Долг и сожаления

Страсть обжигающая, разламывающая на куски сердце и КА… Любовь, способная покорить саму Хатхор* и заставить склониться самого Ра… Амен не знал прежде ничего подобного, но это случилось с ним и длилось уже много недель — ровно столько же, сколько он пытался поймать ненавистного неуловимого черномага. Кожа Эвтиды — его сладкой невыносимо желанной Неферут — горела под его ладонями, жаркие поцелуи смешивались со стонами удовольствия в его спальне, в их общей спальне. С того первого поцелуя прошла, казалось, целая вечность, но он всё так же сильно желал её, так же сильно сходил с ума по ней и тонул в её глазах — сколько бы ночей она не провела с ним, ему всегда будет мало, слишком мало. И всё же эта была последняя. Когда его догадки окончательно подтвердились, он едва не убил себя. Ему следовало признать, что его прославленный чуткий нюх на таких, как она, не подвёл его, а он сам отказался прислушиваться с нему. Потому что любил. Любил так беззаветно, что смерть на самом деле казалась освобождением. Он мог бы это сделать — освободиться, если бы… если бы долг не обязывал его жить. И он жил и мучился ровно семь дней, забываясь лишь в ней, в её жарких поцелуях и стонах, в её объятьях и ласках. — Амен… — его имя сорвалось с её губ вместе со стоном, когда он неспешно вошёл в неё и погрузился до самого основания. Он накрыл её губы своими и забылся, оставил на миг долг и принятое решение, и адскую боль в груди, сковывающую внутренности холодом от того, что должен сделать. — Амен… Глупая, она ничего не знает. Не знает, что отдаётся монстру, своему убийце и преследователю. Глупая маленькая букашка в лапах огромного паука. — Моя Неферут… — Амен оставляет следы, губами исследуя её шею, и она вся выгибается под ним и стонет, когда он постепенно наращивает темп. Она беспомощна перед ним, она искренна перед ним и честна во всём… во всём, кроме одного. Ему должно быть противно, касаться её неправильно, тем более целовать, и уж тем более брать её так бесстыдно, так откровенно в собственном доме. Но он не может и не хочет останавливаться… не может, но должен. «Это последний раз…», «последний раз», — бьются мысли, не находя спасения. Амен пытается контролировать их, пытается взять под контроль всё, но вскоре понимает, что это невозможно. В её стонах, в её чувственных ласках, в той заботе, которую она проявляет, и в её исключительности для него теряется всё, всё. И он слышит её голос, неразборчиво смешивающий его имя со стонами, её голос, который так трогает сердце и КА, что он прямо сейчас готов войти в воды Нила и отправиться во владения Усира* вместо неё. — Эва… — её имя срывается с его уст помимо воли, когда он чувствует, как её тело под ним пробивает дрожь удовольствия, и она почти кричит, выгибаясь и тем плотнее прижимаясь к нему. — Любовь моя… — эти слова следуют за именем так же безотчётно, и Амен вдруг понимает, почему говорит их. Другого случая не будет, уже не будет. Но эти мысли тут же теряются в накрывшем его оргазме, и он сжимает Эвтиду в объятьях, покрывает поцелуями лицо и шепчет признания, о смысле которых и сам не имеет ни малейшего понятия. Какое-то время они лежат, не двигаясь, крепко прижавшись друг к другу, пока лучи Ра медленно исчезают за горизонтом. Ра готовится сразиться с Апопом, а Амен готовится сразиться с самим собой. О, как же ему хочется, чтобы она не пришла на заказ, как же хочется, чтобы бежала от него, пусть даже с другим мужчиной, но так далеко, как только сможет. Туда, куда ему никогда не добраться. Если она будет жива, он тоже будет жив… она жар, растопивший золотой слиток его сердца — слиток снова застынет, если она исчезнет, на этот раз навсегда. Но она должна исчезнуть. Ей суждено. Когда чёрная длань небес покрывается алмазами звёзд и в половину не такими же яркими как глаза его Неферут, ему приходится признать, что медлить больше нельзя. Он встаёт, но никак не может отпустить её руку — это не последнее их касание, но Амену трудно, и он пытается задержать мгновение как можно дольше. Эвтида сжимает его руку в ответ. — Ты не останешься на ночь? У тебя дела? — её голос наполнен любовью, но Амен знает, почему она спрашивает, и это пронзает его сердце стрелой острой боли. — Да, — он чувствует, как она внутренне напрягается, и её указательный палец чуть вздрагивает от волнения. Он с сожалением отмечает это и, игнорируя новую вспышку боли в сердце, добавляет: — очередной донос о черномагах, я не могу ему не поверить. Нужно заступать в патруль. — И где на этот раз? — Эва отпускает его руку, встаёт с постели, и, о Великий Ра, как же она прекрасна. От плавности её движений, от гладкости кожи, от того, как очерчивает ткань покрывала изгибы её тела, захватывает дух и хочется отринуть всё, даже богов, если потребуется, и пасть к её ногам. Если бы у людей была воля возводить в боги тех, кто этого заслуживает, Амен бы сделал прекрасную Неферут великим солнцем Египта, но он не герой романтических историй старых сказителей и не тот, кто способен броситься в Нил, очертив голову. Он Верховный Эпистат и сделает то, что должно. Потому что — это он и иным ему не стать. — На юге, — с лёгкостью лжёт он, и новая боль сковывает его внутренности, когда он чувствует, как Эва едва заметно выдыхает с облегчением. «Не ходи никуда!» — кричит его КА. — «Только не сегодня!» — вопит его сердце, но Амен знает, она пойдёт. Она давно всё для себя решила. Эва сцепляет руки перед собой и смотрит в окно на улицу, освещённую луной, пока он собирается, а потом, когда он открывает дверь, вдруг бросается к нему и целует. Целует так, как, ему кажется, не целовала ещё никогда. На миг мелькает шальная мысль, что она всё поняла, но сразу исчезает, когда Эва говорит: — Будь осторожен и… возвращайся, пожалуйста.

