Утята

      «Ты хочешь кофе?»       Лютиэн с детства так уточняла – ещё когда, одетая в пышное платьице, едва виднелась от пола, и, чтобы заглянуть в лицо, надо было сперва её подхватить на руки. Спрашивала, когда не хотела, чтобы он уходил. Потом звонила – если вдруг начинала скучать раньше, чем Белег вновь появлялся у них дома – и повторяла ровно то же самое:       – Ты хочешь кофе?       Потом писала смс. Потом появились мессенджеры. Она не спрашивала: «Ты не хочешь кофе?» или: «Когда увидимся?» – нет, нет, всё тот же детский, без подвоха вопрос, открытые ладони. Никаких намёков.       Белег перечитал сообщение и хмыкнул. Зная Лютиэн, и, что ещё важнее, зная Тингола, он мог сейчас ожидать чего угодно. Ответ набрал на ходу: «Хочу. Когда?»       «после твоей работы»       «можно прямо очень быстро»       «мне кажется, мы с папой поругаемся»       «или уже?»       Как будто Белег мог на расстоянии, не зная ровно ничего о прочих обстоятельствах, ответить ей на это «уже». Хм. Задумчиво посмотрел на строчку «Элу» в списке контактов, но звонить пока что не стал. Всё разъяснится.       Это коварство времени и возраста. Всегда, входя к Тинголу в дом или в кафе, или встречаясь в парке, сперва пытался высматривать Лютиэн где-то там, ближе к полу и земле. Причём головой помнил: нет же, нет, впорхнёт юная, тонкая, но не ребёнок. Очень даже решительная. Вся в отца и мать. А всё равно сперва готовился нагибаться, подхватывать и подкидывать, и чтоб она смеялась.       В кафе, где он всегда брал кофе без всего, а Лютиэн будто и не кофе, а дрожащую башню сливок, – так вот, в кафе она влетела как-то слишком быстро, не сбавила шаг даже чтобы приобнять, приземлилась за столик и махнула рукой:       – Ой, неважно, неважно, то же, что ему.       – Ты что, такое пьёшь?       – Ой, Белег, я сейчас всё пью.       Сильное заявление. Тингол начал готовиться к переходному возрасту ещё в её семь, когда она и слов таких не знала, но Лютиэн росла ровно. Никаких побегов из дома, никаких поздних возвращений и сомнительных знакомств.       – Она же живёт приложением к тебе, – возмущался Саэрос поздними вечерами, когда Лютиэн, как хорошая девочка, давно спала, – что это за вьюнок? Что за отцовские друзья вместо своих собственных?       – Вьюнок?! – голос у Тингола немедля взлетал до таких высот, что в комнату заглядывала Мелиан и прижимала палец к губам. – Вьюнок, это она-то?!       Но и сейчас Лютиэн, с влажными волосами и в серебристо-сером плаще, никак не походила на кого-то в разгаре запоздалого бунта. Или кутежа. Обычная Лютиэн, чуть устала после учёбы.       На всякий случай Белег честно уточнил:       – Так-таки всё? Пьёшь.       – Если только не очень кислое. Ой, да я не про то! Ты понимаешь: я влюбилась. А он папе не понравился.       ***       Он совершенно честно ничего не подозревал. До самого последнего момента – пока не свернул во двор, ещё не Тинголов двор даже, обычный двор, неогороженный, без калитки, без непременного магнитного ключа – и не упёрся взглядом в лавочку, покрашенную в красный. Красный под ветром и дождём давно полинял в розовый, и вот на этом пообтёртом розовом сидела Лютиэн. Как же так? Ведь должна быть – на учёбе… Даэрон осмысливал медленно, фрагментами. Лютиэн была не одна. Тот, рядом с нею, был высок, небрит, широк в плечах, и на плечах покоилась кожаная куртка. Когда куртка, слегка побрякивая нужными и нет заклёпками, оказалась наброшена на плечи Лютиэн, Даэрон наконец пришёл в себя.       И отшатнулся.       