие запястья Джона железными наручниками, что врезалась в покрытую синяками кожу до покрасневших следов, полоумно ухмыляясь очередным попыткам шатена вырваться из предвзятого плена.       Оба запястья были прикованные и обвязаны вокруг ржавой подвальной трубы с вентилем так, чтобы Джон мог только валяться на животе с вытянутыми руками и не двигаться.       Одной рукой мужчина хватает слипшиеся от пота каштановые пряди волос на затылке и плотно прижимает возмущено кричащего юношу к бетону горящей, исцарапанной щекой, так что тот не может даже повести головой...       – Уйди, чокнутый придурок! Убери свои грязные руки от меня! – возмущённо кричал писатель, дрыгая ослабшими и покрытыми тонкими порезами ногами, пока крики разносились некой вибрацией по всему телу.       Вишневая нижняя губы разбита, из ноздрей носа стекают кривые дорожки киноварного цвета на голый цемент, покрытый столетней пылью, любимый бежевый свитер с привычными въевшимся глазам узорами небрежно задран на спине и худом животе, а штаны, содранные и откинуты в сторону, разрезаны заточенным остриём по бокам прямо по шву, оставляя бордовые линии.       На скулах и правой щеке пощипывающие царапины от тонкого лезвия, валяющегося в углу сырого помещения, на предплечьях и локтях, невольно вытянутых вперёд, гематомы от многочисленных побоев от упрямого неповиновения.       Покрасневшие круглые колени, на которые шатена бесстыдно поставил бородатый фанат, адски пульсировали, когда частички битого стекала, кусков мусора врезались в кожу, словно голубоглазый стоял на чертовой сырой гречке.       На пышных джоновых бёдрах, которые Элайджа намерено развел в разные стороны так, что нижний непроизвольно выпятил упругий зад кверху и выгнул спину в затхлом воздухе, виднелись многочисленные глубокие следы от охотничьего ножа и полосы, расцветающие лиловыми синяками от ударов кнута, словно молнией, по нижней части ног.       – Ты слышишь?! Я убью тебя, когда мы с Линчем выберемся отсюда! Тебя посадят в тюрьму, ублюдок! Пошел нахуй! – он безостановочно шипел, как разъяренная королевская кобра, яростно рычал, возмущался в страхе и инстинкте самозащиты, пытаясь вырваться из хватки; однако из-за неравномерности сил и физического утомления младший не выдерживал – он лишь раскачивал поднятыми бедрами, чтобы избежать отвратительных прикосновений к коже, и дергал руками, отчего цепи звенели по железу.       Но это никоим образом не остановило фанатика и даже не испугало его – полное отсутствие эмоций: раскаяния, страха, соболезнования за свои действия – только наоборот: самодовольство своими отвратительными манипуляциями.        Убийственная тьма, разбавленная небольшим количеством дневного света, протискивающегося из маленького окна, выходящего на улицу, лучиками окружала их силуэты.       Джон отчаянно извивался в хватке изо всех оставшихся сил; его голос сорвался в невероятном оцепенении, когда Элайджа, облизывая свои потрескавшиеся и искусанные бледные уста, одной рукой схватил очкастого за талию, притягивая ближе и прижимая его ягодицы к своей торчащей выпуклости в окровавленных и покрытых пятнистыми пятнами собственной джоновой крови штанах.       Честно говоря, голубоглазый отчетливо чувствовал, как мужчина намеренно тёрся своим стояком между его половинками через ткань одежды – и это было невероятно ужасно, противно и жутко, настолько, что, казалось, парализовало тело, и на его васильковых глазах, не скрытых линзами уже разбитых очков, от защитной реакции на глазах навернулись слезы.       Безумная улыбка во все зубы расплывается на лице мужчины, а щеки краснеют от неистового возбуждения, наблюдая, как избитый сексуальный объект, весь в крови и открытых ранах, плачет, пытаясь как-то избежать неизбежного, лишь еще больше провоцируя извращенца...       — Не волнуйтесь, мистер Джон, у нас все пройдет быстро, — с притворной озабоченностью ворковал фанатик, продолжая тереться пахом о зад писателя, шумно вздыхая, а другой рукой держал его за загривок, обхватив кудри в плотно сжатом кулаке.       Джон понимал, что ничего не может сделать, поэтому уткнулся лицом в пол, съежившись от страха. Ему было невероятно страшно, поистине ужасно: от осознания того, что его сейчас так унизительно и жестоко изнасилуют в собственной луже бордовой крови, на полу.       – Прекрати, блядь! Хватит! Сволочь! Педик! Ублюдок! Н-не трогай меня! – выругался Джон полным, дрожащим голосом, как мог, как вдруг его волосы схватили с новой силой и больно дернули вверх, заставив ахнуть и с каким-то хрустом затекших суставов запрокинуть голову.       Окровавленные руки Джона скользили по толстой канализационной трубе, размазывая обжигающую и вязкую жидкость по поверхности грязного железа, словно пытаясь ухватиться за что-то, что могло бы помочь ему в этой ситуации.        