***

Дверь закрывается, и Эва, прислонившись к ней спиной, сползает на пол. «Он знает! Он знает!» — набатом стучит в голове. Эва вцепляется в волосы и сжимает их, чуть оттягивая вниз. — «Знает и ничего не делает! Почему? Неужели он так сильно любит её? Или…» — дрожь пробивает её тело. Надежда ещё есть. Он патрулирует на юге, её же путь лежит на север — она успеет на заказ и всё обойдётся, всё обойдётся. Нужно спешить. Эва не сильно хлопает себя по щекам, вскакивает и начинает быстро собираться. Дверь закрыть с этой стороны, сложить постель так, будто на ней кто-то спит, убрать волосы наверх и надеть удобную одежду. Всё устроив, как нужно, Эва легко выскальзывает в окно и бежит, словно дикая лань, вдоль стен, прячась в тенях, забирает из тайника мантию и маску, а затем выходит из поселения и направляется в сторону Фив. По другой дороге туда же идёт Амен, и Эва молится всем богам, чтобы они не встретились — у неё всегда есть надежда, пока он не застал её на месте преступления и не сдёрнул маску с лица. И у неё получается. Заказчик на удивление приветлив, да ей и нет смысла не доверять ему, ведь это давний знакомец Рэммао, а коли так, то и бояться нечего. Вот уже и мешочек с золотыми, приятно звякнув, опускается ей в руку. Всё идёт хорошо… Заказчик провожает её до поворота, и она снова ныряет в темноту, спускается по улочкам к выходу из города. Непривычный для этого времени года ветер внезапно бьёт в лицо, сдувает капюшон, но это уже не важно. Всё обошлось, всё обошлось… Песок забирается под одежду и в нос, Эва почти бежит, последний поворот и за большой площадью будут ворота… Эва выбегает из-за угла и врезается в ночной воздух как в каменную стену. Ветер бьёт ей в бок, сдувая в сторону волосы и полы одежд. Там в темноте, на площади, осыпанный серебром лунного света, стоит он. Его невозможно не узнать, его ни с кем невозможно перепутать. Ей некуда бежать. Сердце обрывается и падает вниз. Как она объяснит, что делает в этой части города в маске и чёрной мантии? Мысли роятся в голове и вдруг находят последний оплот надежды. А как он сам объяснит свою ложь о юге города? Ведь они сейчас у северных ворот. Эва сжимает кулаки и идёт к нему навстречу, не снимая маску. Она слышит шаги охотников, знает, что они стоят в каждой тени этой огромной площади, но не выходят… не выходят по его приказу. Ей ничего не остаётся, кроме как подойти и поговорить с ним... Сердце трепещет и бьётся, как птичка в клетке, к которой подсадили священного аватара Бастет*, Эва и есть эта птичка, загнанная в угол. Амен стоит к ней лицом, с глазом Гора, в белой мантии и капюшоне, покрывающим его волосы. Ветер так же треплет его одежду, но Эве кажется, что ни одна стихия сейчас неспособна ему противостоять. Он воплощение грозного божества, карающего и немилосердного — не иначе Пресветлая Маат* нашептала ему истинное положение дел… Тот кто смеет обманывать богов не достоин погребения, а Эва пыталась обмануть не только их, но и того, кого полюбила, однако обманула лишь саму себя. Ноги перестали слушаться на середине площади, и Эва остановилась — она не упадёт на колени даже перед ним. Никогда не опустится ниже, чем то позволяет её достоинство и гордость. Амен наблюдает за ней, и, когда видит, что она замедляется, сам преодолевает оставшееся расстояние, и Эве кажется, что это Анубис в его обличье приближается к ней — шаг, ещё шаг… Амен замирает в шаге от неё, ведёт носом по воздуху, и взгляд его неуловимо меняется. Эва не понимает, что таится в его взгляде и не хочет понимать, ей сейчас не до этого. Амен тянется к ней, и она отшатывается, но так неудачно, что маска падает на землю — нет, это не её неуклюжесть, а его ловкие руки помогли маске упасть. Их взгляды пересекаются. Эва смотрит на Амена, а в голове её бьётся одна единственная мысль: «Я ни о чём не жалею!», «Мне не о чем жалеть!» И Амен понимает её. Он всё понимает, и тем неожиданнее оказываются его следующие действия. Он делает последний шаг вперёд и порывисто заключает Эву в объятья, будто укутывает собой от всего мира. Но эти объятья Эве кажутся саваном, а сердце вздрагивает, когда Амен шепчет: — Не существует ничего сильнее моей любви к тебе, моя непокорная Неферут, — он крепче сжимает её в своих объятьях. Его руки скользят от талии к лопаткам вверх, и сердце Эвы наполняется надеждой за миг до того, как его пронзает острое лезвие клинка. Оно проходит слева насквозь почти под прямым углом, и Эва отстраняется в растерянности, смотрит вниз, ощущая как спина и грудь резко намокают, а слабость распространяется по телу с невиданной скоростью. Она поднимает дрожащие ладони, руки не слушаются, и лишь тёмные капли, посеребрённые светом луны, капают на них. Эва покачивается и поднимает взгляд, открывает рот, но не может сказать ни слова. Амен стоит перед ней, бледнее чем когда-либо прежде, он словно обескровленный мертвец, явившийся за ней от Усира. Она не может сказать ни слова, только хватает ртом воздух — каждый вздох приносит резкую невыносимую боль, и Эва цепляется пальцами за белую мантию Амена, пачкая её кровью. Амен говорит за неё, не отпуская её от себя. — Но долг превыше любой любви… «Ты не был бы собой, если бы не поступил так. Я бы другого тебя не приняла и не полюбила», — хочет произнести Эва, но из горла вырывается сдавленный хрип, ноги подгибаются, и она, из последних сил хватаясь за жизнь, тянется губами к губам Амена и прижимается к ним. Амен поддерживает её и отвечает, его тело пробивает крупная дрожь, ему плохо, может быть, даже хуже, чем ей, но он сам пошёл на это. Сам. Эва отстраняется, снова смотрит ему в глаза, и ей требуется вся сила воли, чтобы заставить себя произнести. — Я… про… щаю… те…бя… — на это уходят остатки сил, сознание неумолимо ускользает в бездну, и Эва не может этому сопротивляться. — «Мне не о чем жалеть, Амен! И ты не сожалей», — думает она, прежде чем её глаза окончательно закрываются, и она погружается во тьму.