Как… с кем… неизвестно где… должна быть на эстетике! Он даже ничего им не сказал. Он рад был бы всё это стереть из своей памяти. Он ведь и не следил, куда идёт, да ноги сами довели до дома Тингола. Он ведь туда и направлялся. Дружеский визит. И что.       ***       И ведь ничто не предвещало. Никакой гром не гремел, и Мелиан не просыпалась ночью, не сбивала простыни. Всё было очень ясно, очень твёрдо. Октябрь подходил к концу, работа спорилась, и новый шарф, сине-зелёный, очень ему шёл. Не октябрю, а Тинголу. Такая дружелюбная рутина, всё как обычно, всё рассчитано, всё здорово, и даже Даэрон сначала не смутил.       Даэрон поделился сперва коротко:       – Там Лютиэн. А должна быть на эстетике.       – Ух ты, она прогуливает? Вот хорошо, а то мы с Мелиан волновались.       Вернее, волновался-то сам Тингол, а Мелиан отмахивалась, что всё впереди. И что же, что же? Это «впереди» уже настало? Их Лютиэн, их цветочек, которая и спорить-то не любит – разворачивалась и уходила лет чуть ли не с трёх – она теперь тайно прогуливает пары?       – Она не одна.       И что, и что с того? Конечно, что одной прогуливать, с подружкой лучше. Но Даэрон выглядел так, будто его столкнули в ледяное озеро, и хоть волосы и одежда высохли мгновенно, воображаемая вода как будто ещё капала. И водоросли свисали. Обычно он так замолкал только когда с мелодиями не ладилось.       – Эй, – сказал Тингол, – вынырни со дна-то. Кто из нас не прогуливал?       – Она не одна, – повторил Даэрон с отчаянием, – и это… как вы с Мелиан. Никто никого не видит.       Хотел сначала возмутиться, что уж они-то с Мелиан друг друга видели, ещё как разглядели, а потом вдруг понял.       – Правда?       – Можешь сам у неё спросить.       – Вот и спрошу!       – Спроси.       Она ведь стала поздно приходить домой. Ладно, учёба, да, потом пока наговоришься… Путь домой – он имеет свойство длиться дольше, чем путь в консерваторию. Но Тингол никогда не думал, что Лютиэн может говорить с кем-то одним!..       – Она бы точно нам сказала.       – Да, наверняка.       – Ну что за «наверняка», что «наверняка»?! Сам говоришь, что она там кому-то… уделяла внимание, и сам же соглашаешься, что не могла!       – Это чтобы тебе было приятнее.       – Мне приятнее? Мне?.. Да знаешь что! Мне приятно не слышать таких вестей вообще! Пить будешь? Что ты будешь?..       В общем, он разозлился, и смутился, и оттого разозлился ещё сильней; но он и в страшном сне не мог представить, что на невинный вопрос: «С кем это ты нынче гуляла? Даэрон вас видел» Лютиэн скажет:       – Ой, пап. Это Берен.       Не однокурсник. Не «он мне конспекты одолжил». Не «мы домашку вместе делаем». Какой-то Берен. Да он ни разу не звучал до этого, его и в списках не было. Какой-то… Даэрон сказал – ты сам увидишь.       – И когда мы его увидим?       – Ой, да хоть сегодня. Он меня… то есть я думаю – он всё ещё внизу.       Всё ещё внизу. Подумайте, какой преданный выискался.       – А ночевать он будет где – тоже внизу?       – Нет, он ночует в общежитии. Ну пап, зачем ты так? Я позову, да?..       – Угу, – сказал Тингол, – пусть заходит.       Жалко только – Мелиан нет, она сегодня в театре допоздна. Хотя почему жалко, почему жалко? Как будто он один не сможет быть предельно объективным. Как будто его нужно успокаивать. Ха, это его-то?! И тем более если ждут. Топчутся, понимаешь ли, у их дома. И чего ждут-то? Провожают, не уходят…       Что было лёгкое, то и выставил на низкий стол в гостиной. Орехи, крупный тёмный виноград с косточками, вчерашний сыр. И ничего, и пусть вчерашний. А вино выставлять пока нарочно не стал – ещё посмотрим, заслужил ли ты вино-то, таинственный поклонник. Нет, и кто увидел! А если б Даэрон пошёл другим путём? Когда она сказала бы? Сразу на свадьбе?       