Несмотря на все попытки, затвердевшая с годами грязь лишь смешалась с кровью и ржавчиной, отчего руки скользили; однако наручники вокруг них были тугими, так что отпустить их все равно было бы невозможно.       Писатель почувствовал, как что-то тряпочное, больше похожее на грязный кляп, засунули ему в открытый пересохший рот, не давая кричать и вопить на всю изолированную комнату. Он попытался выплюнуть его, но было слишком больно даже попытаться пошевелить нижней челюстью.       – Мм! – в панике мычал он в тряпку, плотно закрыв слезящиеся глаза с покрасневшими роговицами и лопнувшими по краям капиллярами.       Сумасшедший фанатик одним движением схватил тугую резинку легендарного нижнего белья Джона с сердечками и стянул ее до икр и лодыжек, обнажая гениталии, а также привлекательную задницу, соблазнительно блестящую от небольшого количества пота...       Элайджа пристально смотрел на выгнутую спину, высоко задранный до самых выступающих острых лопаток свитер и позвоночник, проведя взглядом воображаемую линию от середины до крестца. Смотрел на голые половинки, которые прижимал к своему члену, стоящему под неприятно натянутой головкой тканью.       Правая рука мужчины собственнически сжала ягодицы под обескураженный взгляд писателя, оставляя проявляющие следы отпечатков пальцев на теле, и немного разобщил их, открывая вид на узкую, сжимающуюся в страхе нетронутую промежность.       Нет, Джон не готов просто так сдаться этому чертовому сумасшедшему психу, обманувшего их с Линчем отвратительным способом. Не хотел оказаться в унизительном и омерзительном положении, пробирающим кости интенсивной дрожью от невообразимого животного ужаса.       Но ничего, кроме приглушенного мычания в тряпку и подёргиваниями конечностями Джон не мог сделать. Ему не хотелось смирится с тем фактом, что его насильно лишат анальной девственности грязным способом – это было слишком грустно, обидно, больно, ненавистно и убивающее его шутливую и самоуверенную натуру.       Звук расстёгивания молнии на штанах, послышавшийся сзади, заставил голубые глаза широко открыться, черные брови жалобно нахмуриться, а глазницы сузиться от шока.       Джон чувствовал мерзкие прикосновения к своим бедрам, заднице и пояснице.       Слишком неприятно.               От этих прикосновений в горле застыл удушающий и тошнотворный ком, а рвотный рефлекс скручивал пустой желудок, два дня не видевший ни еды, ни воды, в тугой узел.       Писатель был готов молится Богу, в которого не верил, лишь бы не это... Он умолял, чтобы Линч был жив и спас его, как это всегда происходило...       Стоило ему почувствовать, как что-то инородное и твердое потерлось об его анус, как бешеный озноб пробежал вдоль всей спины, а разум затуманило мыслями о мучительной смерти от изнасилования чертового фанатика его друга, который, наверное, также сидел где-то связанный, избитый и голодный...       О сексуальном возбуждении тут даже и речь не шла: лишь страх, кровь, застывающая в суставах, а также безбашенно колотящееся сердце от прилива адреналина, заставивший кровь вновь бегать по венам.       Элайджа спокойно, с нечитаемым лицом, которое Джону, к счастью, не довелось видеть, плюёт на головку своего набухшего члена и даже не удосуживается размазать вдоль всего ствола, как тут же удобнее раздвигает ноги плачущего голубоглазого и подставляет свой твёрдый ствол к его проходу, резко двинув бедрами вперёд.       Уголки губ задрожали, глаза крепко зажмурились, из-за чего выступившие соленые жемчужины скатывались по щекам, витиеватые ресницы трепетно захлопали, отросшие ногти заскребли холодный металл на трубе, царапая покрытие. Невыносимая душераздирающая боль, подобная электрическому импульсу от высокого напряжения, парализовала тело, заставляя Джона приглушенного заскулить и завизжать.       Элайджа закряхтел, когда его эрегированный член туго вошёл в узкий и не разработанный анал писателя наполовину, что нервно сжался вокруг него, не давая двигаться.       – Сукин сын... Расслабь свою задницу, а то я прострелю тебе коленные чашечки охотничьим ружьём! – устрашающе зарычал рыжеволосый сквозь зубы, другой рукой, что до сих пор лежала на голове парня, натянул волосы сильнее, дабы тот ещё раз выгнулся в спине до кряхтения позвоночника.       Слезы автоматически покатились по бледным щекам, смешиваясь с выступившими соплями, застывшими сгустками кровью и холодным потом в неизвестную смесь, отчего тряпка, которой был закупорен рот очкарика, намокала от этой странной смеси, отдавая на языке раздражающий привкус.       