***

15 лет спустя

Он больше не убивал. С тех пор он больше не убивал черномагов, оставил должность и уединился в долине Нила, в далёкой нубийской деревушке, потом путешествовал. Сегодня неисповедимые пути Хонсу* снова привели его в Фивы, на эту самую площадь, где много лет назад он просидел всю ночь обнимая её. Тогда, глядя ей в глаза, он ждал неотвратимой ненависти, которая проснётся в ней, когда она поймёт, что он сделал. Или насмешки, пронизанной словами «я знала, что ты монстр и убийца», или даже мольбы… Но Эва, его беспощадная Неферут, которая по сей день не покидает его сны, не испытывала ненависти или разочарования, в её глазах в ту ночь поселилось прощение. Прощение и обеспокоенность его судьбой. Она будто совсем не думала о себе, страшась за равновесие его, а не своей КА, как и часто бывало во снах. Великодушная, любящая, его невозможно прекрасная Эвтида даже на пороге жизни смогла простить его… а он, а он, вместо того, чтобы уберечь её, предпочёл убить… Ветер, как и в ту ночь, ударил ему в спину, и он вдруг замер, увидев впереди фигуру в чёрном. На улице стоял день, лучи Ра нестерпимо жгли кожу, раскалённый воздух полнился песком и пылью, но Амену было всё равно. Женщина приблизилась к нему и, склонив голову, проскользнула мимо, оставляя такой знакомый аромат. Сердце пропустило удар, и Амен, забывая дышать, резко обернулся и схватил её за руку — незнакомка посмотрела на него. Не она. — Я прошу прощения, — он неловко убрал руку, и женщина потёрла кожу так, будто его прикосновение могло быть заразно, вскинула подбородок и гордо удалилась. А он остался. Остался, как в то утро, когда охотники забрали её тело, которое он не хотел отдавать. Как в те бесконечные недели, которые он провёл в забытьи, в бреду произнося её имя. Он помнил и вечер того дня, когда очнулся в мире, где всё потеряло смысл, где сама жизнь утратила значение, и только Ливий считал иначе. Ливий думал, что Эва хотела бы, чтобы Амен не сожалел. Чтобы КА его была спокойна. Ливий тоже любил Эву и уступил ему, позволил их страсти разгореться, потому что уважал желания Эвы больше собственных — в тот вечер Амен и Ливий поговорили, и это был их последний разговор. Ливий больше никогда не возвращался в Фивы, а Амен так и не избавился от сожалений. «Не сожалей», — так часто говорила она во сне, — «и прости меня», — говорила и не знала, что сожаления остались у него, не потому, что он не может простить её, а потому, что ему уже никогда не простить себя. Только себя.