Лютиэн и неизвестный Берен о чём-то тихо спорили в прихожей.       ***       Тапки с утятами. Она подсунула ему тапки с утятами. Точней, в виде утят. Если бы самому Тинголу в первое знакомство с родителями Мелиан – которое, к слову, так и не состоялось – пришлось предстать в утятах, он бы, наверное, голоса лишился. Жёлтые крылья, розовые клювы.       Берен сказал:       – Ого! Вот спасибо, – и чмокнул Лютиэн в щёку.       И не притворялся ведь. Наверняка шевелил пальцами в рваных носках. В их прихожей Берен смотрелся как насмешка – заклёпки, кожаная куртка, чёрные штаны (неясно, были ли дыры на них знаком безысходности или проделаны из представлений о прекрасном). Мятая майка. Секунду Тингол думал, не сжалиться ли и не предложить халат, какой-нибудь отживший своё, прошлого сезона, – но тут же отверг собственную мысль. Ещё чего. Итак, Берен возвышался во всём чёрном, в ботинках на шнуровке и высокой подошве, приобнимал Лютиэн и как будто бы не собирался заходить в его, Тингола, дом. Маячил на пороге. С берцев осыпалась грязь.       Лютиэн попросила:       – Папа, мы сейчас придём.       Ещё чего! Они сейчас придут. А что ждать? Чего ждать, если уж провожаешь девушку до дома и потом ещё торчишь во дворе, мечтаешь не пойми о чём? И как он выбирался – ладно во двор его пускала сама Лютиэн, но ведь калитка закрывалась и на выход…       – Я это, – сказал Берен. Нет уж, никаких халатов ему. – Давайте в другой раз, ладно?       – Почему?       – Да не могу я!       – Ну перестань, – сказала Лютиэн. – Вот тапочки.       Это были специальные тапочки. Настолько нелепые, что только и годились, чтоб подсовывать врагам. Вернее, Маблунг подарил от чистого сердца, и ему-то Тингол простил, но не носил никогда. Лютиэн, верно, попросту выбрала самые новые. Может, самые яркие.       Так что теперь Берен в жёлтых утятах сидел в гостиной на диване и смотрел на сыр. Ну что ж. Нужно подать ему пример. Тингол первым принялся за виноград, неспешно принялся, просто чтоб придать разговору, и заодно себе самому, лёгкую расслабленность, так подобающую случаю. Потому что Лютиэн Берена и впрямь держала за руку, и если сейчас не выдохнуть, то к возвращению Мелиан неясно, что останется от гостиной, и кто в итоге в ней останется, и как…       – Ну да, – сказал Берен. Он продолжал разговор, который сам Тингол начал и сам же пропустил – очень старался сдерживаться. И утята отвлекали.       – Ну да. Иногда грузчиком, пока учусь. А иногда с гитарой.       – Что с гитарой?..       – Ну, стою, пою, пока мелочь не наберётся. Или не мелочь даже… А вы что, сами никогда не пели? Лютиэн говорила, вы поёте.       – Это мама поёт.       – А!.. Ну да, точно. Жалко. Слушайте, сыр – отпад, вы сами-то чего не едите?..       Вчерашний, чуть помявшийся, непримечательный сыр почти уже исчез. И виноград. Как быстро может помещать в себя еду личность в рваных штанах и кожаной куртке.       ***       – Ммм, – сказал Берен парой минут позже, – ммм! Точно не хотите? Точно никто не будет? Ну тогда я доедаю. А то сегодня только половинку шоколадки… Кто-нибудь хочет, кстати, половинку шоколадки?..       И действительно выложил на стол изогнутые полплитки шоколада в фольге. Клеточки стёрлись. Он носил шоколад в кармане кожаной куртки – вместе с зажигалкой, сигаретами, спичками зачем-то, медиатором, ключами, ещё одними ключами, поплавком, батарейками… Лютиэн протянула руку, развернула фольгу и аккуратно отломила от неизвестной плитки кусочек. Снаружи на фольгу налипли крошки – сахар, что ещё… табак?.. Лютиэн будто не обращала внимания.       – Спасибо, очень вкусно. И тебе, папа, спасибо.       – О, да, огонь!.. В следующий раз поляна с меня. Вы же пельмени любите?       Тингол, который в последний раз ел пельмени на спор с Маблунгом и то давно – кивнул. Нет, неужели Лютиэн не видит… как она не понимает… может быть, это такой розыгрыш?       Но он молчал. Наверняка она сама всё осознает. Может быть, ей неловко лишать надежды такого очевидно… очевидно… не имеющего понятия об уместности. Всё время кажется, что одна из заклёпок сейчас сорвётся с его куртки и бухнется в чай или просто на стол. Вот, прямо к поплавку. И что там у него ещё – колода карт?..       – Вот я всегда говорил: у классных эльдар – классные родители. Лютиэн столько о вас говорит!.. Вы же её со мной отпустите?       – Куда это?       – Ты что, ещё не спрашивала? А я заявку уже подал. Это в конце месяца, за городом, там собираются… ну, поиграть, попеть у костров. Типа фестиваль. Я Лютиэн и говорю: поедем вместе, а она: нет, мне надо папу спросить. Ну вот, вы как… отпустите? Лес и костры. Клещи и сырость. Неизвестные палатки. Чужие спальники (у Лютиэн не было своего). Спать рядом непонятно с кем. И всё вместо того, чтобы учиться!..       – Нет, – сказал Тингол, – никогда, пока я жив.       – Серьёзно?..       Он ещё и переспрашивает!       – Нет, ну а что серьёзно, что серьёзно? Какой может быть лес в разгаре учебного года, какой фестиваль?.. Что она там… чему она там научится? Это вам, может быть, оценки не важны, а…       – Вообще-то важны. Меня, если что, из общаги выгонят.       – И хватит обо мне говорить будто меня тут нет.       – Нет, а ты что же, дочь, не слышала, что он предложил?       – Всё слышала прекрасно. Никто ещё не погиб от прогулки по лесу.       – Никто не погиб!.. Да ты себе представляешь, что они там пьют?!       – Я пойду, – сказал Берен, – я лучше потом ещё раз спрошу. Спасибо за еду.       Нет, он ещё раз спросит, вы подумайте!       – Ну спроси, спроси – я отвечу то же самое!       – А мы ещё посмотрим.       – Да что же вы оба!.. Я провожу.       – Куда ты… никуда ты!..       – Что значит «никуда», с чего это вдруг? Мне уже из дому теперь выйти нельзя? Так, да?       Тингол махнул рукой. Пусть провожает. Берен сгрёб в бездонные карманы свой поплавок, медиатор, ключи, отвёртку, а шоколад оставил на столе. Тингол опустился в кресло. Фестиваль за городом. Дожили.       ***       Мелиан пришла поздно – Тингол всё слышал и представлял, не вставая с кресла. Как она вешает пальто. Разматывает шарф. Жмёт на пульт, чтоб поставить чайник, не заходя в кухню. Переобувается в домашние туфли. Он не вышел её встретить, поэтому наверняка она решила, что у него болит голова, и пробралась в гостиную тише тихого. Да, ожидала увидеть его на диване и с компрессом на лбу. Да знала бы она, что тут творится! Тут любые компрессы станут бесполезны.       – Что ты ешь, милый?       Что он ест… а что он ест. В задумчивости он покачивался в кресле и ел ту самую мятую шоколадку из кармана Берена. Фу ты!       Так что сначала он сбежал полоскать рот, а уж потом они поговорили. Вот правда, почему-то Мелиан хихикала.       – Ты видела, как он одет?!       – Могу представить.       – Ты понимаешь, что он предложил?       – Что ж, Лютиэн не помешало бы развеяться. Ну, вспомни, мы ведь тоже…       Да как она вообще решилась сравнивать! Где юный Тингол в его великолепных, вручную расписанных, единственного экземпляра джинсах, и где этот…       – Я помню, вы с Финвэ тоже любили попеть под гитару. Тоже на природе.       – Ты понимаешь, что сближаешь несопоставимое?..       Они с Финвэ!.. Они с Финвэ в жизни не стали бы сидеть в тапках-утятах, как будто так и задумано. Ну ладно, может, Финвэ как раз стал бы, но он сам, Элу…       – Я даже помню, что когда мы с тобой встретились, ты как раз пел…       – Нет, это несерьёзно, Мелиан!       – А что такое?       – Не воображай, что в этот раз я успокоюсь. Нет и нет. Фестивали в лесу исключены. Достаточно того, что из-за этого типа Лютиэн не была на эстетике. И кто знает, что ещё она пропускала! Ты понимаешь, что стоит на кону?       – Понимаю, милый. Скажи – жёлтые тапочки теперь у нас за Береном?..       Возможно, стоит всё-таки лечь на диван и застонать.       ***       – А что такого?..       Маблунг, как всегда, норовил видеть только то, что на поверхности.       – Ну поёт парень. Хорошо же, что поёт. Ну поделился шоколадкой. Хуже, если бы зажал бы.       – Ты что, пытаешься мне сказать, что в приличный дом к столу нормально приносить вот это… это?..       Мятая шоколадка, то есть её остатки, так и лежала на столе. Ни Лютиэн, ни Мелиан не избавлялись, и Тингол тоже не стал. Назло не стал. Должен когда-нибудь прекратиться этот абсурд?       – Что было, тем и поделился. Не сожрал же в одиночку. Может, у него в общежитии больше ничего и нет. Может быть, это ужин был. А ты плюёшься. Тингол взглянул на него с подозрением – что, тоже в заговоре? Ладно, по крайней мере, Белег молчал – как обычно. А Саэрос… тоже молчал. Хорошо, это было не как в юности, когда они часто и жили все вместе или совсем рядом, но всё-таки, он знал, что может позвать – и они появятся. Только Даэрона на сей раз дёргать не стал – тот всё пытался переварить ту, первую сцену.       – Пап… ой, я не подумала, что вы все здесь. Привет!       Тут, разумеется, случилась заминка – пока Лютиэн всех их переобнимала, пока перецеловала в щёку… О фестивале она больше не заговаривала, и Тингол очень, очень хотел надеяться, что и не заговорит. Осенний лес! Ещё чего. И как она могла не подумать, что они все здесь, если в прихожей обуви, как… Ну ладно, с Саэросом у них, положим, похожий был вкус, но вот ботинки Маблунга Тингол не надел бы ни за что. И Белега – тем более.       – Папа, а у нас есть пельмени?..       Саэрос хмыкнул, Маблунг фыркнул, Белег не отреагировал.       – Нет у нас никаких… зачем тебе вдруг? Хочешь, закажи.       – Да нет же! Просто мне Берен говорит, что они у всех есть. Говорит – в недрах морозилки, даже если ты сам о них забыл… А я же знаю, что у нас там только ягоды! И что теперь. Престиж его квартиры будет зависеть от наличия каких-то…       – А мы недавно ели, на одной… в гостях. Тарелок не хватило, пришлось из кастрюли. Мне сказали, что я с большим достоинством ем пельмени.       – Ещё бы ты их ела без достоинства!       – Достоинство, – тут же согласился Саэрос, – тобою впитано с молоком матери, дитя моё. Что там за фестиваль в лесу?       – Отличный фестиваль. Папа даже программу не читал.       – И что бы он там нашёл? А, знаю: что-нибудь про огонь, что-то про осень, что-то про болото. Что, нет? Тогда про травы. Тоже нет? Тогда про ветер. Поверь, все эти фестивали одинаковы.       – А ты откуда знаешь?       – Я предпочёл бы, – сказал Саэрос задумчиво, – не отвечать на этот вопрос. Кстати же, просвети своего избранника: пельмени могут быть не только с мясом. Нет, и этот туда же!.. Почему «избранник»?       – Потому что, – объяснял Саэрос, когда Лютиэн ушла, и непонятно, кстати, куда именно ушла, может, опять познавать вредную еду, или сидеть в табачном дыму, или ходить без тапок по липкому какому-нибудь полу. Или по деревянному! А вдруг заноза?       – Потому что, чем больше ты противодействуешь, тем сильней Лютиэн желает возразить. Вы с ней слишком похожи. А если ты не станешь раздувать драму, то её интерес угаснет сам.       Маблунг, который уже высказался в начале вечера и которого явно пнули под столом, ничего больше не сказал, и Белег тоже. Это надо бы исправить.       – А ты что думаешь, друг любезный молчаливый?       – Что тебе нужно перепрятать фотоальбом.       Какой ещё альбом?.. Вот с Белегом всегда так. Он начинал с середины и заканчивал началом, и был уверен, что все-то его поймут. Пришлось понимать.       – При чём тут…       – Совершенно ни при чём. Просто сказал.       – С кем ты там переписываешься?       Телефон Белега был кирпич кирпичом, зато не боялся воды и не ломался, даже если специально на него с разбега прыгнуть, благо что память Тингола растушевала эпизод, в котором они все пробовали. Так вот, кирпич Белега кроме звонков годился разве что для сообщений, и сообщения эти Белег сейчас отправлял с огромной скоростью.       – С кем-то, кто очень хочет поговорить. Подумай про альбом.       Ещё чего!..       – Ну, если мне неизвестно на что намекают в моём же доме, то я не знаю, что вам всем ещё сказать! Если никто из вас не хочет воспринять…       Никто не понимал. А Берен ведь умудрился завестись у него в доме, не переступая порога. То вдруг на вешалке оказывалась его куртка, или, ещё страшнее – его рубашка. «Он мне одалживает». Благородный-то какой.       То Мелиан невзначай спрашивала:       – А он что, не зайдёт?       Зачем бы? Познакомились уже. Не говоря о Лютиэн: Берен то, Берен сё, а Берен говорит. Тингол только совсем чуть-чуть надеялся, что Берен так же морщится, хотя бы мысленно, когда при нём Лютиэн начинает: «А вот папа…». Ну начинает же?       ***       – Это что?       – Это вам. Самая лучшая!       Из недр пакета и ещё одного пакета на Тингола смотрела тушка курицы. Он не планировал с ней встречаться этим утром. Как это называется – когда ты только-только вышел из подъезда, а тебе уже сунули пакет? Берен ничуть не изменился. Разве что вместо майки в этот раз была рубашка – но рваные джинсы, кожаная куртка и общее выражение лица остались неизменными. Подумаешь, курицу протягиваю.       Финвэ курицу бы принял. Но у Финвэ нет дочки – это ключевое. Хотеть-то он хотел, минимум трёх. Мечтал о девочке. Жизнь распорядилась по-другому. Итак, Финвэ, конечно, уточнил бы ещё раз:       – «Это мне?» – и высказался бы в том смысле, что даров щедрее ему ещё принимать не доводилось. Тингол уставился на курицу. И что теперь.       – Я это, – сказал Берен, – я лучше всех готовлю. Все в общаге говорят. Хотите, я вам сам её разделаю?       Вот это предложение. Тингол представил, как Берен с хрустом раздирает курицу надвое без всякого ножа. Брызги усеивают изразцы и шторы. Все его вилочки и специи, и все узорчики.       – Да ладно вам, – сказал Берен, поскольку Тингол всё ещё молчал, и пнул асфальт. – Хотите – я за пивом схожу?       И ведь не издевался. Тингол аккуратно его отодвинул – и прошёл вперёд. В конце концов, у некоторых тут есть работа.       ***       – Так и сказал – «хотите, я за пивом схожу»?       – Ну да, а что тут странного?       – Не говори, что ты не понял.       – Я не понял.       