Голова гудела от сильных головных болей, а мысли путались в бессмысленную кашу. Джону казалось все дезориентированным в пространстве и распавшимся на несколько сотен частей, а трепещущие ноги, слабеющие с каждым мгновением, были готовы в любой момент отказать и предать владелецу.       Он не мог расслабиться – не в такой обстановке и ситуации. Но толчки начинают становиться сильнее, напористее и болезненнее вплоть до потери пульса, из-за чего в глазах двоится, а жестокая реальность расплывается.       Теплая кровь бордо цвета неожиданно окрасила орган, двигающийся внутри тесной и уже повреждённой промежности писателя. Джон горько рыдал под давлением, мужественно стараясь не поддаваться леденящей до костей слабости, но это было слишком невыносимо...       Приглушенные стоны резко отскакивают от стен комнаты, наполненной всякими ненужными коробочками и безделушками. Джон не мог сформулировать в голове те мысли или гневные слова, которые желал вывалить на втрахивающего его в пол бородатого фанатика.       – Тс... Всё-таки порвал... А я так не хотел пачкаться, – фанатик недовольно оскалился и резко поднял свободную тяжелую руку, прежде чем некультурно и грубо шлепнуть бьющегося будто в агонии писателя по правой ягодице до запекшейся под кожей крови.       С каждой пролитой крупицей, появившейся так чуждо, Джон ощущал, как теряет частичку себя: гордость, самооценку, мужественность – все это испарялось с очередным грубым, унизительным толчком внутри его разорванного ануса.       Болезненная пульсация, распространяющая по коже пронзительные резкие импульсы, заставляет жалобно всхлипывать и шмыгать носом. Кровь, окрашивающая член и область между ягодицами, служила своеобразной смазкой, из-за чего каждое трение бедер, фрикции становилось все обширнее.       Джон не мог объяснить чувство, которое испытывал в этот момент, но было ясно, что это чистейшая первобытная ненависть к этому мужеложцу.        Уши заложило, отдавая собственным сердцебиением в барабанных перепонках, развратные шлепки кожи об кожу разносились эхом, а хлюпанье заставляло юношу скривится и поморщится от отвращения к самому себе и целому миру...       В какой-то момент становилось уже просто сложно мычать и стонать, а также как-то дёргаться в хватке. Джон, с размытыми изображениями непонятных предметов в стеклянных глазах, обмякает, становясь похожим на тряпичную детскую куклу, неспособную пошевелиться.       Излишне отвратительно ощущать, как кто-то по-хозяйски двигается внутри него, безжалостно насилуя. Хотелось блевать от собственного бессилия, рвать волосы на голове, стирать пальцы до крови, забыть абсолютно всё, кричать до потери голоса, ломать кости, лишь бы не запомнить, как его избили, облапали, и использовали, а также морально сломали...       Джон судорожно задыхался, жадно глотая кровоточащими ноздрями пыльный воздух, пока горящие лёгкие скручивало, заставляя глухо кашлять в кляп.       А вот мужчину явно забавляло видеть, как обычно импульсивный писатель, имеющий возможно постоянно за себя в роликах всеми любимого Егор Линча – так без умолку рыдает прозрачными жемчужинами, задыхаясь от нехватки воздуха...       С гортанным стоном, старший вошёл по самые яйца, шлепающиеся при каждом толчке, и бесстыдно кончил, заполнив кровоточащую дырочку, обволакивающую его член, густым семенем...       Гадкое ощущения того, как что-то теплое, смешиваясь с жидкостью алого цвета в его заднем проходе, наполняет его, заставляя гримасничать. Голубоглазый с последних сил промычал что-то неразборчивое и упал лицом на пол, когда Элайджа, наконец, отпустил его волосы.       Когда фанатик с тяжелым вздохом вышел из ануса Джона, сперма, смешанная с кровью, потекла из его изуродованной промежности, а слезы неудержимо лились на бетон, оставляя маленькие влажные крапинки с тихими истерическими всхлипами.       Рыжеволосый спокойно, как ни в чем не бывало, поднялся на слегка дрожащие ноги после приятного для него оргазма, поправил нижнее белье и застегнул молнию своих штанов, спокойно поправляя клетчатую рубашку.       Все это время Джон лежал неподвижно, брезгливо боясь как-то пошевелиться и причинить себе еще больший вред. И даже когда фанатик, опустившись рядом с ним на одно колено, резко выдернул кляп, впитавший ядерную смесь соплей и крови, очкастый неизменно смотрел в грязный угол старого подвала затуманенными глазами, не желая встречаться с самодовольным лицом этого урода, которого он готов был мысленно переехать катком и выстрелить из своего револьвера во все болезненные места, чтобы он помучился перед смертью...       – Спокойной ночи… Сладких снов. — с явной насмешкой проворковал фанат, несмотря назад отвернулся и ушел, оставив только рыдающего Джона лежать прикованным к трубам.       – Пошел ты... — хрипло и едва слышно кашлянул писатель, чувствуя, что снова вот-вот потекут слезы от отвращения за самого себя...