И они с Маблунгом уставились друг на друга. Белег и Саэрос были в гостиной, и Лютиэн с ними. В конце-то концов – имел же Тингол право попросить старых друзей как-то повлиять? Как-нибудь аккуратно повоздействовать? Разъяснить? Может, им-то она соизволит объяснить, что такого нашла в…       Маблунг воздействовать отказался. Саэрос закатил глаза:       – Да свободу она свою нашла, контраст она нашла! – но пообщаться согласился.       Так что Тингол и Маблунг остались на кухне вдвоём, и Тингол до кучи припомнил странное предложение сходить за пивом. Это с утра-то!       – Ну и чего тут можно не понять?       Интересное дело! А что нужно тут понять? Что это пиво – тайный знак, тайный шифр? Что?       Маблунг вздохнул и отхлебнул из кружки – пива, кстати-то, светлого. Да что бы этот Берен мог ещё купить!..       – Что ты на меня смотришь, как неизвестно на кого? Что я, по-твоему, был должен? Согласиться?       – Да хоть бы и так! Он тебе этим пивом… на колени, считай, встал.       – Это с чего ещё?       – С чего-с чего! С того, что кто идёт за пивом – тот и младше всех. Тот учится. Это мы все раньше по очереди, а если новая компания…       То есть это была не бессмысленная шутка. И не издевка. Значит, правда тайный смысл.       – Ты что хочешь сказать – это он так мне выказал уважение?       – А я о чём говорю! Ты его кормил – кормил. В доме принял – принял. Лютиэн ты отец – отец. Что ему, ссориться с тобой, что ли? Это ты с ним всё ругаешься.       – И что, и пусть бы тут вдохновенно разбрасывал потроха?       – Угу, прямо в фондю. Да не разбрасывал он никакие потроха бы! Парень рукастый. Он тебе что, коньяк палёный притащил, что ты так пышешь?       – Я? Это я пылаю? Да я сдержанней всех вас!       Нет, вы подумайте – жест уважения. Вежливость проявил. А дальше что окажется?       ***       Саэрос резал очень аккуратно. Даже ножницы были миниатюрные. И этими ножницами, больше похожими на игрушечные, он аккуратно делал надрезы на джинсах Лютиэн. Сидел на полу, скинув с дивана одну из вышитых подушек, и медленно, старательно приводил джинсы в самый непотребный вид, в какой только мог. Сама Лютиэн угнездилась на диване, рядом с Белегом. Прямо как в детстве – Белег ей иногда читал. Жил-был однажды…       Надо сказать, что читал Белег до смешного пресно. Серьёзно читал. Как будто все эти короли и принцы, мышки и лягушки, волшебники и феи и правда когда-то существовали. Как будто вводил Лютиэн в курс дела. Не менял голоса, не переходил на шёпот, не помогал себе жестами – просто как будто бы сообщал, как оно было. Но Лютиэн его манеру обожала, и если была возможность – предпочитала Белега и Тинголу, и Мелиан.       Только что же они сейчас листают, плечо к плечу, голова к голове? Какая-то странного формата книга в бархатной обложке. Тёмно-зелёный цвет. Постойте-ка.       В последнее время Тингол часто чувствовал, что вот ещё пара шагов – и он проснётся. Когда Берен воздвигся перед дверью. Когда из пакета показалась бледно-розовая курица. Опять же, Саэрос и джинсы. Но сейчас…       – Ты что?.. – голоса у него не стало разом, как бывало очень редко, а в новый миг – наоборот, прихлынул звук:       – Ты что?! Нет, почему я вдруг вхожу и вижу, что мой ребёнок видит то, чего видеть не следует?..       В кухне задребезжали чашки. Альбом вдруг оказался у него в руках, у Тингола, и страницы мелькали беспорядочно: вот они, молодые, на поляне, и кто же тут сидит с гитарой, ах ну да, он сам; вот обнимаются все пятеро, и так одеты… На самом Тинголе, к примеру, вручную расписанные джинсы. И венок. И всё.       Вот у костра.       Опять поют.       Прыжки через костёр.       Вот на нём-спящем кто-то написал: «Скоро вернёмся».       Квартиру первую так и снимали, впятером. Машина тоже была общая, и они вечно – дураки – высовывались из окон на ходу. Сколько тут было всего. Они чередовались: снимал то Белег, то Даэрон, то Саэрос (тут непременно нужно было переснять несколько раз, и что, что плёнка тратилась), то Маблунг (тот снимал почти не глядя, и снимки так и остались – с непонятно каким наклоном, с пальцами в углах, или, к примеру, если они все строились в пирамиду, то Маблунг нажимал на кнопку ровно тогда, когда все уже падали). Сам Тингол только старался, чтоб на снимках было солнечно, и дело было не в погоде совершенно.       Но Лютиэн. Ей же нельзя это смотреть. Она тогда решит, что можно тратить жизнь неизвестно на что. Решит, что всё даётся просто так. Решит, что её отец какой-то… какой-то… и совершенно точно вправе будет его презирать. Их всех.       – Ой, пап, – сказала Лютиэн. – Почему вы мне раньше не показывали? Так хорошо. Так круто. А твои джинсы кто из вас расписывал?       За спиной Лютиэн комната шаталась всё медленнее, пока наконец не устаканилась как была. Тингол осел на диван. Кто-кто расписывал. Все по очереди, вроде бы.       ***       – С тобой не разговариваю.       – Да, я так и думал.       – И с тобой тоже.       – Это уж как водится.       – А с тобой…       Тут Тинголу пришлось слегка изогнуться, потому что иначе рассмотреть Маблунга и при этом не встать не получалось. Тот только что вошёл и так у порога и остался: наверняка с ехидным умыслом. Потому что Тингол так и возлежал: в домашних туфлях, с компрессом на лбу. А тут изволь вставать навстречу всяким!.. Нет уж. И он устроился поудобнее – водрузил ноги на подлокотник. Всегда удобно получалось – голову на один, ноги на второй. Диван как раз подходил по длине, хоть ноги и вытягивались в воздух.       – С тобой, – определился Тингол, потому что Маблунг подошёл сам и наблюдал без должного сочувствия, – тоже не буду. Жил себе спокойно, всего-то и претендовал, что на спокойную зрелость…       Первым фыркнул Саэрос. Ну конечно.       – Папа, – крикнула Лютиэн из кухни, – тебе ромашку или мелиссу? Я сейчас обе заварю!       – Ничего, – сказал Тингол в полный голос, чтобы она точно расслышала, – ничего, ничего-то мне не надо. Я всё осознал. Если друзья сговариваются за моей спиной, раскрывают мои страшные тайны…       – Но я сказал тебе убрать альбом.       – Это и наши тайны тоже, если ты забыл!..       – Да я всё думал – ну когда ты сопоставишь?.. Ну ладно, куртка у тебя была другая, но курица чтоб перестала быть подарком! Не слушай его, Лютиэн – жрал бы за милую душу.       – И это называется друзья?! Вот эти злоехидные создания?.. Нет, только Даэрон меня поймёт.       – Даэрон до сих пор на афиши ставит что-то из этого, если есть возможность, и ничего.       Лютиэн принесла мелиссу.       ***       На этот раз Берен у кого-то позаимствовал не только рубашку, но и пиджак, и даже туфли. Взял напрокат. Купил за курицу. Снял с манекена. Тингол окинул его взглядом сверху донизу. Он ещё и принёс букет для Мелиан.       – Никаких, – отчеканил Тингол, – никаких фестивалей без присмотра.       – Ну пап!..       – Тут кое-кто, с кем я ещё не разговариваю, кажется, выразил желание тоже поехать. Или сразу двое?.. Не знаю и знать не хочу. Если у Лютиэн хоть паутина в волосах запутается…       – Да я же косы заплету! Как ты тогда.       Ну всё.       – Что ты стоишь, – спросил Тингол у Берена. Тот и правда стоял, не двигаясь. – Нет, я не понимаю – ты чего застыл? Ты собираешься надевать этих утят своих и идти пробовать ужасное пиво, не знаю где добытое? Собираешься или нет? И одежду ты выбрал, надо сказать… Что? Мне кто-то обещал разделать курицу.